Стефан цвейг смятение чувств краткое содержание

Краткое содержание Цвейг Смятение чувств для читательского дневника

Шестидесятилетнему рассказчику, который является ученым, была подарена книга. Подарок был сделан от лица его учащихся и коллег. Растроганный подарком он стал рассказывать историю о том, как у него появился интерес к наукам.

Приехав в город учиться, рассказчик повстречал своего преподавателя, поведением которого он начал восхищаться. Он сблизился с его семьёй, стал ходить к нему в гости, но заметил что-то странное в его поведении. Он был энергичен только на семинарах, а на лекциях профессор был всегда грустным и усталым.

Юноша был очень усерден в учёбе и не упускал момента прочесть какую-нибудь книжку

Молодой студент холодность в отношениях профессора и его жены. Мух нередко покидал дом на несколько суток. Заметив отношения рассказчика и студента, работавшие и учащиеся в университете стали избегать его. Постепенно профессор стал уделять ученику меньше внимания.

Однажды юноша решил поинтересоваться, почему профессор не написал ни одной книги. Оказалось, что профессор считал, что утратил силы. Студент предложил помочь ему в написании. Первая часть книги была закончена, юношу и преподаватель сблизились и перешли на «ты».

Во время прогулки рассказчик встретил жену профессора и узнал от неё страшную тайну. Профессора тянуло к мужчинам

Узнав это, студент решил покинуть город. Преподаватель предложил объясниться. Он всю жизнь подвергался гонениям за свою тягу к мужчинам, из-за этого он не смог стать известным учёным. Юноша стал надеждой для него, любовь к нему помогла профессору снова обрести жизненные силы. Но он хотел защитить рассказчика о себе от самого себя.

Студент покинул город и больше не слышал о семье профессора и о нём самом.

Произведение учит тому, что внутренний мир каждого человека индивидуален и надо быть готовым к этому.

Читать краткое содержание Цвейг — Смятение чувств. Краткий пересказ. Для читательского дневника возьмите 5-6 предложений

Картинка или рисунок Цвейг — Смятение чувств

Другие пересказы и отзывы для читательского дневника

Один из ноябрьских пасмурных дней. В конце ноября в деревне становится очень скучно и уныло. Погода по нескольку дней становится невыносимой. Постоянные дожди и сильные ветры превращают каждый день нудным и однообразным.

У господина Бьянки была дочка. Провожая отца, она напоминала, что хочет услышать новую сказку. Засыпала только, когда слушала новую историю. И он стал перед сном по телефону делиться с дочкой новыми сказками

В день разгрома русского флота в Цусимском сражении капитан Рыбников получает телеграмму из Иркутска: «Вышлите немедленно листы следите за больным уплатите расходы». Он съезжает с квартиры

Главный герой повести Иван Петрович пришёл уставший домой, услышал крики “ Пожар! Пожар!” и побежал на помощь, оказалось, что загорелись складские помещения.

Молодой человек, по имени Гнор, безумно влюблен в красавицу Кармен. Девушке тоже нравится юноша, но в нее влюблен еще один мужчина, его зовут Энниок. Он рассказывает Кармен о своих чувствах

Источник

Смятение чувств (новелла)

«Смятение чувств, из записок старого человека» — новелла Стефана Цвейга. Вошла в сборник новелл «Смятение чувств» (1927).

В России наиболее известен перевод этой новеллы, сделанный П. С. Бернштейном, существует также перевод, выполненный Е. А. Богатырёвой (Еленой Суриц).

Содержание

Сюжет

Повествование ведётся от лица шестидесятилетнего профессора филологии (по ходу новеллы несколько раз упоминается его имя — Роланд), получившего к юбилею полный сборник своих научных трудов. Читая предисловие к сборнику, профессор поражается тому, насколько однобоко в нём представлен его curriculum vitae (жизненный путь). Он говорит по этому поводу:

«Неужели это была моя жизнь, неужели в самом деле с первого часа до нынешнего она тянулась покойными нитями какого-то целесообразного серпантина, как представил её биограф на основании бумажного материала? Так, посвятив всю свою жизнь изображению людей и попыткам установить содержание их духовного мира на основании их творчества, я убедился на собственных переживаниях, каким непроницаемым в жизни каждого человека остаётся его настоящее ядро — творческая клетка, из которой всё произрастает. Мы переживаем мириады секунд, но только одна из них, одна единственная, приводит в движение весь наш внутренний мир — та секунда (Стендаль её описал), когда уже насыщенный всеми соками цветок в мгновение ока кристаллизуется, магическая секунда, подобная мгновению зачатия и, подобно ему, скрытая в теплоте нашего тела, — невидимая, неосязаемая, неощутимая, — совершенно своеобразно пережитая тайна.»

Эти размышления побуждают профессора рассказать о тех обстоятельствах и том человеке, которые повлияли на его дальнейшую жизнь сильнее, чем кто бы и что бы то ни было. (Цвейгу-новеллисту вообще очень свойственно посвящать повествование забытым людям, игравшим большую роль в жизни описываемых им героев — людям, как ясно из сюжетов, выдающимся, но не снискавшим той славы, какой они по-настоящему заслуживали).

Условный автор (профессор) возвращается на сорок с лишним лет назад, когда он, сын школьного ректора в маленьком северо-германском городе, по окончании школы поступил в один из берлинских университетов изучать английскую филологию. Воздух Берлина опьянил 19-летнего юношу, и вместо того, чтобы учиться, он пустился во все тяжкие:

«С утра до ночи я сновал по улицам, ездил к озерам, проникал во все его тайники; словно одержимый бесом, вместо того, чтобы отдаться занятиям, я с головой окунулся в жизнь, полную приключений. Порою мне кажется, что никогда ни один молодой человек не проводил время бессмысленнее, чем я в те месяцы. Я не брал в руки книг; уверен, что не произнес ни одного разумного слова, не имел ни одной здравой мысли в голове; инстинктивно я избегал всякого культурного общества, чтобы как можно сильнее ощутить своим пробудившимся телом едкость запретного до тех пор плода.»

Это dolce far niente (сладкое ничегонеделание) заканчивается внезапно: отец главного героя, командированный на один день в Берлин на съезд ректоров, наносит сыну неожиданный визит. Увидев, что Роланд в течение нескольких месяцев почти не посещал университет, он спрашивает сына, что тот намерен делать дальше. Пристыжённый и смущённый, Роланд соглашается уехать на учёбу в маленький город в Средней Германии.

В городке, где герой оказывается затем, он с такой же страстью, с какой до того отдавался развлечениям, отдаётся напряжённой учёбе. Его рвению заниматься наукой способствует не только чувство стыда перед отцом, но и то вдохновение, с которым преподносит английскую литературу (Шекспир, Марлоу, Бэкон, другие авторы, которых относят к елизаветинскому «золотому веку») пожилой профессор университета (Цвейг условно обозначает его NN). С профессором Роланд знакомится уже в первый день, и тот проникается симпатией к юноше настолько, что предлагает ему поселиться в маленькой комнате, сдаваемой в наём в его доме. Роланд с радостью соглашается. С этого момента разворачивается основное действие новеллы.

Первое время Роланд учится так усердно, что почти не выходит из дома. Но довольно скоро наступает переутомление, и он выходит в город, чтобы как-то развеяться. Он гуляет, осматривает окрестности. Затем, плавая в озере, он неожиданно обращает внимание на молодую женщину. Воспоминания о берлинских приключениях вновь играют в нём, и он сначала пытается угнаться за ней вплавь, а потом настигает на пути от озера. Глупые шутки и попытки пригласить женщину на свидание резко обрываются, когда они вместе подходят к знакомому дому и обнаруживается, что она — жена профессора NN. Роланд обуреваем сильным чувством стыда, он злится на себя за то, что сразу не узнал эту женщину, и боится, что о случившемся узнает профессор, ставший ему почти другом. Но жена профессора не выдаёт Роланда мужу.

С тех пор герой не может не обращать внимание на жизнь профессора и его супруги. Тем более что есть над чем задуматься: NN и его жена вежливы друг с другом, но держатся уж очень формально — до такой степени, что возникает ощущение, будто они дают друг другу полную свободу действий. Но и это не всё: время от времени профессор без предупреждений и объяснений куда-то исчезает из города на несколько дней, чтобы потом так же неожиданно появиться. Юношу, чувствующего всё большую привязанность к профессору, мучает эта тайна, однако разгадать её он не в силах.

Однажды он всё же добивается от профессора некоторой откровенности: он спрашивает его, почему так и не вышла в свет его книга о возникновении и истории театра «Глобус» (о том, что такая книга должна была выйти, Роланд узнал раньше, в поиске сочинений своего учителя в местной библиотеке). NN отвечает, что считает себя более неспособным создать такой труд:

«Теперь я могу только говорить: только слово иногда еще окрыляет меня, возносит меня над самим собой. Но спокойно сидеть и работать, всегда наедине с собой, с одним собой — это мне уже не удается».

Чувствуя, что у него появилась возможность как-то помочь профессору, стать ещё ближе к нему, Роланд буквально умоляет NN начать надиктовывать ему, своему ученику, текст будущей книги. Профессор, недолго подумав, соглашается: «Молодость всегда права. Умно поступает тот, кто ей покоряется.»

Профессор начинает ежевечерне надиктовывать Роланду фрагменты будущей книги. Роланд же погружается в работу настолько, что вновь близок к переутомлению. Но в конечном счёте и это не приносит ему душевного успокоения, поскольку он не может понять резких перемен в настроении профессора, то выказывающего ему добрые, почти нежные чувства, то тут же — сразу вслед за этим — резко отталкивающего его от себя.

Когда первая часть труда окончена, профессор сердечно благодарит Роланда и намеревается распить вместе с ним бутылку вина: «Проведём этот час, как братья». Он также намеревается рассказать Роланду о своей юности. Но внезапно Роланд замечает, что под дверью стоит жена профессора и подслушивает, явно не собираясь уходить. Чувствуя сильное замешательство, он отказывается от разговора с профессором и уходит в свою комнату, где проводит тяжёлую, почти бессонную ночь. Сам профессор после этого приходит среди ночи к нему в комнату и, сбиваясь, говорит оскорбительные для Роланда вещи — в том духе, что между учеником и учителем должна быть дистанция и негоже им быть на «ты».

Наутро измученный Роланд узнаёт, что профессор снова куда-то уехал. Непроизвольно он изливает всю свою боль, все свои эмоции его жене, которая, на его удивление, очень хорошо их понимает и иногда даже предчувствует. Женщина жалеет Роланда, она предлагает ему отправиться на прогулку на озеро вместе с их знакомыми. Постепенно такое духовное сближение между Роландом и женой его учителя приводит к тому, что они сближаются и телесно. Их объединяет общее чувство — обиды на NN, и Роланд потом со стыдом вспоминает их разговор о нём:

«Зачем я не запретил ей говорить мне о том, что годами он избегал физической близости с нею, и делать какие-то смутные намеки? Зачем не прервал её властным словом, когда она выдавала мне самую интимную его тайну?»

Через несколько дней профессор возвращается. Мучимый теперь ещё и изменой своему учителю с его собственной женой, Роланд к этому моменту твёрдо решает уехать и собирает все вещи. Профессора расстраивает это намерение его ученика, но потом он говорит: «Да, наверное, так лучше… для тебя и для всех» — и приглашает Роланда вечером побеседовать с ним, в последний раз.

Последняя беседа с учителем переворачивает весь внутренний мир юноши: учитель рассказывает ему о своей любви к нему, о том, как боролись в нём два чувства — духовной любви к своему ученику и телесного влечения, которое он с трудом подавлял. Рассказывает профессор и о прошлой своей жизни: как он в юности искал выхода для своей гомосексуальной страсти, но такая возможность у него появлялась лишь с посетителями «пивных, недоверчивая дверь которых открывается только перед условной улыбкой»… Нередко дело заканчивалось тем, что профессора, «раба своей страсти», грабили, шантажировали, в конечном же счёте полиция занесла его в свой «особый список», а о его «инаколюбии» стало известно всему его городку…

И как трудно было ему работать как раз там, где ему по роду деятельности приходилось много общаться с юношами — своими студентами:

«Какое искушение — постоянно видеть вокруг себя цвет юности — эфебов невидимого гимназиума в мире прусских параграфов».

(Это, вероятно, намёк на Параграф 175 — статью в уголовном кодексе Германии, существовавшую с 15 мая 1871 года до 11 июня 1994 (в ГДР — до 1968), в соответствии с которой подвергались наказанию действия сексуального характера между лицами мужского пола).

В какой-то момент профессор попытался преодолеть свою гомосексуальность и даже женился, но в конце концов природа всё равно взяла верх. Все уже знали о его особенности и презирали, именно этим объяснялась стена отчуждения между ним и окружавшим его обществом.

На прощание NN целует своего ученика — единственный раз, и это был такой поцелуй, который, по словам самого рассказчика, «не дарила мне ни одна женщина, — жгучий и полный отчаяния, как предсмертный стон».

После этого Роланд с тяжестью в сердце покидает дом профессора и его жены, чтобы больше никогда не увидеть ни своего любимого учителя, ни его — так и оставшийся незавершённым — труд.

Интересные факты

Когда в 1928 Цвейг приехал в СССР на торжества по случаю столетия со дня рождения Льва Толстого — наиболее любимого им российского писателя, — у него состоялась беседа с режиссёром Сергеем Эйзенштейном. Цвейг похвалил фильмы Эйзенштейна, режиссёр поблагодарил его и в ответ восхитился психологической прозой писателя. А потом вдруг спросил: «А герой новеллы „Смятение чувств“ — это вы о себе писали?» Цвейг смутился и ответил что-то невнятное, типа: «Писатель придумывает, фантазирует, сочиняет, но везде есть и он сам», и тут же сменил, как заметил Эзенштейн, немного покраснев, тему разговора. [1] .

Стоит отметить, что на территории СССР издание новеллы было запрещено.

Экранизации

В 1979 году бельгийский режиссёр Этьен Перье поставил по новелле фильм, главные роли в котором исполнили Мишель Пикколи и Пьер Мале. Это единственная известная на сегодняшний день экранизация новеллы.

Источник

Цвейг Стефан — Смятение чувств

Цвейг Стефан — Смятение чувств краткое содержание

Смятение чувств — читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)

У них были самые лучшие побуждения — у моих учеников и коллег по факультету: вот он лежит, в роскошном переплете, торжественно мне преподнесенный, первый экземпляр юбилейного сборника, который филологи посвятили мне в шестидесятую годовщину моего рождения и тридцатую моей академической деятельности. Получилась настоящая биография; ни одна самая мелкая статья, ни одна произнесенная мною речь, ни одна рецензия в каком-нибудь научном ежегоднике не ускользнули от их библиографического прилежания: все они выкопали из бумажной могилы, весь ход моего развития до последнего часа восстановлен, ступень за ступенью, и сверкает, подобно хорошо выметенной лестнице. Право же, было бы неблагодарностью с моей стороны не порадоваться этой трогательной фундаментальности. Все, что казалось мне давно изжитым и утраченным, снова встает передо мной в строгой последовательности. Нет, я не могу отрицать, что я, уже старик, смотрю на этот диплом, поднесенный мне моими учениками, с той же гордостью, с какой получал некогда из рук учителей первое свидетельство о своем прилежании, способностях, любви к науке.

И все же, когда я перелистал эти двести прилежно написанных страниц и внимательно вгляделся в отражение моего облика, — я невольно улыбнулся. Неужели это была моя жизнь, неужели в самом деле с первого часа до нынешнего она тянулась спокойными нитями какого-то целесообразного серпантина, как представил ее биограф на основании бумажного материала? Я испытал такое же чувство, как недавно, когда впервые услышал свой голос в граммофоне: сначала я его совершенно не узнал. Да, это был мой голос, но такой, каким его знают другие, а не я сам, слыша его в своей крови, в самой глубине своего существа. Так, посвятив всю свою жизнь изображению людей и попыткам установить содержание их духовного мира на основании их творчества, я убедился на собственных переживаниях, каким непроницаемым в жизни каждого человека остается его настоящее ядро — творческая клетка, из которой все произрастает. Мы переживаем мириады секунд, но только одна из них, одна-единственная, приводит в движение весь наш внутренний мир — та секунда (Стендаль ее описал), когда уже насыщенный всеми соками цветок в мгновение ока кристаллизуется, магическая секунда, подобная мгновению зачатия и, подобно ему, скрытая в теплоте нашего тела, — невидимая, неосязаемая, неощутимая, совершенно по-особому пережитая тайна. Ее не учтет никакая алгебра духа, не предскажет никакая алхимия предчувствия, и редко она открывается нашему чувству.

Об этом тайном источнике развития моей духовной жизни эта книга не говорит ни слова: вот почему я не мог не улыбнуться. Все в ней верно, но самого существенного нет. Она меня описывает, но она меня не выражает. Она только говорит обо мне, но она не выдает меня. Двести имен заключает в себе тщательно составленный указатель — не хватает только одного — имени человека, от которого исходит творческий импульс, человека, который определил мою судьбу и теперь с новой силой возвращает меня в годы юности. Здесь сказано обо всех, умолчали только о том, кто дал мне язык, о том, чьим дыханием жива моя речь. И вот, я ощущаю это умолчание, как свою вину. Целую жизнь я посвятил изображению людей, вызывая образы из тьмы веков, воскрешая их для чувств моих современников — и ни разу не вспомнил о живущем во мне. И теперь, будто в дни Гомера, я напою дорогую тень моей кровью, чтобы она снова заговорила со мной, чтобы она, стареющая, посетила меня, состарившегося. К лежащим передо мною листам я присоединю еще одну, скрытую страницу — исповедь чувства ученой книге: я расскажу себе самому правду о моей юности.

Прежде чем начать, я еще раз перелистывал эту книгу, которая должна представить мою жизнь. И снова улыбка на моих устах. Как им добраться до истинной моей сущности, когда с самого начала они избрали неверный путь! Уже первый их шаг неверен! Вот один из моих благосклонных товарищей по школе, ныне, как и я, тайный советник, сочиняет, будто уже в гимназии я питал неудержимую склонность к гуманитарным наукам, отличавшую меня от других новичков. Плохо помните, господин тайный советник! Гуманитарные науки были для меня тяжелым ярмом, которое я едва выносил со скрежетом зубовным. Видя у себя дома, в семье школьного ректора, в маленьком северо-германском городишке, как наука служила средством борьбы за существование, я с детства возненавидел всякую филологию: природа, верная своей неразгаданной задаче охранять творческую силу, всегда внушает ребенку ненависть к склонностям отца. Она противится спокойному, пассивному наследованию, простому продолжению из рода в род: сперва она требует борьбы между одинаково созданными существами и только после тяжелых и плодотворных блужданий допускает запоздалое возвращение на стезю предков. Мой отец считал науку святыней, — и этого было достаточно для того, чтобы в своем самоутверждении я относился к ней, как к пустой игре с понятиями. Я возненавидел классиков только за то, что он считал их образцом. Окруженный книгами, я их презирал; направляемый отцом исключительно на умственные занятия, я был преисполнен отвращения ко всякому книжному образованию: неудивительно, что я с трудом получил аттестат зрелости и решительно отказывался от продолжения научных занятий. Я хотел стать офицером, моряком или инженером: ни к одной из этих профессий я, в сущности, не чувствовал призвания. Только ненависть к бумажной науке побуждала меня стремиться к практической деятельности и отвергнуть академическую учебу. Но отец, со всей энергией фанатического преклонения перед университетом, настаивал на академическом образовании. Единственное, чего мне удалось добиться, было разрешение, вместо классической филологии, избрать английскую (я согласился на этот компромисс с тайной мыслью, что знание этого языка впоследствии облегчит мне морскую карьеру, к которой я так неудержимо стремился)…

Итак, в этом curriculum vitae («Бег жизни», биография (лат.)) нет ничего более неверного, чем любезное утверждение, будто уже в течение первого семестра, проведенного в Берлине, я, под руководством лучших профессоров, получил солидную подготовку для изучения филологических наук. Что общего имела моя буйно разразившаяся страсть к свободе с университетскими семинариями! При первом же беглом посещении аудитории затхлый воздух и проповеднически-монотонная, поучительно-широковещательная речь вызвали во мне такую усталость, что мне пришлось сделать усилие, чтобы не опустить сонную голову на скамейку: ведь это была опять та же школа, из которой я был так счастлив вырваться, тот же класс с высокой кафедрой и с пустым крохоборством. Мне невольно почудилось, что из тонких губ тайного советника сыплется песок так мелко, так равномерно текли в душный воздух слова из потертой тетрадки. Чувство, которое я испытывал еще учеником, — будто я попал в покойницкую духа, где равнодушные руки анатомов прикасаются к умершим, — с пугающей отчетливостью оживало в этом рабочем кабинете антикварного александрийства. И с какой силой сказалось это инстинктивное отвращение, когда, после с трудом прослушанной лекции, я вышел на улицы Берлина — Берлина того времени! Пораженный собственным ростом, он играл своей так внезапно расцветшей возмужалостью, изо всех улиц и закоулков сверкая электрическим блеском. Это была горячая, жадная, нетерпеливая жизнь, которая своей неукротимой алчностью, своим бешеным темпом отвечала дурману моей собственной, только что пробудившейся возмужалости. Мы оба, город и я, внезапно вырвавшись из протестантского, ограниченного, любящего порядок мещанства, поспешно отдавались еще не испытанному опьянению силы и возможностей. Мы оба, город и я — легко воспламеняющийся юноша, — мы оба дрожали, подобно динамо-машине, полные беспокойства и нетерпения. Никогда я не понимал, никогда не любил Берлина так, как тогда, ибо точно так же, как в этом переполненном, напоенном всеми соками, теплом человеческом улье, так и во мне каждая клеточка стремилась к быстрому расширению. Это нетерпение, присущее здоровой молодости, — где же было ему разрядиться, как не в горячем, судорожном лоне этого гиганта-женщины, в этом нетерпеливом, пылком, сильном городе! Властным порывом он привлек меня, я весь погрузился в него, ощупывая его вены; мое любопытство поспешно постигало его каменное и все же теплое тело. С утра до ночи я сновал по улицам, ездил к озерам, проникал во все его тайники; словно одержимый бесом, вместо того, чтобы отдаться занятиям, я с головой окунулся в жизнь, полную приключений. Но в этой крайности я оставался верен себе: с раннего детства я был неспособен к совмещению интересов: собирая что-нибудь или начав какую-нибудь игру, я сейчас же становился равнодушен ко всему остальному, всегда и везде я повинуюсь какому-нибудь одному страстному побуждению, и еще теперь, в своих занятиях, я фанатически впиваюсь в какую-нибудь проблему и не отступаю, пока не разрешу ее до конца.

Источник