Смятение чувств (фильм, 1979)
| Смятение чувств | |
| La confusion des sentiments | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
«Смятение чувств» (фр. La confusion des sentiments ) — фильм бельгийского режиссёра Этьена Перье, поставленный в 1979 году. Экранизация одноимённой новеллы Стефана Цвейга. Совместное производство Франции и Германии. Рекомендуется к просмотру зрителям старше 16 лет.
Сюжет
Юноша по имени Роланд (Пьер Мале) приезжает в провинциальный немецкий городок, чтобы учиться в местном университете. Он знакомится с профессором филологии, который читает увлекательные лекции про Шекспира и литературу того времени.
Профессор (Мишель Пикколи) проникается симпатией к юноше и даже предлагает ему снять одну из комнат в доме, где живёт. Роланд соглашается и увлечённо берётся за учёбу. Но теперь ему мешает не охота к развлечениям, как до этого в Берлине, а странная тайна, окружающая профессора и его семью. Этот человек ведёт себя странно: он почти не разговаривает с женой, а иногда неожиданно пропадает на несколько дней, срывая лекции. Его отношение к юному студенту тоже можно назвать странным: он то «приближает» Роланда к себе, будто уже готов посвятить его во все свои тайны, то отталкивает его так же неожиданно, как к себе приблизил.
Эти метаморфозы так мучают Роланда, что он едва не доводит себя до нервного срыва. И вот однажды жена профессора, которую Роланд привлекает не только духовно, рассказывает о тайне своего мужа…
Отличия от новеллы
Фильм «Смятение чувств» является несколько упрощённой версией новеллы Цвейга. Возможно, это связано с тем, что на экран было трудно перенести все переживания и эмоции героев, которые так богато и ярко описаны в книге. К тому же этот сюжет создатели фильма должны были «уместить» всего в полтора часа.
Есть в фильме и несколько принципиальных отличий от новеллы. Например, труд о драматургии Шекспира, который профессор надиктовывает Роланду, в книге так и остаётся неопубликованным и забытым. В фильме же Роланд в финальной сцене рассказывает, что через месяц после расставания профессор прислал ему свой опубликованный труд.
Источник
3 знаменитые экранизации произведений Стефана Цвейга
Ариэль Городецкий
23 февраля газеты всего мира вышли с сенсационным заголовком на первой полосе: «Знаменитый австрийский писатель Стефан Цвейг и его жена Шарлотта покончили с собой в пригороде Рио-де-Жанейро». Под заголовком помещалась фотография, больше похожая на кадр из голливудской мелодрамы — мёртвые супруги в постели. Лицо Цвейга умиротворенно-спокойно. Лотта трогательно положила голову на плечо мужа и нежно сжимает его руку в своей.
В то время в Европе бушевала человеческая бойня, ежедневно уносившая сотни и тысячи жизней, и это сообщение не могло долго оставаться сенсацией. Историки до сих пор не могут прийти к единому мнению, что явилось причиной такого решения писателя. Ни творческого кризиса. Ни финансовых затруднений. Ни смертельной болезни. Ни проблем в личной жизни. Цвейг был самым успешным немецким писателем. Его произведения издавались во всем мире, переводились на десятки языков. По меркам тогдашней писательской среды он считался мультимиллионером. Несмотря на то, что с середины 30-х годов германский книжный рынок оказался для него закрыт, оставались американские издатели. Одному из них Цвейг за день до смерти отправил два последних своих произведения: «Шахматную новеллу» и книгу мемуаров «Вчерашний мир».
Одно из объяснений этому поступку дал Эрих Мария Ремарк в своём романе «Тени в раю»: «Люди, не имевшие корней, были чрезвычайно нестойки – в их жизни случай играл решающую роль. Если бы в тот вечер в Бразилии, когда Стефан Цвейг и его жена покончили жизнь самоубийством, они могли бы излить кому-нибудь душу, хотя бы по телефону, несчастья, возможно, не произошло бы. Но Цвейг оказался на чужбине среди чужих людей».
Стефан Цвейг родился 28 ноября 1881 года в Вене в семье богатого еврейского негоцианта, владевшего текстильной мануфактурой. Окончив Венский университет, он отправился в Лондон, затем в Париж, путешествовал по Италии и Испании, побывал в Индии, Индокитае, США, Кубе, Панаме. Состояние родителей позволило ему без затруднений издать первую книгу «Серебряные струны» (1901).
«Возможно, прежде я был слишком избалован», — признался Стефан Цвейг в конце жизни. И это правда. Долгие годы ему баснословно везло. Помимо того, что он родился в богатой семье и не знал никаких лишений, его путь как писателя, благодаря рано выявившемуся литературному таланту определился как бы сам собой. Под рукой всегда оказывались редакторы, издатели, готовые его печатать. Поэтический сборник «Серебряные струны» похвалил сам Райнер Мария Рильке, Рихард Штраус испросил разрешения переложить на музыку шесть стихотворений из него, а редактор самой солидной австрийской газеты Neue Freie Presse Теодор Герцль (будущий основатель сионизма) взял его статьи для публикации. Но настоящую славу Цвейгу принесли новеллы и «романизированные биографии»: «Амок» (1922), «Смятение чувств» (1927), «Мендель-букинист» (1929), а также цикл исторических новелл «Звёздные часы человечества» (1927). Эти произведения сделали имя автора популярным во всём мире.
Цвейг создал и детально разработал свою собственную модель новеллы, отличную от произведений общепризнанных мастеров короткого жанра. События большинства его историй происходят во время путешествий. Всё, что случается с героями, подстерегает их в пути, во время коротких остановок. Драмы разыгрываются в считанные часы, сердцевиной каждого рассказа становится монолог, который герой произносит в состоянии аффекта. Что касается его исторических произведений – он их писал на стыке документа и искусства, создавая увлекательные жизнеописания Фернана Магеллана, Марии Стюарт, Эразма Роттердамского, Жозефа Фуше, Оноре де Бальзака, Марии Антуанетты. Писатель виртуозно работал с документами, всегда обнаруживая психологическую подоплеку. Это, прежде всего относится к таким произведениям, как «Три певца своей жизни» (Казанова, Стендаль, Толстой) и «Борьба с демоном» (Гёльдерлин, Клейст, Ницше).
В 1928 году Цвейг приехал в СССР на торжества по случаю столетия со дня рождения Льва Толстого. Его отношение к Стране Советов можно было тогда охарактеризовать как доброжелательно-критическое любопытство. В конце 20-х годов в СССР стало выходить собрание сочинений Цвейга. Предисловие к этому двенадцатитомному изданию написал Максим Горький. «Стефан Цвейг — редкое и счастливое соединение таланта глубокого мыслителя с талантом первоклассного художника». Сам Цвейг весьма скептически оценивал будущее Страны Советов, с годами этот скептицизм нарастал. Писатель категорически не принимал идею диктатуры пролетариата, которая узаконивала любые акты насилия и террора.
В конце 30-х годов разрушился его устоявшийся мир, этому посвящена его заключительная мемуарная книга «Вчерашний мир»: прежний мир исчез, а в настоящем мире он всюду чувствовал себя чужим. Последние его годы — годы скитаний. Он бежит из Зальцбурга, избирая временным местом жительства Лондон (1935). Но и в Англии он не чувствовал себя защищенным. Он отправился в Латинскую Америку (1940), затем переехал в США (1941), но вскоре решил поселиться в небольшом бразильском городе Петрополис, здесь неподалеку от Рио-де-Жанейро прошли два последних года его жизни. Здесь он пережил тяжёлый духовный кризис, связанный с оккупацией нацистами Европы. Нацисты отобрали у него не только дом, но и саму веру в торжество гуманизма.
«Это был, — писал много лет спустя австрийский писатель Ф. Верфель, — мир либерального оптимизма, который с суеверной наивностью верил в самодовлеющую ценность человека, а по существу, в самодовлеющую ценность крохотного образованного слоя буржуазии, в его священные права, вечность его существования, в его прямолинейный прогресс. Установившийся порядок вещей казался ему защищенным и огражденным системой тысячи предосторожностей. Этот гуманистический оптимизм был религией Стефана Цвейга. Ему были ведомы и бездны жизни, он приближался к ним как художник и психолог. Но над ним сияло безоблачное небо его юности, которому он поклонялся, небо литературы, искусства, единственное небо, которое ценил и знал либеральный оптимизм. Очевидно, помрачение этого духовного неба было для Цвейга ударом, который он не смог перенести. «
«Вечерняя Москва» предлагает вам вспомнить самые известные экранизации произведений Стефана Цвейга.
«Письмо незнакомки» (Letter from an Unknown Woman, 1948), режиссёр — Макс Офюльс
И фильм, и новелла начинаются с того, что успешный пианист Штефан Бранд получает письмо от незнакомой женщины (Джоан Фонтейн). Во время чтения письма он узнаёт о том, что она всю свою жизнь любила только его — в письме описываются все случаи, когда их жизненные пути пересекались. Впервые она встретила его в возрасте 13 лет, когда он заехал в соседнюю квартиру. Два года она жила с ним в одном доме, потом её семья переехала и два года она жила в другом городе, страдая от невозможности видеть его. После этого героиня вернулась в Вену, где могла вновь украдкой видеть возлюбленного. Через год у них случается короткий «роман длиной в три дня», но герой не узнал в ней девочку-соседку, героиня забеременела. Через 11 лет у них случился очередной «роман» и опять герой её не узнал. Ещё через год умер ребёнок и, страдая от жара болезни, она написала главное письмо в своей жизни. Его и читает герой. «Письмо незнакомки» — наиярчайший пример послевоенного фильма, в котором ужасы разрушенной войной Европы противопоставляются идиллическому существованию европейских столиц в конце XIX века. В 1992 году картина была внесена в Национальный реестр фильмов, хранящихся в Библиотеке Конгресса США, как произведение высокого культурно-исторического и эстетического значения.
«Смятение чувств» (La confusion des sentiments, 1979), режиссёр — Этьен Перье
Юноша по имени Роланд приезжает в провинциальный немецкий городок, чтобы учиться в местном университете. Он знакомится с профессором филологии (Мишель Пикколи), который читает увлекательные лекции про Шекспира и литературу того времени. Профессор проникается симпатией к юноше и даже предлагает ему снять одну из комнат в доме, где живёт. Роланд соглашается и увлечённо берётся за учёбу, но какая-то тайна окружает профессора и его семью. Этот человек ведёт себя странно: он почти не разговаривает с женой, а иногда неожиданно пропадает на несколько дней, срывая лекции. Его отношение к юному студенту тоже можно назвать странным: он то «приближает» Роланда к себе, будто уже готов посвятить его во все свои тайны, то отталкивает его так же неожиданно, как к себе приблизил. Эти метаморфозы так мучают Роланда, что он едва не доводит себя до нервного срыва. И вот однажды жена профессора, которую Роланд привлекает не только духовно, рассказывает о тайне своего мужа… «Смятение чувств» является несколько упрощённой версией новеллы Цвейга. Возможно, это связано с тем, что на экран было трудно перенести все переживания и эмоции героев, которые так богато и ярко описаны в книге.
«Тот, кто переполнен радостью, не наблюдателен: счастливцы – плохие психологи» / Фото: Nouvelobs.com
«Двадцать четыре часа из жизни женщины» (24 heures de la vie d’une femme, 2002), режиссёр — Лоран Буник
Действие фильма разворачивается в начале ХХ века на европейском курорте для состоятельных людей. После скверной ссоры в казино юная Оливия убегает от своего приятеля в компании отставного дипломата Луи. Найдя приют в его гостиничном номере, девушка замечает, что её спаситель охвачен беспокойством и каким-то странным волнением. Будто угадав её мысли, Луи рассказывает Оливии удивительную историю женщины, пережившей за 24 часа роман всей своей жизни.
Источник
Смятение чувств (1978)
Дата выхода в России (или в Мире): 31.08.1978
Дата выхода на DVD: 11.02.2010
Продолжительность: 01:15:19
Надя раньше Володи на год окончила школу и уехала в Ленинград учиться в медицинском институте, где безоглядно полюбила женатого, намного старше себя мужчину, — и вернулась домой через год. А у ее родителей свои проблемы — они устали идти навстречу друг другу. Узнав, что Надя вернулась, Володя пришел к ним в дом и попытался сделать всех тpоих счастливыми. Но Надя не спешит отвечать взаимностью на чувства влюбленного в неё юношу.
Название фильма
Название антологии
21 Июнь 2013 14:00
Фильмы похожие на Смятение чувств
— Скажи мне, Чудра, кто больше знает, дурак или мудрец?
— Дурак. Мудрец во всём сомневается.
— Хорошо быть дураком, Чудра.
— Много мудрости — много печали.
— Что я должен знать, если больше не увидимся?
— Не люби деньги, обманут. Не люби женщин, обманут. Из всех вин самое пьянящее это воля. Вставай рано на рассвете. И запомни, что закат приходит тогда, когда его совсем не ждёшь. Живи, Зобар, долго. И да придёт твоя смерть вовремя.
. — Поведи меня к ней, будешь моим шафером.
— Забыл? Три замка я наказывал тебе носить с собой. Один к устам, другой к сердцу, третий к помыслам своим.
— Сломаны замки. Поведи меня к ней.
«Табор уходит в небо», 1975 г., реж.Э.Лотяну
Советский кинематограф, подобно русской классической литературе, создал пленительную культурную среду к которой, за живительной чистотой влаги, для утоления жажды будут обращаться поколения романтиков и трепетных искателей. Лиричность картин, череда образов, лица актёров, поступки, эмоции пророщенными зёрнами в нас, в них. Они, те что на экране — это мы. Мы — это они. И этого не отнять. Застывшее время. Ушедшее в никуда. И остающееся здесь, с нами, сейчас.
Любовная пора. Цветения лепестки в руках. И горечь и боль. И сладостное притяжение с залипанием. Не возможно устоять. Не возможно сопротивляться. Дурман чувств пульсацией в голову. И она. Одна. Тонкая. Звонкая. Шальная. Словно струна звучащая. Затмение навевающая полное. Стоит лишь приблизиться. Стоит лишь оказаться в орбите её дрейфа. Жить без неё невозможно. Не думать о ней, нельзя. Ежеминутно. Постоянно. Всегда. Она оглупляет. Она и подавляет. Всё. Пленяя всего. И сладостно и терпко это вино. Чары, колдовскими озёрами глаз, чуть вздёрнутым носиком, россыпью спадающих на плечи волос. Голос, смирительной рубашкой. Для умалишённого. Я — и есть тот самый умалишённый. Возле её ног обретающий смысл существования. Пропал. Как есть, пропал. Совсем.
Как это там у другого советского классика из уст Ларисы Дмитриевны, из искомканной переживаниями души лилось?
Я, словно бабочка к огню
Стремилась так неодолимо
В любовь, в волшебную страну,
Где назовут меня любимой.
Где бесподобен день любой,
Где не страшилась я б ненастья.
Прекрасная страна — любовь,
Ведь только в ней бывает счастье.
Мир тонкой эротики без капель пошлости. Юношество вылупившееся из коконов детства лицами девчонок и парней. Пора школьных экзаменов путёвкой в зрелость завтрашнего дня. В институт, в армию. Распутье. И распутица людских судеб. И пляж людским напылением в дневном свете, и пляж интимом мира двоих вечерним общением скупостью слов. Падает солнце. Падает за горизонт. Лучами отгоревшего согревая. Двоих.
Почти «Сто дней после детства» прошло теперь для Татьяны Друбич. Там она — в 1975-м, здесь — в 1977-м. Там — фея, околдовавшая юношу. Тут — сама на пороге бурлящего смятения. Как будет? Что будет? Будет ли что-то? Или, так, болезнь роста. Образ, созданный С.Соловьёвым мне показался более органичным. П.Арсенов магию нимфетки, повторить-укрепить не сумел (на мой взгляд). А может быть это Е.Проклова затмила собой всё пространство? Может быть она, восхищением играет, в роковую бестию превращаясь? Да. Определённо. Вероника Изотова — третья муза картины. Семнадцать ей тут. И хороша она, необычайно.
Эх, мальчик-мальчик. Совсем ты пропал. Первая любовь, она самая пылкая. Первая любовь, она самая трогательная. Где тот учитель, что. — Три замка я наказывал тебе носить с собой. Один к устам, другой к сердцу, третий к помыслам своим.
— Сломаны замки.
А ещё перед нами распахнутые окна страны. Дышащие дорогами города, с шумом машин. Неужели это не музейные экспонаты? Какие же однако это раритеты среди сумятицы прохожих. Помним? Вспомнили? И нет никаких тебе «Volvo», «BMW», «Mercedes», «Ford» и так далее. «Жигули», «Москвичи», «Волги» и наши «чугунные» армады грузовиков, автобусов. А одежда людей то, одежда. А вывески мест общего пользования — «ПИВО». и с «авоськой» за продуктами в магазин. и домой в аскетично обставленную квартиру Нади, свою. Где паркет? Где орнамент обоев? Где позолота в шике убранства? И кеды на ногах, и патлы не стриженных волос, и свитер хэмингуэевским, приветом. Странный образ Александра Калягина в подтянутости, но с подтяжками. И Ия Саввина мурлыканием для всех.
Совершенно «не красочная» картина. Не запоминающаяся. Без излишнего надрыва. В простоте буден купающаяся. Но такая трогательная и такая близкая, родная. Словно хроникальные кадры документалиста. И ностальжи-ностальжи-ностальжи. По стране, по времени, по прошлому.
Музыкальные зарисовки дополнением восчувствования с ритмами мучительного терзания о предмете обожания. Молчать и слушать. Слушать и молчать.
Источник