Серафим саровский радость моя христос воскрес
Нет ничего удивительного в том, что Дивеево — один из самых востребованных паломнических маршрутов. Пока стоит этот мир, пока жива Россия — люди стремятся и будут стремиться к саровскому старцу. Конечно, у каждого из нас своя причина собраться однажды в путь. И вряд ли можно за другого человека решать — ехать ему в Дивеево или не ехать, готов он к этой поездке или нет. Там такие чудеса подчас случаются — с совершенно неготовыми, казалось бы, людьми… Но, по крайней мере, сам себе человек может и, на мой взгляд, должен задать вопрос: зачем мне туда. Что я надеюсь получить от этой встречи?
Очень часто ответ бывает чисто практическим: беда, болезнь, надежда на помощь. Сама по себе надежда верная: преподобный после земной кончины своей многим, очень многим помог! Но плохо, если эта причина для поездки — единственная; если человек ни о чем, кроме своей беды как таковой, не задумывается, никакого духовного рассуждения не имеет, измениться не хочет, а на исцеление надеется как на некий магический акт: вот окунусь в источник, пройду по Канавке, приложу землицу к больному месту — и все в порядке окажется.
Когда-то наш ответ на вопрос «Зачем?» может быть… правильным, в принципе, но неопределенным: «Ну как же, к батюшке-то Серафиму… Мы же православные! Надо». Надо, конечно! Но хотя бы какая-то определенность — необходима. Именно она делает наше паломничество по-настоящему плодотворным. Поэтому постараемся обозначить возможные мотивы. Иначе говоря, поможем друг другу задуматься: чего мы там ищем, в этом небольшом селе под Арзамасом? Если встречи с преподобным Серафимом, то в чем эта встреча может для нас заключаться?
Когда наступает, наконец, Светлая седмица, когда звонят, не смолкая, колокола храмов, когда мы не читаем нашего обычного утреннего и вечернего правила, а читаем Часы Пасхи… Тогда мы спонтанно задаем Отцу Небесному детский вопрос: «Господи, а можно, чтобы Пасха никогда не кончалась?».
И вспоминаем: ходил по земле человек, в сердце которого она действительно не кончалась никогда. И словно слышим: «Радость моя, Христос воскресе!». И понимаем, что это не эйфория, нет, это плод колоссального духовного труда, подвига, очищения сердца. Как же быть нам, грешным? Нам такого труда не поднять! Но разве Серафимово приветствие не обращено и к нам тоже?
Мы не совершили и не совершим и сотой доли его подвига, но мы можем черпать из родника его пасхальной радости. Мы едем в Дивеево, чтобы поблагодарить святого — не только за то, что он помогает нам в наших скорбях, но и просто за то, что он был, есть и будет для нас всегда. И дай Бог нам там, в Троицком соборе Серафимовского монастыря, у раки с мощами преподобного или в домике блаженной Паши Дивеевской, возле скамейки, обгоревшей от свечки, оброненной отходящим в Вечность старцем, почувствовать в себе эту живую благодарность…
…Которая не снимает, конечно, вопроса, что нам делать с самим собою. Преподобный Серафим помогает определить цель наших усилий. Прежде, чем ехать в Дивеево, не худо прочитать воспоминания Николая Мотовилова о встречах и беседах со старцем-отшельником.
Николай Александрович с детства был весьма благочестив и много общался с церковными людьми, в их числе и с архиереями. И задавал им такой интересный вопрос: что есть цель христианской жизни?
Многим из них вопрос не нравился. Небогоугодное, дескать, это любопытство и высокоумствование. Ты что, не знаешь, что должен делать? Ходи в церковь, молись, соблюдай посты, старайся не грешить, а коли не устоял, кайся… Какая тебе еще цель понадобилась?
Николай Александрович мог ответить евангельскими словами — всё это сохранил я от юности моей (Мк. 10, 20). Но успокоиться не мог. Чувствовал неполноту, неглубокость, более того — ложность таких ответов.
Что же касается нас, мы подчас и вопросом-то таким не задаемся. То есть не стараемся определить для себя цель всего того, что делаем в Церкви. Мы следуем ее вековому духовному опыту и ее Уставу; следуем с доверием, и это, конечно, хорошо; лучше, во всяком случае, чем вообще ничему не следовать. Но если человек не видит цели, значит, у него нет личного волевого устремления к ней и нет единого непрерывного пути: путь рассыпается на отрезки, меж отрезками пустота, провал. Утром причащался, вроде что-то чувствовал, а к вечеру уже и не помнишь ничего. Только что молился и вот уже нервничаешь, злишься…
Меж тем старец Серафим, не названный еще тогда преподобным, объяснил Николаю Мотовилову, что цель христианской жизни — в стяжании благодати Святого Духа, и все, что мы делаем — и молитва, и добрые дела — есть к тому средство. И просиял, как солнце, чтобы его собеседник мог воочию увидеть, что она есть, эта благодать…
Я не знаю, есть ли сегодня на земле кто-то, кто мог бы вот так просиять; в ХХ веке такие подвижники были… Но чувство счастья от присутствия благодати, от действия Духа, оно каждому из нас, конечно, доступно и даже знакомо. А чтоб не было оно редким гостем, чтобы весь наш земной путь лежал именно навстречу ему и не был прерывистым — нужно все время помнить о цели и все, что делаешь, делать ради нее.
Но легко ли это — все время помнить, все время держать эту цель перед своими глазами? Это совсем непросто. А пребывание в Дивеево, хотя бы краткое, может очень существенно в этом помочь.
Преподобный Серафим, как известно, книг не писал. Все его наставления, которые мы можем читать сегодня, записаны другими людьми. Есть более полные, есть краткие, малоформатные дорожные издания… Вот такую маленькую книжку я и советую вам с собою в Дивеево взять. По моему собственному опыту — прочитанные в ней слова там, в дивеевских храмах, оживут непременно.
…Семь утра, молебен у мощей преподобного. Я встала неудачно — слов акафиста почти не разбираю, из-за этого нервничаю. А когда нервничаешь — сразу отзываются все давние, не желающие заживать раны, обиды… И вот, я опять думаю о том, о чем уже не раз запрещала себе думать; опять мучительно переживаю пережитое, снова бессильно возмущаюсь и жалею себя… И вдруг вспоминаю то, что я читала по дороге сюда в поезде — об этом овладевающем мною сейчас духе: «Когда злой дух печали овладевает душою, тогда, наполнив ее горестью и неприятностью, не дает ей совершать молитву с должным усердием, мешает заниматься чтением Писаний с надлежащим вниманием, лишает ее кротости и благодушия… Душа, исполненная печали… убегает людей, как бы виновников ее смущения, не понимая, что причина болезни внутри нее».
А что я еще читала в этой книжке? «Всеми мерами надобно сохранять мир душевный (…) оскорбления от других должно переносить равнодушно и приобучаться к такому расположению, как бы их оскорбления нас не касались. Таковое упражнение может доставить человеческому сердцу тишину и соделать оное обителью Самого Бога».
Как у меня с кротостью и благодушием? Ясно, что плохо. Решусь ли я на «таковое упражнение», готова ли я «всеми мерами сохранять мир душевный»? Нет, не готова. Да полно, хочу ли я той самой тишины в сердце. Нет? Да. Если нет, то зачем сюда ехала?
Мне кажется, этот дискомфортный вопрос — «Если нет, то зачем я сюда ехал(а)?» — нужно там, в Дивееве, задать себе обязательно, хотя бы один раз. А если нет сил ответить — то пойти на Канавку. Ту самую, которую велел выкопать вокруг обители батюшка Серафим — чтоб не забыли мы с вами тропу, по которой Сама Богородица обходила Свой удел… И пройти по этой дуге раз, пожалуй, шесть-семь. Я не знаю, что со мною там, на этой Канавке, происходило, но что ходить по ней мне было нужно — знаю точно.
Но как быстро здесь все-таки пролетает время. Завтра подъем в четыре утра — поезд из Арзамаса ранним утром, надо еще успеть доехать на такси. Всю всенощную в Преображенском стоять не буду — до конца шестопсалмия, и домой, пораньше лечь, чтоб не проспать…
А тут вдруг пожилая монахиня:
— Становись на подсвечник.
Нет, не приказным тоном, не командным. Скорее — тоном, не предполагающим моего возражения. Как дома, в семье: «Почисти картошку». Какие проблемы — само собой разумеется, что картошка сейчас будет почищена.
Постоянно следить за подсвечником, заменяя догорающие свечки новыми, лежащими в очереди, снимая натёки воска,— значит, стоять всю долгую монастырскую службу до конца. Я не послушница, не трудница даже, я никому здесь послушанием не обязана. Но отказать этой монахине я почему-то не могу. И не потому не могу, что добродетель послушания стяжала, нет, конечно. Просто я сразу понимаю: этот подсвечник — настолько же мой, насколько ее. Несмотря на то, что она здесь всю свою жизнь, а я — приехала и уехала.
Снаружи вечереет и холодает. За открытыми боковыми дверями огромного храма ветер треплет мягкие ветви лиственниц. Большинство вверенных мне свечек — красные, потому что Пасха еще не кончилась. Сестринский хор поет «Воскресение Христово видевше», и я подхватываю. В верхнее окно вступает предзакатное солнце, и его лучи сливаются с жарким маревом моих свечек — потоки красного золота… Женщины заботливо усаживают меня на один из расставленных по средней части храма стульев: «Устала ведь, все время на ногах…».
Сейчас, когда я пишу этот текст, Пасха текущего года давно уже позади. Уже и Троица позади, и Апостолы… Но, мысленно возвращаясь в Дивеево, я возвращаюсь в Пасху нескончаемую, неизменную, в то самое Серафимово «Христос воскресе!», которым он по-прежнему встречает там, под Арзамасом, всех нас, таких разных, готовых и неготовых, сознательных и не очень, однако же — к нему притекающих. Я не могу ответить сколько-нибудь достойно; не могу сейчас войти в нескончаемую Пасху, но Серафимово приветствие я слышу и тихую быструю очередь к его святым мощам забыть уже не могу…
Фото автора
Газета «Православная вера» № 14 (562)
Источник
Радость наша батюшка Серафим
Пастыри о том, как стяжать любовь и ласковое ко всем отношение
Сегодня Русская Православная Церковь празднует обретение мощей преподобного Серафима Саровского. Чудотворец Серафим всех встречал возгласом «Радость моя! Христос воскресе!» Рядом с батюшкой оттаивали сердца, зарождалась вера в Живого Бога, приходило покаяние. О том, как стяжать любовь и ласковое ко всем отношение, корреспонденту портала Православие.Ru рассказали священники Димитрий Шишкин и Николай Булгаков.
«Если мы не имеем полной любви,
будем делать дела любви»
— Когда мы говорим о христианском отношении к ближнему, надо помнить о том, что ласковость может легко перейти в ласкательство и человекоугодие. Чрезмерной лаской и «снисхождением» можно ведь и погубить человека. Особенно это видно в наше время, когда именно «человеколюбием» оправдывают крайнее снисхождение к человеческим страстям и порокам. Святые отцы всегда отличали отношение к самому человеку, как бы низко он не пал, от отношения к духам тьмы, к страстям, которые тем или иным человеком обладают.
Нам не хватает тех, кто, утешая нас, не льстил бы нашему самолюбию и эгоизму
Ласковое отношение Божия угодника преподобного Серафима — особого свойства: оно проистекает из глубины боголюбивого сердца. И это боголюбие, выстраданное и обретённое как бесценный дар, позволяет по-настоящему любить человека именно в осознании его действительного призвания. Любовь и ласка преподобного Серафима обымают всего человека, содействуя не одному лишь его душевному и телесному спокойствию, но более всего – спасению в вечности. Как же нам не хватает таких людей, которые, утешая и вдохновляя нас на духовную жизнь, в то же время не льстили бы нашему самолюбию и эгоизму. И именно таков преподобный Серафим! Ласка его, крайне сердечное тепло и любовь распространялись, как правило, на тех, чья душа была умягчена покаянием или хотя бы склонностью к нему. Именно к покаянию и побуждает в ещё большей степени истинная любовь и духовная ласка. Но если преподобному встречался надменный и гордый человек, закосневший в грехах и не желавший меняться, мы видим совсем другие примеры — немалой суровости и даже обличительной жесткости. Впрочем, и эта жесткость исполнена на самом деле любви и крайней тревоги за вечную будущность человека, за его спасение.
Нам, конечно, нужно иметь друг к другу не только внешне доброе и ласковое обращение, но и, главным образом, истинное и нелицемерное братолюбие. Это заповедовал нам Сам Господь, об этом говорили неоднократно святые апостолы. Но и братолюбие не обретается сразу. Оно по крупицам подается Господом по мере того, как мы сами ищем любовь, учимся её стяжать. Потому и говорит Господь: «Просите, и дано будет вам» (Мф. 7:7). Не говорит «попросите», но «просите», то есть в своём благом желании, в душеполезной просьбе нужно проявлять настойчивость и терпение, простирающиеся даже до последнего мгновения земной жизни. Так уж устроена духовная жизнь – ни на чём здесь нельзя останавливаться окончательно, ничто нельзя считать делом решенным. Во всём требуется крайнее трезвение и внимание. И в деле стяжания любви – тоже.
Но даже если мы не имеем той самой сердечной и полной любви, от которой проистекает действительно духовное и ласковое обращение с ближними – будем, по крайней мере, делать дела любви. Уже одними добрыми поступками, совершаемыми ради Христа, будем стараться угождать Богу. И Господь, видя нашу нужду, нашу сердечную просьбу, видя наше постоянство в доброделании – непременно подаст нам духовную любовь к Нему и ближним, а это — самое великое сокровище христианина!
Вот в этом постоянстве, в этом повседневном и тщательном исполнении Заповедей Христовых, в сокрушенной и внимательной молитве, и заключён, вероятно, главный «рецепт» стяжания любви от преподобного Серафима.
«Вера делает добрым отношение к любому человеку»
— «Радость моя!» — так ласково встречал преподобный Серафим Саровский всех, кто к нему приходил.
Ласковость нужна, конечно, и нам. Мы все любим, когда с нами ласково обращаются. «Бей всех лаской и любовью», — такой совет давал своим сестрам младший современник преподобного Серафима Николай Васильевич Гоголь.
Но откуда ее взять, эту ласковость? Она же должна быть искренней. Ласковым не очень-то притворишься. Если постараешься нарочно говорить «Радость моя!», а в твоих словах будет холод, толку не будет.
Главное — не то, что снаружи, а то, что внутри. На внешнем далеко не проедешь.
Как же это у преподобного Серафима получалось? Как получалось говорить благоуветливым голосом со всеми — хотя, вероятно, посещали его и те, что говорили с ним не благоуветливо.
И ведь приходившие к нему были грешниками! Батюшка Серафим всё про них знал — больше, чем даже они сами про себя. Господь ему открывал. Почему же они были для него радостью? Чем же они его радовали?
А тем, что они — люди. Что они живут на свете. Что их Бог создал. Что Он их любит, промышляет о них, терпит, прощает, заботится: присылает к Своему угоднику за советом, а тому дает мысль благую — которая будет им полезна. Им станет легче жить, радостнее…
Бог — во всем! Всегда.
Вера делает добрым отношение к любому человеку
Вера делает добрым отношение к любому человеку. Память о Боге. О том, что Господь этого человека уже любит — раньше, чем ты его увидел, стал поворачиваться к нему душой. И даже когда отворачиваешься от него, забываешь, — Господь не забывает и не отворачивается. Что бы тот ни делал.
«Христос воскресе, радость моя!» — говорил преподобный, напоминая приходившим к нему о главной радости всех людей, в которой могут утонуть все наши горести, ибо горести здесь всегда временные, а пасхальная радость — вечная.
Отец Небесный Своей любовью обнимает весь мiр — Свое творенье, каждого человека, и преподобный Серафим, постоянно живя с Богом, постоянно чувствовал это.
Когда мы находимся рядом с горячо любимым нами человеком, когда нам отвечают взаимностью, когда мы вот так, безбрежно счастливы и всё наше естество переполняет это счастье, свалившееся на нас с Небес Божье чудо, то ничто не может затмить для нас этой главной радости, переливающейся через край. Мы светимся изнутри, и этот свет изливается на всех, кто в это время рядом с нами: все они — нам друзья, они — соучастники нашего счастья, мы всех готовы обнять и всем сказать: «И ты — радость моя!»
Вот такое счастье было в душе преподобного Серафима.
Батюшка Серафим радовался радостью нескончаемой, касающейся всех людей
Только он радовался не нашей временной, зыбкой, ограниченной радостью, ибо мы, грешные люди, увы, не постоянны — и сами, и предметы нашего обожания. Он радовался радостью куда большей, нескончаемой, вечной, касающейся всех людей — явися бо общее Царство, как провозгласил святитель Иоанн Златоуст в своем переполненном этой безграничной радостью Огласительном слове во святый и светоносный день преславнаго и спасительнаго Христа Бога нашего Воскресения.
Да, мы тоже в пасхальную ночь радуемся, наших сердец касается это небесное ликование. Но ночь проходит, мы разговляемся, начинаются будни, и пасхальная радость в них, увы, растворяется.
А у преподобного Серафима это было не так! Он смотрел на жизнь реально — как она есть на самом деле. Ведь Воскресение Христово не проходит, не исчезает из нашей жизни даже после отдания праздника Пасхи. Оно не уменьшается нисколько, ни при каких обстоятельствах, ни при каких наших настроениях и отношениях друг с другом, ни при каких наших грехах! Сияет тем же светом, что и во всерадостную пасхальную ночь!
Об этом Святая Церковь напоминает нам каждую неделю. Каждое воскресенье мы празднуем «малую Пасху». В субботу вечером нам предлагается оставить всякую будничную суету, прийти в храм и пережить вновь главное событие всей человеческой жизни. Недаром именно этот праздник пронизывает весь календарный год. Воскресное богослужение — это камертон, по которому должна настраиваться наша душа для всей нашей жизни — для всех мыслей, чувств, поступков. Вот почему каждому православному человеку подобает в субботу вечером и в воскресенье утром быть в храме.
Но и это нам не всегда помогает жить пасхальной радостью, пасхальной истиной так, чтобы это было главным событием нашей жизни, от которого бы в ней всё отсчитывалось, превозмогая все ее немощи и всю ее тьму своим немеркнущим светом — так, как мы слышим в пасхальную ночь, но уже ближе к рассвету, на Литургии, когда среди окружающей тьмы сияют, как никогда в году, все наши храмы, и раздаются слова Евангелиста: И свет во тме светится, и тма его не объят (Ин. 1, 5).
«Нет нам дороги унывать, Христос победил всё. » — напоминал преподобный.
В том-то и дело — и этому нас учит преподобный Серафим, — что наше отношение к любым обстоятельствам, к каждому человеку не должно зависеть напрямую от того, какой это человек — тем более, что мы этого по-настоящему и знать не можем, знает один Господь. Не должно зависеть от того, что он делает — даже и нам лично. Ко всему можно относиться так — а можно иначе. Любого грешника можно любить и любого — ненавидеть. Дело за нами.
Это надо иметь в виду! А то мы, например, осуждая кого-то, выражая свое недовольство, говорим в свое оправдание: «Ну, а как же я могу еще к нему относиться, когда он так делает?»
Святой Алексий (Мечёв) говорил: “Если видишь человека согрешающего, значит, нужно о нем молиться”
Нет, к этому самому можно относиться и по-другому. Не осуждать, например, а сочувствовать, жалеть, стремиться помочь. Святой праведный Алексий (Мечёв), старец московский, говорил: «Если видишь человека согрешающего, значит, нужно о нем молиться».
Более того! Чем больший он грешник, чем хуже он поступает, тем больше ему нужна любовь, помощь, забота, молитва.
В этой свободе нашего отношения ко всем и ко всему — еще одно (или главное?) проявление данного нам Богом дара свободы, которым человека украсил Бог, по слову святителя Григория Нисского.
Такую любовь, серафимовскую, Господь сподобил в наше время видеть в старце протоиерее Николае Гурьянове, который был воистину «серафимовского» духа. И так же, как преподобный Серафим, говорил: «Когда умру, вы ко мне на могилку приходите и, как живому, всё мне говорите». И люди приходят все эти годы — 24 августа минует уже 12 лет со дня его блаженной кончины.
Главное в духовной жизни — это любвеобильное отношение ко всему окружающему
Батюшка Николай имел не только дар любви от Бога, но поскольку сам так много страдал в безбожное время, да и до последних своих дней, что ценил, жалел абсолютно всё живое — даже мух не убивал, а кормил сахарком… Он так и говорил, что главное в духовной жизни — это любвеобильное отношение ко всему окружающему. Это взгляд на жизнь из нежизни. Кто смотрел в глаза смерти, как преподобный Серафим, для того жизнь — прежде всего Жизнь, великое Божье чудо, а потом уже — какого она качества: удобная для нас или не очень, по нашему желанию протекает или иначе.
На нашу долю, слава Богу, не выпали такие страдания. Но возможность смиряться у нас есть: и перед обстоятельствами, и перед своими немощами, и перед чужими, и перед каждым человеком. Без этого мы не можем к нему искренне хорошо относиться, свободно от себя, от своих мыслей, от своего восприятия другого человека. Поставив его впереди себя. Что, собственно, и есть любовь.
Тайна христианства — в смирении. Смирение — это, конечно, самое трудное. Это еще одно божественное свойство. Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем… (Мф. 11, 29), — сказал Господь.
Быть «всего лишь» рабом Божиим, «всего лишь» «служкой Божией Матери», — но свободнее этого «рабства» и выше этого служения ничего нет.
Мы приходим в Церковь, мы воцерковляемся, мы начинаем соблюдать молитвенные правила, стараемся поститься, читаем духовную литературу, приступаем к Таинствам… Всё это очень хорошо. Но без смирения это еще не всё. Без настоящего смирения, без доверия Богу больше, чем себе (а на всё ведь воля Божия), главного-то, может, как раз и нет.
Преподобный Серафим, прежде чем стал именовать приходивших к нему «радостью» и «сокровищем», совершил многолетний подвиг затвора. Он не только не смотрел телевизора, но даже когда мимо проходил человек, бросался лицом на землю, чтобы не смутить свое сердце.
Нам нужна серьезная работа над собой
То есть нам нужна серьезная работа над собой. «Перестройка души на евангельский строй», по слову протоиерея Сергия (Орлова, в монашестве Серафима; 1890–1975).
«Радость моя, стяжи дух мирен, и вокруг тебя тысячи спасутся…», — говорил преподобный.
Стяжание Духа Божьего — к этому он нас призвал.
Преподобне отче Серафиме, моли Бога о нас! Помоги нам, научи нас стяжать дух мира, дух любви и смирения, которые ты стяжал так обильно, что стал символом подлинной Христовой любви ко грешному человеку!
Источник