Сцены музейной ценности
«Знакомые чувства, смешанные лица» Кристофа Марталера
Премьера театр
Фото: Walter Mair
Одна из самых успешных новинок нынешнего берлинского театрального сезона — новый спектакль всемирно известного режиссера Кристофа Марталера в театре «Фольксбюне». Из Берлина — РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
Какой бы новый спектакль ни появился в этом году в репертуаре «Фольксбюне», он становится прощальным — в конце сезона театр на площади Розы Люксембург покинет его бессменный в течение последней четверти века руководитель Франк Касторф. Вместе с ним должна уйти вся его команда, а значит, исчезает и весь нынешний репертуар. Новый интендант Крис Деркон — не просто иностранец, но и пришелец из мира арт-бизнеса и музейного кураторства, театрами прежде никогда не руководил. Его назначение было скандальным, страсти не улеглись до сих пор, и Деркону в принципе не позавидуешь. Ясно лишь, что от «Фольксбюне» Касторфа не останется ничего, кроме благодарных воспоминаний, документации и сувениров,— сейчас дописывается одна из самых интересных глав в истории немецкого да и мирового театра.
Возможно, в том, что действие прощального спектакля Кристофа Марталера происходит в музее, содержится ироническое послание «музейщику» Деркону. Тем более что в сценическом музее — смена экспозиции: Анна Фиброк построила на подмостках павильон, напоминающий зал, из которого вынесли все экспонаты. Большие торжественные двери приводят в пустой зал с паркетным полом и оголенными грязноватыми стенами, прямоугольные следы на которых напоминают о снятых картинах. В скатах крыши — большие окна, в углу зала встроен абсурдный лифт, ведущий в никуда. Может быть, здесь и вправду висели работы старых мастеров, но теперь пришел черед выставки живых экспонатов — отборной коллекции персонажей из спектаклей Марталера, то есть смешных, растерянных, нелепых европейских обывателей.
«Как я ненавижу передвижные выставки»,— вздыхает пожилая дама, которую вот-вот освободят от упаковочного полиэтилена и извлекут из ящика. Персонажей привозят на тележке в больших деревянных футлярах и в коробках, обмотанных пластиком или накрытых покрывалом и завязанных веревками. Пианиста доставляют не просто вместе с инструментом, но и со строгим, выжидательным взглядом, который он вполоборота обращает в зрительный зал; клавишных инструментов, впрочем, и без этого здесь вдоволь — стоят вдоль стен. Процессом доставки и расстановки «экспонатов» артистично руководит музейный рабочий — да он и сам здесь часть коллекции, с частицей черта внутри и неясным ощущением миссии. Живые выставочные экземпляры доставлены словно из разных мест, но компания подобралась своя, знакомая.
Спектакль состоит из череды эпизодов, последовательность которых вряд ли стоит пристрастно анализировать: Марталер строит действие без внятного нарратива, с минимумом слов и с очень смешными интермедиями, музыкальными и пластическими. В «Знакомых чувствах, смешанных лицах» режиссер предстает словно во всей свой силе, если таковой можно считать его особый, меланхолический юмор, его неповторимую способность проверять на тягучесть сценическое время. Почти на всех эпизодах этого смешного и грустного спектакля можно смело ставить штамп «The best of Marthaler» — начиная с одного из первых, когда старик в долгополом, напоминающем сутану священника балахоне вносит в зал стул, долго ищет место, куда бы его поставить в пустом пространстве, но так и уходит вместе со стулом обратно.
Великий Марталер здесь присутствует во всем: в шаркающих походках и эксцентричных танцах-судорогах, в маленьких хитростях персонажей и их покорных разочарованиях, в будто навсегда уже остановившемся времени, в попытках героев наладить, так сказать, горизонтальные связи, и в одиночествах, выбраться из которых не дано ни одному из них. Собираются ли они вдруг в живую скульптуру, напоминающую о Лаокооне и его сыновьях, или поют, рассевшись поодиночке вдоль стен и упершись в них взглядом, или запевают «Смело, товарищи, в ногу, духом окрепнем в борьбе», вот только голоса слабеют и слабеют, оставляя шевелящиеся губы безмолвными,— смех в зрительном зале театра «Фольксбюне» то и дело уступает место почти обреченной грусти.
Название спектакля рифмуется с заголовком известной пьесы знаменитого немецкого драматурга Бото Штрауса «Знакомые лица — смешанные чувства», но вряд ли Марталера можно сравнивать к кем-то — он, создавший собственную театральную вселенную, всегда равен только самому себе. И если есть какая-то очевидная рифма в новом спектакле, то она соединяет премьеру с легендарной постановкой начала 1990-х «Убей европейца», которая сделала мало кому тогда известного швейцарского композитора Кристофа Марталера знаменитостью и любимцем берлинской публики. На сцене и теперь есть участники того спектакля, которого уже нет в репертуаре «Фольксбюне», и мизансцены из него, и музыкальные фрагменты — как и тогда, режиссер свободно монтирует Малера с народными песнями, а Шуберта — с популярными мелодиями.
Наконец, когда коллекция «приветов» спектаклю «Убей европейца» собрана уже солидная, наступает вроде бы время главного из них — уже по первым аккордам понимаешь, что сейчас будут петь церковный гимн «Спасибо», с каждым следующим куплетом повышая тональность, так что на последнем из них голос просто сорвется в писклявой благодарности небесам за все хорошее, которого нет. Но здесь, как только звучит первое, еще очень бодрое «Dan-ke!», музыка сразу обрывается, гаснет свет и начинается овация зрительного зала. Ну и правильно: долгие проводы — лишние слезы.
Источник
Спектакль Знакомые чувства, смешанные лица
В 2017 году закончилась одна из самых плодотворных и оригинальных глав в истории современного театра: после 25 лет руководства Франк Касторф покинул легендарный берлинский театр «Фольксбюне», а весь репертуар театра попросту перестал существовать. Кроме спектаклей самого Касторфа тут шли спектакли другого выдающегося режиссера Кристофа Марталера. И среди них «Смешанные лица, знакомые чувства», один из шедевров мастера. С потерей шедевра сложно смириться. Тем больше была радость, когда выяснилось, что Марталер и артисты сумели восстановить его для гастрольных показов.
Все фирменные приемы Марталера, его меланхолическая ирония, его фирменные гэги, безупречная музыкальная партитура, эксцентричные танцы, абсурдистские тексты, заставляющие одновременно грустить и хвататься за живот от смеха – тут, как всегда, налицо.
Действие спектакля происходит в музее, из которого вынесли все экспонаты. Идет смена экспозиции. Вместо работ старых мастеров в большой зал вывозят живые экспонаты – вечных героев ироничного швейцарца: смешных, растерянных, нелепых европейских обывателей. Их привозят на тележке в больших деревянных футлярах и в коробках, обмотанных пластиком или накрытых покрывалом и завязанных веревками. Невозмутимый музейный работник разматывает километры полиэтилена, а ты ждешь, кто же появится перед тобой на сей раз. Это может быть пианист, доставленный в музей вместе с роялем. И освободившись от защитного ящика он, конечно же, превратится в тапера всего действа. А может пожилая леди, немедленно начинающая рассказывать публике о невзгодах личной жизни. Один скетч громоздится на другой. И в какой-то момент ты ясно понимаешь, что Марталер намеренно рифмует этот опус со
своей легендарной постановкой начала 1990-х «Убей европейца». На сцене есть и участники того старого спектакля, и некоторые узнаваемые мизансцены из него, и музыкальные фрагменты – как и тогда, режиссер свободно монтирует Малера с народными песнями, а Шуберта – с популярными мелодиями. И за прошедшие 20 лет мало что изменилось. Мы все так же жалеем героев Марталера, этих вечных странников, терпеливо ждущих на земле своего часа и улетающих из нашей нелепой жизни прямо в небытие.
Отзывы о «Знакомые чувства, смешанные лица»
Сегодня у меня утром был Мунк, а вечером Марталер.
Вот так вышло.
Они, кстати, хорошо сочетаются. И настроению моему нынешнему оба хорошо отвечают.
Спектакль «Знакомые чувства, смешанные лица» берлинского театра «Фольксбюне».
Второй спектакль Марталера в Москве за сезон. И похож, и не похож на «Мы берем это на себя». Стиль виден, конечно. Но этот даже еще глубже, по-моему.
На сцене фактически грустная мастерская клоунада. Объединяет постановку не сюжет, а идея, действие не двигается, но детали очень важны – как она его за ногу зацепила, как он не знает, куда стул поставить, как этот повернулся и смотрит, как та акробатически в окно вываливается. Забавно все очень. Но, как всегда в хорошей работе клоуна, – в самую суть.
Чувства – как у всех, лица – как в жизни, мелькают без начала и без конца, одни, другие, третьи, и никуда от них не деться. И что это все значит? Зачем мы вообще тут суетимся?
Люди становятся музейным объектом, экспонаты чередуются, развлекают нас два часа, сменяя друг друга. Времени не замечаешь. Такие обрывки жизней, осколки памяти. При этом они до мелочей все продуманны – стилистика костюмов, движений, танцев. Разные эпохи, разные характеры ярко вспыхивают и гаснут, уступают место другим. (Сценограф и художник по костюмам – Анна Фиброк; в первом спектакле была она же).
Слов мало и среди них много цитат.
И музыка. В основном – музыка со словами.
Именно она, как известно, глубже всего проникает в неуловимый смысл существования и может даже выразить его. Артисты восхитительно справляются с музыкальными номерами, но, конечно, не столько исполняют музыку, сколько забавляются, играют ею. Гендель, Моцарт, Бетховен, Шуберт, Верди, Малер, но и попса всякая – специально в нашу честь, думаю, «Миллион алых роз», какая-то революционная песня. Нас таким образом как бы тоже включают в круг осваиваемого культурного материала, приобщают.
Мне, впрочем, больше понравилась маленькая история «К музыке» Шуберта, где роль искусства играла люминисцентная лампа (которая потом так вовремя гасла под следующий попсовый номер). Или вот еще – «оркестр» из осколков инструментов, одной робкой скрипки, фортепьяно и ансамбля голосов. «Под управлением» преобразившейся на глазах в комичнейшего «дирижера» актрисы он «исполнял» знаменитый хор иудеев из «Набукко». Великолепный цирковой практически номер.
Еще был прекрасно поставленный и сыгранный эпизод Kyrie Eleison, но тут я, к сожалению, про музыку не поняла – что это было? Написал бы кто. Вот там (да и не только там) совершенно экспрессионистски двигались артисты, настроение перекликались с утренней выставкой.
Но это все подробности, когда описываешь их по одной, – целое рассыпается.
А когда смотришь, – выстраивается грустная притча о человеческой жизни, ее отрывочности, банальности, об отчуждении. Размышляешь о свободе, тоскуешь о будущем.
Мне кажется, режиссер не критикует и не оплакивает, и не Европу, как часто пишут о нем, а всех, нас, например, тоже. Просто он – европеец до мозга костей, вот и вылезают европейские символы и знаки.
Как всякий крупный художник, Марталер ищет свою истину о человеке.
Очень интересно его смотреть.
Источник
Отзывы о «Знакомые чувства, смешанные лица»
Если вас способны тронуть обаяние пожилых людей, музыка и демонстративный отказ от пафоса, то спектакль Кристофа Марталера «Знакомые чувства, смешанные лица», который при поддержке Гёте-института в Москву привез фестиваль «Золотая маска» в рамках приуроченной к 25-летнему юбилею международной программы, просто обязателен к просмотру. Также он обязателен, если прежде вы Марталера не видели. Поскольку именно здесь отчетливо виден прославивший его фирменный стиль — каждую секунду что-то случается, и при этом кажется, что совершенно ничего не происходит.
Магия пупырчатого полиэтилена
Первое, что видят зрители, попав в зал, — стильную декорацию художника Анны Виброк . Кристоф Марталер много лет работает только с ней. Правильнее даже сказать: ни с кем кроме нее. Во всех его спектаклях она создает пространство, заполненное отсутствием, — без доминант, без ярких акцентов — эдакие «комнаты ожидания», которые постоянно держат тебя в предвкушении, даже если ты уже понял, что ждать нечего.
В «Знакомых чувствах, смешанных лицах» герои оказываются в просторной музейной галерее с высокими потолками. Вновь она пуста. Только по выцветшим очертаниям на стенах можно понять, что некогда здесь висели произведения искусства.
Пританцовывающий смотритель по одному вывозит на сцену героев. Кто-то упакован в ящик, кто-то обернут в пупырчатый полиэтилен. Люди как экспонаты. Воспоминания пожилых людей как искусство. Человек в спектакле Марталера — выброшен на сцену как старые предметы обихода, которые режиссер побуждает рассматривать словно коллекционных бабочек.
Каждый герой себя распаковывает и представляет музыкальный номер. Экспозиция займет примерно первый час. Марталер никуда не спешит. Его драматургия музыкальна, поэтому он больше интересуется контрастными мелодическими номерами, нежели зрелищными мизансценами. В итоге первый час вы находитесь в состоянии, будто лопаете ту самую пупырчатую пленку. Вроде бессмысленно тратите время, но почему-то категорически невозможно оторваться. Хочется просто лопнуть каждый пузырик, и увидеть каждого персонажа.
Ощущение медитативного, «священного», пробуждающего воспоминания и ассоциации — визитная карточка театра Марталера — эффект, которого во многом он достигает благодаря музыке.
Музыка, тишина и память
Музыка у Марталера играет главенствующую роль. Режиссер видит в ней и носителя эмоций, и средство для лучшего запоминания и вспоминания. Театр для Марталера — «произведение памяти». Настоящее время для него всегда наполнено прошлыми воспоминаниями. Музыка помогает ему заставить публику вспомнить время, которое зрители не испытывали, в которое даже не жили. Каждая работа режиссера — предмет вспоминания. И «Знакомые чувства, смешанные лица», где пожилые герои поют свои песни в музейном хранилище — чуть ли не квинтэссенция этого метода.
Исполнители на сцене остаются улыбчивыми, механически движущимися и поющими. Много поющими. Русские зрители слышат, как практически без акцента целиком исполненный хит «Миллион алых роз» сменяется на хор, распевающий не менее хитовую душевную арию «Lascia ch’io pianga mia cruda sorte» из оперы Генделя «Ринальдо». Ждет публику встреча и с мятежным «Kyrie Eleison», и с сердечным «In einem kühlen Grunde», и с мрачным, иссине-черным фрагментом из Малера «Aus tiefem Traum bin ich erwacht». Форте сменяется на пианиссимо. Марталер то встряхивает тишину, то подчеркивает ее.
Зал хохочет над гротеском несоответствий музыки и действия, над нелепостью движений исполнителей, но постепенно понимает, что на сцене жизни нет. Марталер предлагает смотреть на заброшенную и пыльную галерею, где люди являются, словно призраки прошлого. Но зато жизнь есть в игре этих людей, в их танцах, и, конечно, в музыке. Каждый «герой» олицетворяет собой отдельный вид искусства. В итоге, какой бы пустой не казалась комната на сцене, она наполнена тем, что не может исчезнуть или рассеяться, даже несмотря на то, что невидимо.
По сути «Знакомые лица, смешанные чувства» — это страстный призыв к силе искусства и культуры, которая объединяет, гуманизирует, способствует эмпатии и пониманию, придает смысл, соединяет настоящее с его корнями, говорит нам, откуда и куда мы могли бы пойти, если бы просто доверяли друг другу. Меланхоличный, трогательный и вместе с тем невероятно легкий, яркий спектакль, в финале которого дружный хор кратко скажет всем «спасибо!».
Меланхолия и время
Традиционно для Марталера спектакль погружает зрителей в особое меланхоличное настроение. Меланхолия — главная тема пьес режиссера. Там, где происходит активная работа памяти, время должно быть ощутимым, как ощутимой должна быть и мимолетность. Спектакль длится 2 с половиной часа без антракта, а проносится словно мгновение. Марталер побуждает зрителя не только разглядывать людей-экспонатов на сцене, но и регулярно заглядывать вглубь себя, задаваясь вопросом: «Зачем я здесь?». Это позволяет режиссеру придать всей происходящей на сцене нелепице экзистенциальное значение.
Единственный риск от такого «вспоминания утраченного времени, в котором вы возможно и не жили» заключается в том, что театр Марталера неизбежно отсылает к политическим и социальным проблематикам. И делает это настолько поэтично, что существует высокая вероятность, что это может помешать ясному взгляду на прошлое. Возникает опасность идеализации прошлого, ностальгии по непрожитому, и в самом худшем случае — искажения истории.
Но в этом и заключается особая ценность «Знакомых чувств, смешанных лиц». Чувства кажутся родными, даже если вы их не испытывали никогда. Лица смешиваются, даже если вы их впервые видите. Память — может врать. Не врет только время.
Источник