4. 17 Э. Асадову
Прямой разговор
Э. Асадов
“Боль свою Вы делите с друзьями
Вас сейчас утешить норовят,
А его последними словами
Только Вы нахмуритесь, бранят.
Да и человек ли в самом деле
Тот, кто Вас, придя околдовал,
Стал Вам близким через 2 недели,
Месяц прожил с Вами и удрал.
Вы встречались, дорогая, с дрянью;
Что нам толковать о нем сейчас?!
Дрянь не стоит долгого вниманья
Тут важнее говорить о Вас.
Вы его любили? Неужели?
Но полшага- разве это путь?!
Сколько Вы пудов с ним соли съели?
Как успели в душу заглянуть?!
Что Вы знали, ведали о нём?
То, что у него есть, губы, руки,
Комплимент, цветы, по моде брюки-
Вот и всё, пожалуй, в основном?!
Чтоб там не шептал он Вам при встрече,
Как возможно с гордою душой
Целоваться на 4-й вечер
И в любви признаться на 8 -ой!?
Пусть Весна, пускай улыбка глаз…
Но ведь мало, мало 2 недели!
Вы б сперва хоть разглядеть успели,
Что за руки обнимали Вас!
Говорите: -Трудно разобраться
Если страсть. Допустим, что и так,
Но ведь должен чем-то отличаться
Человек от кошек и дворняг!
Но ведь чувства тем и хороши,
Что горят красиво, гордо, смело…
Пусть любовь начнётся, но не с тела,
А с души; Вы слышите – с души!
Трудно Вам. Простите. Понимаю.
Но сейчас Вам некого ругать.
Я ведь это не мораль читаю.
Вы умны, и Вы должны понять:
Чтоб ценили Вас, и это так,
Сами цену впредь себе вы знайте.
Будьте горделивы. Не меняйте
Золото на первый же медяк! ”
4. 17 Э. АСАДОВУ
В жизни правил много есть хороших,
Только как по правилам любить?
Любят так скорей у кошек
Да у эгоистов, может быть.
Перед поцелуем значит надо
Соли скушать несколько пудов,
Года два прожить с любимой рядом
И не заикнуться про любовь.
В душу к ней залезти с сапогами,
Изучить её со всех сторон;
Но, избави боже, чтоб руками,
Даже пальцем ты её не тронь.
Можешь с нею 10 лет встречаться,
Если ты законченный чудак,
Если только этим отличаться
Хочешь ты от кошек и собак.
Чувства успокоить может разум,
Если сила воли велика,
Но любовь не чувство, а зараза
И не излечимая пока.
Ну причём здесь, если кто-то, где-то
Две недели прожил и ушёл?
Ведь не все Ромео и Джульетта-
Это может даже хорошо.
Я тебя единственная встречу,
Нам на эти правила плевать;
Буду крепко обнимать за плечи,
Буду нежно в губы целовать.
Видишь для тебя из звёзд я вышил
Самые заветные слова…
Пусть сегодня небо будет крышей,
А постелью – мягкая трава.
Мы с тобой одни на целом свете,
С нами наша страстная любовь;
Некогда нам слушать чьи-то сплетни,
В жилах наших не вода, а кровь.
Заласкаю я тебя до боли,
Зацелую с ног до головы…
Ты со мной не съела грамма соли,
Было просто некогда – увы.
Ну, а если через 2 недели
От меня –захочешь убежать,
Даже, если б тонну соли съели,
Всё равно не смог бы удержать.
Всё на белом свете преходяще:
Не удержит брачная кровать.
Может быть любовь не настоящей-
Значит лучше сразу оборвать.
1964 г.
Источник
Трактовать нам чувства наши
ДВЕНАДЦАТИЧЛЕННАЯ СИСТЕМА ВОСПРИЯТИЙ ЧУВСТВ
1. Общие положения
Восприятия чувств образуют начало индивидуальной жизни. Их следует отличать от многообразных чувствований, которые укоренияют в душе как результат воспитания, жизненного опыта. Благодаря составу чувствования, каждый человек являет собой неповторимую индивидуальность, ибо ими определяется и склад ума и тип поведения.
Менее индивидуализирована в человеке сфера восприятий чувств, однако и она во всех людях проявляется по-разному, и не только в силу физиологических различий, но, опять-таки, и склада характера, и всего типа личности. Прежде всего, человек, обладая восприятиями чувств наравне с животными, уже в этой сфере принципиально отличен от них. У животного отношение к внешнему объекту прекращается в тот момент, когда он исчезает из поля его восприятия. Человек, обладая сознанием, переводит восприятия во внутренний круг жизни и строит там на их основе целый мир, которым в значительной мере обусловлено индивидуализированное отношение человека к внешнему миру. Происходит это благодаря тому, что восприятия чувств в человеке соединяются с понятиями и образуют представления.
В конечном счете, восприятия чувств являются первоисточником всей индивидуализированной жизни души.
Все, чем располагает человек в индивидуальной душевно-духовной жизни, в конце концов, входит в нее только благодаря восприятию. Даже когда говорится: я осознал мысль, то и тогда имеется в виду лишь более тонкая форма восприятия. Утверждение, что сознание определяется бытием, обладает совершенно специальным значением, не оговорив которого, его лишают смысла. Для сознания все опосредуется восприятием, объем которого включает в себя и философские категории: бытие, объективная реальность и так далее.
Итак, восприятиями обусловлено становление индивидуального сознания. Но по мере их утончения они сами становятся сознанием
и закрепляются в его сфере. Тогда сознание начинает господствовать над бытием по вышеуказанному принципу: соединяя понятия с восприятиями, творить образ целостной реальности. Человек и мир — это две части одной реальности. Без человека мир лишился бы существенного элемента: понятий. Без мира, без восприятий, человек никогда не приобрел бы понятий.
И судить об объективной реальности на основании одних лишь восприятий чувств мы не можем, поскольку, во-первых, в сферу восприятий входят и галлюцинации, и сновидения, и всевозможные предчувствия. Во-вторых, необходимо учесть, что анализ восприятий невозможен без учета самой воспринимающей личности, ибо в акте восприятия объект и субъект слиты воедино, но не однозначно. И в-третьих, на основе актов восприятия не объекту, а субъекту дано судить о характере реальности и так находить с нею закономерную связь.
Так где же тогда, спрашивается, критерий истины? Он — в адекватной связи понятия с восприятием, в представлении. При его формировании, чувства, как говорит Гете, не обманывают. Но для этого необходимо пройти сквозь некоего рода «медные трубы». Называются они верностью опыту. В субъекте мир восприятий —столь же самодовлеющая сущность, сколь и мир я-сознания. Ошибки возникают в тот момент, когда догмы одного из них навязываются другому. Поэтому перед психологией стоит задача: выработать, по аналогии с теорией познания, лишенное предпосылок (в своем, естественно, роде) учение о восприятиях чувств.
В Антропософии речь идет о системе двенадцати восприятий чувств, обусловленных соответственно двенадцатью органами чувств. Я-сознание получает в их кругу первичный опыт, ведущий к рождению его как сущности. Дальнейшее восхождение «я» к сверхчувственным восприятиям не только не отрицает целостного характера этой системы, но вообще может быть успешным лишь при условии ее глубокой и гармоничной проработки. Ибо выход за границы чувственного мира означает не только метаморфозу сознания, но также и метаморфозу исходных органов чувств.
Круг двенадцати восприятий чувств, в зависимости от их направленности, разделяется на две группы. В одну из них входят: чувство вкуса, зрения, тепла, слуха, чувство слова, мысли и чувство «я»; органы восприятия этих чувств направлены во внешний мир. Внутрь человека направлены: чувство жизни, движения, равновесия, осязание и обоняние.
Обычная современная психология, которая, по сути, вся материалистична, несмотря на всевозможные ответвления в виде «около (пара)-психологии», считается лишь с пятью восприятиями чувств. Остальных она не различает. Они для нее слишком тонки, неуловимы. В самом деле, если мысль — лишь бессущностная тень, а «я» — только условное обозначение, то о каком чувстве их может идти речь? Ведь это означало бы почувствовать то. чего нет. Однако гетевский Фауст в одном из подобных случаев отвечает Мефистофелю:
В твоем ничто я все найти надеюсь.
То, как Рудольф Штайнер давал сообщения о системе восприятий чувств, представляет собой живую картину становления целого учения. Ему не удалось (на то были разные причины) изложить ее систематически в одном труде, как он это сделал в отношении учения об эволюции мира и о многочленном человеке. Однако такая попытка была им предпринята, в результате возникла книга «Антропософия» (ИПН. 45), которой был дан подзаголовок — «Фрагмент», ибо она осталась незаконченной. Читая эту книгу, получаешь впечатление, что при ее написании Рудольф Штайнер находился в положении, прямо противоположном тому, в котором пребывал в свое время Франц Брентано, — его переполняло обилие знания, бесконечное прорастание вширь и вглубь всевозможных связей, многочисленных ингредиентов душевной жизни. Поэтому в книге он дал лишь их общий набросок, а наравне с этим в течение ряда лет создал как бы мозаичное панно учения о восприятиях чувств в составе духовно-научной психологии, психософии. Элементы этого панно рассыпаны в многочисленных лекциях, где они вкраплены в самые различные связи. Собрать из них единую картину Рудольф Штайнер предлагал своим слушателям, но так, чтобы они обращались с ними, как и в случае «Тайноведения», как с некоего рода партитурой.
Не все встечаемое нами у Рудольфа Штайнера по поводу двенадцатичленной системы восприятий чувств однозначно, даже их состав не везде одинаков. Причина этого кроется в том, что перед нами проходит живая картина становления познания, где перед исследователем стояла задача привести богатый сверхчувственный опыт в связь с данными эмпирической науки, решить терминологическую проблему, по возможности не осложняя задачу традиционному мышлению. Видимо, потому Рудольф Штайнер дает в нескольких лекциях круг восприятий, тогда как в действительности имеет место виток спирали, продолжающийся в обе стороны за пределы чувственного мира.
Мы начнем наше рассмотрение также с круга, и именно с того, который дан в лекции от 8-го августа 1920 года (ИПН. 199) (рис. 26).
Дадим краткую характеристику каждому из приведенных на рисунке, скажем попросту, чувств, памятуя однако об их отличии от приведенных во второй главе чувствований и чувств в общем смысле этого слова, где под чувствами понимаются всевозможные ощущения, переживания, например прекрасного, и т. д.
Чувство жизни, как его описывает Рудольф Штайнер, состоит в переживании некоего рода «приятности», если в нашем организме все обстоит благополучно. Иными словами, речь тут идет о всеобщем внутреннем самочувствии. Оно усиливается, например, по мере приближения обеда и повергает нас в депрессию, когда мы испытываем голод или жажду. Чувство жизни обостряется в нас всякий раз по мере нарастания усталости, и мы тогда ищем возможности отдохнуть, чтобы снова его освежить и вернуть к тому состоянию, в котором мы, привыкнув к нему, просто его не замечаем. Если бы этого чувства не было, то мы вообще не могли бы знать о том, что в нас совершается ход жизни. С него начинается наше самовосприятие. Его имеет уже новорожденный, имеет его тогда, когда все остальные восприятия чувств еще закрыты, неосознанны, инстинктивны. По мере развития чувство жизни дает нам переживание всего нашего внутреннего существа; в нем мы в наибольшей мере пребываем в самих себе. «С его помощью человек ощущает себя как исполненную пространства телесную сущность» (45;с.31).
В какой-то мере чувством жизни обладают и животные; чтобы убедиться в этом, достаточно понаблюдать за выражением их глаз в состоянии сытости, когда они целиком погружаются в его переживание. Правда, оно у них носит, хотя и неосознанно, сверхчувственный характер. Подобным образом человек переживал это чувство на древней Луне; начало же ему было положено уже на древнем Сатурне, где Архангелы переживали его в нас как световую и вкусовую игру, а Ангелы, взаимодействуя своим эфирным телом со вкусовыми переживаниями в монадах, заложили в них (т. е. в нас) зачатки обмена веществ. У современного человека чувство жизни часто пронизывается сознанием. Мы воспринимаем в нем то, «чем в бодрственном состоянии обладаем как своим сознанием того, что мы существуем, что мы себя внутренне чувствуем, что мы — это мы» (199; 8.VIII).
Вот, собственно, почему нельзя во всем объеме принять декартово: я мыслю, следовательно, существую. Ибо это «существую» дано нам несколько раньше, чем мы начинаем мыслить. Мы вправе лишь утверждать, что вне сознания нет мышления, но не наоборот.
Вслед за чувством жизни идет чувство движения. От первого оно отличается тем, что для появления его нами должна быть совершена определенная деятельность, тогда как в первом случае мы можем оставаться в покое — восприятие возникает само, от изменения внутренних структур нашего организма.
Двигаться мы начинаем раньше, чем становимся способны это осознавать. С другой стороны, некоторые формы движения всю нашу жизнь лишь изредка входят в сознание, а то и вовсе остаются бессознательными, ибо в данном случае имеется в виду всякое движение — от моргания глаз и движения гортани во время говорения до ходьбы и работы руками. Когда мы стоим, ходим, танцуем и т. д., совершается сокращение и удлинение наших мышц. И от этого в душу излучается чувство свободы, свободы собственного душевного существа; оно встает в душе подобно вызываемой чувством жизни приятности. Во время движения в наших материальных органах возрастает жизненный процесс. Переживают его люди по-разному, и в движении, фактически, выражается весь душевный склад человека. Стоит лишь понаблюдать волочащуюся походку меланхолика, легкую, с носка, походку холерика и т. п., чтобы убедиться в этом. Но кроме того, движения человека находятся в определенном соответствии со всей его формой: одним образом движется человек с длинными ногами, иным — с короткими.
В движении человека приоткрывается и идет вовне сама его сущность, его «я»; во внутреннем же опыте самосознания весть об этом достигает нас в чувстве движения.
Чувство равновесия в известном смысле противоположно чувству движения и может быть еще названо чувством статичности. Оно позволяет нам ориентироваться в пространстве, осознавать наше положение в нем. Благодаря ему мы начинаем различать верх и низ,
правое и левое. Ему же обязаны мы прямостоянием. Переживание чувства равновесия связано с наличием в ушном лабиринте трех так называемых полукружных каналов, расположенных по отношению друг к другу в точном соответствии с направлением осей декартовой системы координат. Малейшие нарушения в них мы переживаем как головокружение, и тогда нами овладевает бессилие, мы падаем, т. е. теряем чувство равновесия в том же смысле, как мы теряем чувство слуха при разрушении барабанной перепонки.
В отличие от двух предыдущих чувств, где главное заключается в их явлении для внутреннего мира души, в чувстве равновесия мы приходим во взаимоотношение с внешним миром, как пространством, наполненным материей, и если мы не утомлены, то переживаем себя независимыми от тела и времени. Мы тогда переживаем душевный покой, душевное равновесие. Такой покой может быть как пассивным, так и активным. Во втором случае мы говорим о сознательном душевном равновесии, в котором активно присутствует наше «я»; поэтому тогда мы уже чувствуем себя духом. Чтобы обрести активное равновесие, нужно уметь приводить множественность переживаний чувств к единству, а единство — к множественности. В некоем единстве нам дано чувство жизни. Движение несет чувству равновесия множественность переживаний. И чувство равновесия предстает нам как некое, скажем, синтетическое чувство, приводящее к единству два предыдущих и рождающее в душе «приятность» активного покоя, равновесия, а потому и данное в восприятии нашему духу. Это последнее обстоятельство и позволяет нам трактовать чувство равновесия расширительно.
Итак, двигаясь от первого чувства к третьему, мы можем наблюдать, как постепенно просветляется, формируется благодаря им сознание индивидуального «я», стоящего в центре круга всех восприятий чувств. Первые три из них дают ему ощущение собственной телесности как внешнего по отношению к нему мира. Душа с их помощью как бы отворяет свои врата в сторону собственной телесности и ощущает ее как «в первую очередь противостоящий ей физический внешний мир» (45; с.ЗЗ). Для «я» нет принципиальной разницы между этим и всем остальным физическим миром. Различия здесь возникают лишь по степеням восприятия: вначале они смутные, но зато более интимные, а в датьнейшем они все более просветляются для сознания и принимают отстраненный от «я» характер. Общим для них является то, что все они, в большей или меньшей мере, достигают нашего «я» как объекты. В недооценке этого факта коренится основная ошибка субъективного идеализма Беркли, Шопенгауэра и др., в той или иной форме объявляющих мир представлением субъекта. Чувство равновесия ставит нас на границу внутреннего и внешнего физического мира. Если не брать вопрос чисто физиологически, то можно сказать, что чувство жизни и чувство движения не нуждаются во внешнем мире; чувство же равновесия без него существовать не может. Однако непосредственное соприкосновение с внешним миром происходит в чувстве осязания. Имеются основания видеть в этом чувстве совокупное действие четырех других восприятий чувств: обоняния, вкуса, зрения и тепла. Более того, во всей системе восприятий в той или иной форме имеет место «касание» объекта. По этой причине маленький ребенок все хочет потрогать руками, даже Луну. Однако осязание имеет и ряд специфических свойств, выделяющих его в самостоятельный род чувственного восприятия.
В осязании мы больше не связаны, как в трех предыдущих чувствах, с нашим внутренним непосредственно, а лишь с проекцией его на внешнее. Вещи бывают твердые или мягкие, гладкие или шероховатые, — о чем нам говорит внешний мир; но это лишь их поверхность; внутрь вещей мы в осязании не проникаем; также и в нас ничто не проникает извне через осязание. Мы наталкиваемся на предметы, но дело имеем с тем, что происходит в нас самих, внутри границ нашей кожи. Переживание осязания по своей природе, как и чувства жизни, движения, равновесия, также дано внутренне-телесно, а потому будет правомерно поставить их в один ряд. Но, в то же время, в первых трех чувствах все процессы восприятия не только протекают внутри нас, но и вызываются нашим внутренним. В осязании же мы приходим нашим внутренним в соприкосновение с разными областями внешнего мира. К тому, что в чувстве жизни, движения, равновесия мне дано как переживание моих сугубо внутренних процессов, добавляется новая область, однако лишь в ее действии на мое внутреннее. Чувство осязания одновременно и внутреннее и периферийное. Поскольку мы заключены в кожный покров, мы заключены в осязание.
У животных осязание не выделено в особый род восприятий — они осязают всеми органами чувств. И если, например, мы видим, как кошка трогает что-то лапой, то абсурдно думать, что у нее тогда возникает ощущение твердого, шелковистого и т. д. (Любовь кошек к поглаживанию основана на сверхчувственных переживаниях.) В человеке осязание стало самостоятельным чувством лишь благодаря наличию «я». В прошлом же, согласно сообщениям Духовной науки, осязание хотя и существовало, но было предназначено для восприятия не внешнего мира, а только духовного, для внутреннего восприятия высшего Я, пронизывавшего всю телесную организацию с того момента, как оно было даровано нам Духами Формы. Но позже, в Лемурийскую эпоху, чувство осязания претерпело метаморфозу и было обращено на внешний мир. Не свершись она, мы и поныне, наталкиваясь на предметы, узнавали бы лишь нечто о своем «я». Происшедшая метаморфоза носила многоступенчатый характер, а в результате между «я», ставшим индивидуальным «я», и осязанием развились три вышеприведенные чувства; они отодвинули осязание от «я», и оно стало своего рода первым «посланцем» «я» во внешнем мире. Благодаря ему же «я» и во внутренней жизни смогло дистанцироваться от чувства жизни, чувства движения и чувства равновесия, объективировать их по отношению к себе, как внешние восприятия, а вследствие этого — осознать их, преодолеть в себе животную природу. Так, примерно, можно понять переход осязания с первого на четвертое место в кругу двенадцати чувств [ * Рудольф Штайнер в одних случаях начинает круг восприятий с осязания, в других оно стоит на четвертом месте. Попыткой дать этому объяснение и было вышеприведенное изложение.] .
Имеется и еще один аргумент в пользу такого вывода. Предмет, оказывающий на меня давление, меняет положение частей моей телесности, что переживается первыми тремя чувствами. Следовательно, чувство осязания присутствует и в них. Но отличие состоит в том, что в осязании, как говорит Рудольф Штайнер, в скрытом виде всегда присутствует элемент суждения. Его произносит наше «я». Оно не только наталкивается на предметы, но и говорит себе: этот предмет твердый. Таким образом, получается интересная взаимосвязь, объединяющая первые четыре чувства. Индивидуальное «я», пробиваясь сквозь смутность внутренних восприятий всеобщей телесности и сводя их к синтезу в элементарном отношении с внешним миром благодаря связи чувства равновесия (через полукружные каналы в ухе) с тремя направлениями пространства, приходит в чувстве осязания в многообразное соприкосновение с внешним миром.
Не следует удивляться, обнаружив в эволюции чувств действие все того же закона метаморфозы. Чувства занимают среднее положение между биологической и духовной эволюцией. В далеком прошлом чувство осязания замкнуло человека в кожу и дало телу облик, сложную конфигурацию за счет его неодинакового реагирования на внешние воздействия в разных его частях. Оно тогда играло роль инструмента высшего Я — творца земного человека. Через осязание высшее Я излучало свои действия вплоть до соприкосновения тела с внешними предметами. Высшее Я формировало тело человека на основе внешнего опыта, где к нему возвращалась его же собственная сущность, но с отпечатком, полученным от внешнего мира. Нечто подобное происходит и в настоящее время. Только теперь, параллельно деятельности высшего Я, слагается еще я-ощущение. Оно воплощается не одновременно с физическим рождением, а постепенно, в течение первых трех семилетий жизни. В его онтогенезе повторяются древние эволюционные процессы. Поэтому осязание хотя и пробуждается после рождения первым, но — в своей древней (внутренней) форме, как орган осязания творящего Я, как его земной противополюс.
По мере индивидуального развития осязание высшего, т.е. интеллигибельного Я распространяется и на его мыслительную природу. Деятельность осязания уподобляется интеллектуальному созерцанию, отчего и входит в него в скрытом виде суждение, которое всегда тетической природы. И через это скрытое суждение осязание, будучи внутренним чувством, приобретает отношение к внешнему миру. Через осязание «я» начинает на уровне ощущения интеллектуально созерцать идеальное в вещах.
Так мы вновь подошли к тесной связи «я» с осязанием, только на этот раз уже не высшего, а низшего «я». Для него первая триада чувств дается чисто филогенетически. «Я» просто застает их в себе; а начиная с осязания оно осознает противостояние внутреннего и внешнего миров, что рождает в нем первую форму самосознания. В то же время, отношение внутреннего и внешнего в восприятиях чувств носит не только идеальный и временной, но также физический и пространственный характер. Поэтому следует думать, что метаморфоза чувств соединяет в себе и семичленный, и двенадцатичленный принципы развития.
Обнаружив в осязании элементы восприятия и суждения, можно было бы ожидать, что далее они пойдут разными путями. И так это отчасти и происходит. Но, кроме того, продолжается и их совместное развитие через органы восприятия, что необходимо для многосторонней связи «я» с миром, только и способной приводить его к подлинной автономии. Особенно ярко это выражено в чувстве обоняния.
Эволюционно мышление тесно связано с обонянием. У животных — собак, слонов — в переднем мозгу находится гигантский обонятельный нерв. С его помощью они познают внешний мир, т. е. ориентируются в нем. У человека этот нерв имеет чахлый вид. Зато в том же месте у него находится благороднейшая часть мозга, ибо «передний мозг у человека обладает органом для сочувствия, для понимания людей вообще» (348; 16.XII). И основание, по которому, скажем, собака виляет хвостом, у человека облагорожено. «Умность» собаки, слона находится в носу; человеческая умность развилась благодаря преодолению чрезмерной деятельности чувства обоняния.
В чувстве обоняния мы приходим в значительно большую связь с внешним миром, чем в осязании; настолько большую, что соединяемся с его веществами, находящимися в газообразном состоянии. Однако и здесь преобладающим остается опыт, который мы получаем относительно самих себя. Мы испытываем некий натиск на нас внешней материи, и реакцию нашего «я» на этот натиск мы переживаем как обоняние. В результате в нас рождается образ от полученного опыта восприятия. Таково существенное отличие обоняния и последующих чувств от осязания. — В них возникают не скрытые суждения, а образы окружающего мира. В логике созерцание привело нас к восприятию идеи из объекта. В восприятиях чувств скрытое суждение метаморфизируется в образ. Образ же — это чувственный представитель сверхчувственного. Все мифологическое мышление древних было образным, основанным на имагинативных переживаниях. Из них родилась творческая фантазия. В восприятиях чувств, дающих образы мира, к нам из чувственного возвращаются застывшие в нем имагинации. О том, что они же есть и идеи, свидетельствует обоняние.
Появление «запахов», как мы знаем, имело место уже на древнем Сатурне. Духи Воли сделали тогда человеческую монаду отпечатком самой жизни Сатурна благодаря тому, что напечатлели ей зачатки Духочеловека, т. е. напечатлели физической тепловой телесности свойства своей воли. Этим было положено начало дуализму внутреннего и внешнего, и первый опыт их соприкосновения явился тем, что мы называем запахом. В дальнейшем пепрвоначальный дуализм был углублен действием люциферических существ, низведших переживание запаха из сверхчувственного в чувственный мир. И здесь испускание материей запахов выражает ее борьбу с отвердением, стремление вновь одухотвориться. Человек, обоняя, противопоставляет свою волю ариманической воле материи. Иными словами, в обонянии мы имеем дело с дифференцированной, метаморфизированной, вплоть до действия отпавших духов, волей Престолов. Сама по себе субстанция обоняния высочайшего происхождения. Когда она через отпавших духов является в чувственном мире, минуя необходимый ряд опосредовании, то она производит то впечатление, по поводу которого говорится, что падшие ангелы узнаются по отвратительному запаху.
Реминисценции в сознании сверхчувственного столкновения внутренней и внешней воли, происходящего в обонянии, и побудили Шопенгауэра, как замечает Рудольф Штайнер, основать философию воли. В действительности Шопенгауэр имел право сказать следующее: мир, постигаемый в обонянии, есть воля и образ (а не представление).
Обонянием кончается ряд пяти внутренних чувств. Благодаря им мы переживаем нашу жизнь как собственную, а нашим «я» осознаем, какова его экзистенциальная основа, опираясь на которую оно может затем проникать во внешний мир.
В чувстве вкуса «я» вступает в саму вещественность чувственного мира. Во вкусе и обонянии внешний и внутренний миры встречаются как подобные, действия же органов чувств проявляются как противоположные. Вкус — это вывернутое наизнанку обоняние, как его характеризует Рудольф Штайнер. В обонянии наше «я», идя навстречу натиску внешнего вещества, увлекает с собой наше внутреннее вещество, но взаимодействия между ними не происходит. Вызывая это внутреннее, «я» теряет некую часть своего содержания, а оставшееся переживает переформированным столкновением с внешним натиском. Это, собственно, и дано ему как переживание запаха. В чувстве вкуса переформирование «я» идет на шаг дальше благодаря тому, что внутреннее вещество не просто сталкивается с внешним, но и вступает с ним во взаимодействие: слюна растворяет пробуемое вещество. Рудольф Штайнер поясняет: «. обоняние — это восприятие веществом самого себя, чувство же вкуса — это оживление веществом самого себя» (45; с. 84). Так в обонянии вместо самопереживания «я» возникает вторжение внешнего вещества в я-переживание. В чувстве вкуса, как и в обонянии, «я» замыкается от действия внешнего мира, но, как говорит Рудольф Штайнер, лишь взяв внутрь себя внешнее и неся его далее в себе как часть собственного внутреннего существа. И тогда «обоняние находящегося внутри тела вещества пробуется» (45; с.92). У процесса, говоря языком имагинативной логики, появляется индивидуальный носитель; столкновение внутреннего и внешнего всецело переносится внутрь субъекта. Об этом можно сказать еще так: внешнее обоняние становится внутренним в переживании вкуса, внешнее уподобляется внутреннему, а переживание восприятия меняется на противоположное: то, что в обонянии несло «я» его же собственный опыт, модифицированный внутренним движением вещества, порождая тем образ внешнего, — в чувстве вкуса этим внутренним становится внешнее, вступившее во взаимодействие с внутренним и изменившее его своими внешними свойствами. Благодаря этому свойства внешнего мира (а не одни лишь изменения внутреннего) достигают я-переживания, что мы и называем вкусом.
Вкусовые ощущения возникли на древнем Сатурне в тот период, когда ему стала присуща внутренняя жизнь. Взаимодействовали с ними Ангелы, или Сыны Жизни, развившие благодаря этому в своих эфирных телах деятельность, напоминающую обмен веществ. Ее, как внутреннюю жизнь, они вносили в человеческие монады. Для самих монад она была лишь кажущейся жизнью, но принцип действия вкусовых ощущений уже тогда был подобен земному, лишь протекал он на более духовном уровне.
Представим себе, как обособляется древний Сатурн, становится самостоятельным космическим телом, беря в себя часть космических субстанций. В нем уже есть своя тепловая субстанция, а в ней действует Я Духов Личности. Теплота является их внутренней жизнью. И вот в этой теплоте возникает световая игра. Возникает она оттого, что на тепловую субстанцию Сатурна начинают оказывать действие Архангелы. (Мы минуем действие более высоких Иерархий, чтобы выявить лишь суть рассматриваемого феномена.) В монадах в виде тонких эфирных зачатков возникают праобразы органов чувств — плод деятельности астрального тела Архангелов, Духов Огня. Эти зачатки образуют границу между внутренним и внешним монад. Световая игра проникает внутрь тепло-эфирных монад, изменяя их, и там ее «пробуют» Ангелы, образующие по отношению к Духам Личности аналог отношения «я» и Я.
Далее процесс развития на древнем Сатурне еще более «овнутряется», монады обособляются настолько, что уже не вбирают в себя внешних субстанций, а только соприкасаются с ними, что ведет к возникновению аналога современного обоняния. И поскольку на Сатурне идет процесс творения, а не восприятия, то столкновение существа Ангела с внешней субстанцией проявляется вовне как машинообразная воля. На какое-то время внутри монад возникает имагинативный образ произошедшего взаимодействия — запах. Порядок возникновения праобразов чувств был тогда обратным по сравнению с земным, ибо человек творился действием, шедшим извне.
Итак, осязание и вкус — это ступени, по которым я-ощущение из внутреннего переходит во внешний мир. Обоняние, находясь между ними, образует некую промежуточную ступень.
В чувстве зрения мы делаем еще шаг вглубь вещественного мира. В цвете, согласно Духовной науке, предмет открывает свое внутреннее, свою суть, которая бесцветному солнечному свету является то как красная, то как синяя и т. д. С помощью зрения мы воспринимаем больше свойств внешнего мира, чем с помощью обоняния и вкуса. В обонянии мы остаемся совершенно пассивны, в чувстве вкуса мы переживаем деяния внешних субстанций, которые возбуждают ответное действие в нас. В переживании цвета и света «я» также берет в себя часть внешнего, но его же и противопоставляет иному внешнему. Ясно, что в таком случае прежде воспринятое извне приобретает уже некоторые свойства внутреннего.
Внешнее сталкивается с внешним, но в одном из них уже есть опыт «я». Как и в предыдущих чувствах, «я» отдает в зрении часть себя, но отдает столько же, сколько получает.
В понимании природы восприятий чувств значительную трудность создает то обстоятельство, что по мере их выхода вовне все большую роль начинает играть единый проходящий сквозь всю их двенадцатеричность принцип метаморфозы, принцип обращения внутреннего во внешнее, пространственный, по сути говоря, принцип. Он придает метаморфозе (временному) характер некоего рода «вечного возвращения», не позволяет бытию возвыситься путем метаморфоз к духу. Но благодаря его действию человек находит отношение к трехмерному пространству, т. е. становится многочленным существом. (Эту взаимосвязь более полно можно осмыслить, лишь прочтя главу V.)
Как ряд метаморфоз воплощающегося индивидуального духа, чувства начинают как бы выворачиваться по отношению друг к другу по мере перехода из внутреннего во внешнее. Так, чувство вкуса оказывается обратным чувству обоняния, поскольку ощущаемую в обонянии внешнюю сторону вещей поворачивает вовнутрь. Обоняние предполагает наличие вещества вовне, вкус — внутри. Чтобы возникло чувство зрения, деятельность, направленная на образование чувства вкуса, должна быть преобразована так, чтобы воспринятое вовнутрь могло быть снова обращено вовне. В я-переживании чувства зрения внешний мир, по сути, имеет дело уже с самим собой. Сначала он как бы высылает в человека часть своего существа, а затем этой части напечатлевает свои свойства. По этой причине чувство зрения объективнее, чем чувство вкуса.
В ходе земного развития чувство зрения претерпело большие изменения. Вначале орган зрения был чисто внутренним органом восприятия, обращенным на сверхчувственный мир. Человек тогда не обладал индивидуальным сознанием, но зато непосредственно созерцал мир мыслесуществ. Суть и явление окружающего мира переживались человеком в одном лишь акте сверхчувственного восприятия. Если, скажем, к человеку’ приближалось дружественное существо, то он созерцал суждение об этом, явленное сверхчувственным обликом этого существа. Но с формированием физических глаз, происходившим под действием выделившегося из Земли Солнца, внутреннее созерцание стало гаснуть, внешнему же созерцанию идеальный ингредиент объектов восприятия не был дан. Процесс перехода к физическому зрению был продолжительным. Еще греки сквозь завесу чувств прозревали нечто от мира идей, поэтому их чувственному зрению окружающий мир представал лишенным сине-фиолетовой части спектра. Процесс зрения в то время еще не был тесно связан с умиранием нервной системы. Сине-фиолетовые цвета присущи процессам разложения. Во внешнем мире они совершались и в эпоху древней Греции, но их не было в той части нервной системы, которая служила зрению, в зрительном центре, расположенном за сферой переднего мозга, который, как уже говорилось, есть видоизмененный орган обоняния. Чтобы овладеть комбинаторным мышлением, человек переработал сферу обоняния. Но «если бы, — говорит Рудольф Штайнер. — он, воспользовавшись непосредственно сферой зрения, смог бы выключить свой передний мозг. и мыслить непосредственно четыреххолмной частью там, где она входит в мозг, то он имел бы имагинации» (180; 30.ХII). Он имел бы вместо абстрактных мыслей созерцаемые идеи. С перенесением же точки опоры сознания на физический мозг в нервной системе началось умирание (а потому и отражение, отталкивание). Тогда внешний мир смог в процессе зрения напечатлевать человеческому внутреннему также и свой процесс умирания — сине-фиолетовую гамму цветов.
Чувство зрения — седьмое от начала, и в нем можно видеть нечто, завершающее цикл метаморфоз, через которые проходят первые семь органов чувств, однако в силу другой тенденции, о которой мы уже говорили, зрение вписывается в круг двенадцати восприятий чувств. Открываемое нам предметами через чувство зрения хотя и говорит об их внутреннем, но лишь в той мере, в какой оно заявляет о себе на их поверхности. Значительно интимнее вводит нас в подосновы вещей чувство тепла. Когда мы осязаем предмет, то оказываемое им сопротивление мы переживаем в себе; пробуя что-то, мы также более заняты тем, что происходит в нас, а не вовне. Но взяв в руки горячий или холодный предмет, мы переживаем нечто от его сути. В чувстве зрения от внешнего существа нашим «я» что-то берется вовнутрь и противопоставляется далее остальному, тому, что приходит в данной связи извне. В чувстве тепла посланное внешним внутрь человека заполняет в нем все я-переживание. При этом все внутреннее приобретает свойство внешнего, оставаясь тем не менее внутренним переживанием, в чем, несомненно, можно видеть восхождение предыдущей седмицы чувств к октаве.
Чувство тепла — это чувство жизни, взошедшее на новую ступень, где оно заполняется внешним переживанием. Тогда внешний мир открывается как нечто однородное с внутренним, что и переживается как чувство тепла.
Тепло рождается и в самом внутреннем человека как жизненный процесс. В биологии говорится о процессе сгорания и во внутреннем смысле, а когда тело наполняет внешнее тепло, то «оно является вторым родом внутреннего переживания, чем-то таким, что наполняет «я» и в «я» само принимает природу «я» (45; с.74). Происходит как бы столкновение двух «я» — человеческого и внешнего. «Это второе «я» есть не что иное, как я-переживание, противостоящее первому «я». Но поскольку первое «я» в действительности чувствует только само себя, то второе «я» можно представить себе как образное ощущение им самого себя» (45; с.74). Второе «я» есть часть первого, которому напечатлены свойства внешнего мира. Процесс этот совершался и в предыдущих чувствах, но не так глобально. В чувстве зрения внутреннее и внешнее противостали как равные части одного целого. В чувстве тепла они пришли к тождеству. Переживание чувства тепла можно уподобить мышлению о мышлении, а предыдущие чувства — разным степеням противостояния понятия и восприятия; например, в чувстве равновесия — природного объекта и понятия, в чувстве зрения — произведения искусства и эстетического суждения.
Подобные аналогии побуждают нас обратиться к более широкому толкованию феномена ощущения тепла. В первой главе мы довольно пространно говорили о едином праисточнике бытия — Божественном Я, из которого сотворены как царства природы, так и человеческое «я». Понимание этого факта раскрывает внутренний смысл утверждения Фихте, что «Я и не-Я определяют друг друга взаимно. Я полагает себя как определяющее не-Я» [ 94 ]. Вначале эта противоположная не-Я сила только чувствуется субъектом. Мы зависим от нее в плане существования. Но благодаря не-Я Я становится интеллигенцией, что противоречит абсолютному тождеству Я, ибо абсолютное Я и интеллигентное Я противоположны друг другу. По поводу этого противоречия Фихте делает весьма интересное замечание. Он говорит: «Кто в этих словах почувствует глубокий смысл и широкие последствия, тот будет для меня желанным читателем и может спокойно себе продолжать на свой лад делать из них выводы» [ 95 ]. Нам представляется, что продолжать это «на свой лад» можно на путях психософии.
Проанализировав ряд восприятий чувств, мы выявили становление и укрепление внутренней, централизующей ощущения силы, индивидуального «я». При этом обнаружилась иная деятельность, идущая навстречу нашим восприятиям извне. В чувстве тепла обе деятельности стали тождеством. Выражаясь языком Фихте, мы вправе здесь говорить об идущих навстречу друг другу Я и не-Я, которые, в конечном счете, в абсолютном субъекте представляют собой единство.
Весьма похоже, что о них же говорит Рудольф Штайнер в дополнении к VI главе «Антропософии». Он различает там действующие в восприятии «молодое» и «старое» «я». Второе из них можно отождествить со стоящим в исходной точке физического воплощения самотождественным Я, некогда дарованным человеку Элоимами. Оно работает навстречу идущему снизу вверх эмпирическому «я», оживающему благодаря кругу восприятий. На их взаимодействие накладывается деятельность «Я», созидающая органы восприятий чувств.
В своем действии извне Я выступает как ничем не ограниченное начало, можно даже сказать — выступает макрокосмически. Внутри физической телесности оно предельно ограничено и не имеет иного выхода из нее, как только через восприятия и последующее мышление, органы для которых оно и творит. По мере их возникновения оно сначала отражается обратно в себя вовне стоящим Я, и тогда рождается «молодое» «я». В чувстве тепла оно отождествляется (по не абсолютно) с макрокосмическим Я, ибо тепло и стоящий за ним тепловой эфир образуют переходное звено от духа к материи.
Встретившись с Я на таком «мосту», «я» переходит затем на другую сторону. В чисто духовной деятельности, где мы чувство тепла уподобили мышлению о мышлении, за «мостом» должно бы начаться имагинативное мышление. Но восприятия вступают здесь в область, в которой Я выражается более тонким, чем в предыдущем опыте восприятия, образом. И эта промежуточная область представляет собой переход от восприятия к мышлению, ибо восприятие принимает здесь идеальный характер.
Первое, что встречает «я» на той стороне мира, в области макро-космического Я, индивидуализируется через звучание. С помощью чувства слуха мы проникаем не просто внутрь вещей, но в их сокровенное: «благодаря звуку собственная природа, индивидуальное вещей выступает вовне и сообщает о себе ощущению» (45, с.35). Нам трудно представить себе наличие индивидуального в неодушевленных предметах. Но давайте послушаем музыкальные инструменты, колокола. Сколь много они говорят тонкому слуху. Не следует думать, будто колокол обладает индивидуальностью, но и недостаточно полагать, что все звучащее в нем исчерпывается физическими колебаниями. В древности, когда человек был теснее связан с духом в природе, умели в шуме ветра, в журчании вод слышать язык природы. Ныне даже крики животных, пение птиц мало что говорят людям.
Но с помощью слуха мы воспринимаем еще речь, слово. Правда, материалистической наукой утверждается, что главное в слове — его смысл, для понимания которого органа чувств не требуется. Но утверждая подобное, мы лишаем себя права говорить о восприятии человека как существа, отличного от природных царств. С помощью осязания, зрения, слуха мы воспринимаем себя как чисто природное существо. И лишь когда звук обретает значение, мы начинаем воспринимать человека как индивидуальное душевно-духовное существо. И тогда дело не исчерпывается одним только слуховым восприятием. Благодаря чувству слова «ребенок, — говорит Рудольф Штайнер, — учится говорить или, по меньшей мере, понимать сказанное раньше, чем научается судить. Только через речь он научается образовывать суждения. Чувство речи (слова), как и слух, и зрение, является воспитателем в первые годы жизни» (115; 23.Х). В чувстве слова то индивидуальное (душевное), что присуще всем звучащим вещам (речь тут может идти о групповой душевности, например, о душе металла), «отделяется, освобождается от телесного, является с определенной самостоятельностью» (45; с.36). Это особенно явно выступает в тех случаях, когда услышанное слово несет минимальную смысловую нагрузку, является междометием. Слыша: «ай!» «ох!» — мы ввергаемся в сопереживание прежде, чем успеем составить об услышанном суждение. Но слово может быть выражено с помощью мимики, жеста и быть правильно понято.
Еще больше наше восприятие человека углубляется в чувстве мысли, понятия. Оно подобно чувству тепла: в нем воспринимаемое обладает той же природой, что и воспринимающее. Но в чувстве тепла мы можем быть пассивны, внешний мир сам заполняет нас; в чувстве понятия мы должны обладать силой концентрации, позволяющей нам позабыть себя и всецело перенестись в слышимое, отождествиться с ним. Поэтому, развив чувство понятия, можно научиться понимать людей лучше, чем они понимают себя сами. В противном случае, слушая другого, мы слышим не его, а лишь самих себя. Мы тогда слушаем — что происходит довольно часто — по принципу осязания: слышим одно, а понимаем другое, поскольку чувство понятия — это все же не осязание. И грешат неразвитостью чувства понятия не только обычные люди, но и философы. Прийти с такими к взаимопониманию столь же трудно, сколь трудно слепому объясниться с глухим.
Развитым чувством понятия обладали люди древности, а в новое время — классики немецкой идеалистической философии. Но философов, чувствовавших понятие как таковое, его жизнь, движение, вне зависимости от мыслящего субъекта, плохо понимали даже их современники. Что же говорить о понимании их в нашу эпоху крайнего абстракционизма? Однако чувство понятия можно развить с помощью Духовной науки.
Последним в кругу восприятий чувств стоит чувство «я». Оно не однозначно с я-чувством, с я-переживанием, слагающимся в результате восприятий всех чувств. Под чувством «я» подразумевается способность воспринимать «я» другого человека. В этом чувстве мы более всего выходим из себя и погружаемся в другого, вплоть до потери в нем себя. Поэтому если человек завладевает нашим вниманием, а мы не хотим замыкаться в сфере внутренних чувств, то он действует на нас усыпляюще. Мы, естественно, противимся такому усыплению и противопоставляем другому нашу индивидуальность, но можно в процессе общения попеременно как бы то засыпать, то пробуждаться. И тогда в моменты пробуждения мы можем почувствовать другое «я», вернее, осознать чувство «я». Такое поведение в общении является в полном смысле слова социальным, но прийти к нему не просто. В поведении человека без определенного развития преобладает эгоцентризм. В наше время общение представляет собой в полном смысле слова искусство, один из труднейших видов искусства, поскольку оно требует значительно большей объективации нашего «я», чем это имеет место, например, в акте зрения или слушания.
Восприятие «я» развивается по мере овладения созерцающей силой суждения. Во всех остальных случаях мы судим на основе наших симпатий и антипатий. Поэтому нельзя доверять первому впечатлению от человека. Оно чаще всего бывает результатом нашего переживания самих себя при встрече с другим «я». Несомненно, чтобы переживать «я» в другом, необходимо иметь «я» в себе. В чувстве «я» выражается принцип, общий всему кругу восприятий чувств. В каждом из них подобное высылается навстречу подобному. Особенность «я» в их кругу заключается в том, что оно само собрано из всех элементов восприятий. Из них соткана его оболочка. Она есть некая поверхность шара, внутри которого пребывает одновременно и все и ничего. Мы не можем воспринять никакой другой орган чувств в процессе восприятия. Мы не можем воспринять само чувство осязания, само чувство зрения. Если бы глаз однажды вошел в наше сознание, то мы перестали бы им видеть. В прошлом человек сверхчувственно переживал внутри себя свое высшее Я, но тогда он не обладал индивидуальным «я» и не воспринимал внешнего мира. Органы чувств (по крайней мере, некоторые из них) уже были, но из них не складывался обобщенный индивидуальный опыт, «я»; их переживало высшее Я и косвенно получало через них опыт чувственного мира. Затем это Я, как существо Ангела, вышло из человека и человек обособился от окружающего мира. Его высшее Я стало достигаться им в актах сознания, восходящего из тройственной души, в нравственных интуициях, в религиозных таинствах. И то, что в индивидуальном поднималось навстречу этому высшему, в первую очередь слагалось в опыте восприятий чувств.
Но полная картина феноменологии «я» сложнее. Чтобы ее познать, необходимо вспомнить о том, что высшее Я даровано людям Духами Формы. Со временем оно погрузилось в силы наследственности и действует в жизненных процессах, проступая сквозь завесу внутренних чувств. Оно же сияет нам навстречу в красочном многообразии мира, звучит в шумах природы, в звуках речи и в какой-то мере открывается нам в «я» стоящего напротив нас человека. Все это может показаться неправдоподобным и невероятным, но лишь до тех пор, пока глаза нам застилает морок материалистического монизма, непознаваемости и т. п. Картина мира тут же становится логичной, осмысленной, лишь только мы обращаемся к духовно-научному рассмотрению эволюции. И тут мы узнаем, что, будучи взятым в аспекте высшего Я, человек един со всем миром. На древнем Сатурне существовал лишь человек: все царства природы выделились из человека и сущностно ему не противостоят.
Итак, человек непротиворечиво (но только в духе) поставлен в мир, образованный двояким действием Я: изнутри человека, как части природного целого, и извне, из окружающей природы. Благодаря этому рождаются восприятия чувств. Но поскольку их деятельность сконцентрирована в субъекте, который, как физически-эфирно-астральное образование, не равнозначен всей окружающей природе, то имеющее место отношение в Я становится противоречием в субъекте. Субъект же возникает по той причине, что Я Духов Формы деятельностью третьей Иерархии было дифференцировано на множество групповых «Я», а затем — на индивидуальные. Индивидуальное «я» некоторое время было несомо существом Ангела. По мере обострения противоречия между внутренним и внешним миром человека, Ангел стал действовать в чисто интеллигибельном, оставив в субъекте своим представителем рефлектирующее мышление. Оно — плод индивидуализированных ощущений, созревший в субъекте как составная часть восприятий.
Так мы приходим к действию в человеке двух пар отношений, обусловливающих рождение индивидуального «я»: Духов Формы и высшего, или группового «Я», и существа Ангела, пребывающего в противостоянии рефлектирующему мышлению. Отношение, создаваемое Духами Формы, субстанционально, но не индивидуально, а рефлектирующее мышление создает лишь оболочку «я». Чтобы помочь человеку преодолеть возникшую пропасть, с Землей соединился Христос. Через Его исповедание, через познание мира природы как Тела Господня человек меняет природу всех своих восприятий чувств, христианизирует их, христианизирует познание. И тогда он восходит к высшей для себя метаморфозе: сквозь новую оболочку «я» внутрь него входит Я Христа. Тогда получается: «Не «я», но Христос (Я) во мне». И ничего другого, собственно говоря, человеку не дано. Без Христа в своем «я» он обречен навеки оставаться не-Я. Ибо «я» есть всего лишь оболочка, но в то же время, не имея ее, человек не смог бы индивидуально воспринимать мир и, следовательно, прийти к познанию принципа Христа, на основе такого познания совершить волевой акт в смысле осуществления: «Не я, но Христос во мне».
Опыт восприятий первичен на пути индивидуализации, и на этом пути «я» дано воспринять высшее действие, осуществляемое в другом «я». В чувстве «я» противостояние внутреннего и внешнего вновь превращается в отношение. Чувство «я» является, по сути, вратами, через которые можно войти в единую реальность Я, сохраняя при этом черты индивидуального склада, поскольку каждый входит в них из своего круга восприятий, более того — каждый переживает свои нравственные интуиции (см. предыдущую главу).
Источник