Работа для человека с депрессией

«Извини, но у меня депрессия»: как работать с заболевшим сотрудником

«Извини, кажется, мне надо было раньше это сказать – я столкнулся с депрессией». Такое письмо мне пришло утром от одного из сотрудников, который уже пару дней не мог закрыть несложный тикет.

Контекст: работаю тимлидом в крупной корпорации, в подчинении – удаленная команда из 50 человек (территориальный разброс — от Нью-Йорка до Токио). Столкнувшийся с депрессией сотрудник – мой ровесник (+- 30 лет), работает на этом месте 5 лет. Один из лучших членов команды, стабильно показывает отличные результаты, с мотивацией проблем ранее не было. Рабочий день – ненормированный: то густо, то пусто.

Нет, это не профессиональное выгорание. Работа его всегда драйвила, ничего в ней менять не хочет (ни локацию, ни команду). «Ищу терапевта».

Немного сухой статистики. Согласно данным Всемирной организации здравоохранения, от депрессии страдают 264 миллиона человек во всем мире. В тяжелых случаях заболевание может привести к суициду: ежегодно в результате самоубийства погибают 800 тысяч человек. Депрессия и тревожные расстройства стоят мировой экономике 1 триллион долларов в год.

Удаленная работа создает дополнительные риски для развития депрессии. Согласно докладу ООН от 2017 года, 41% членов распределенных команд сообщили о «высоком уровне стресса». Для сравнения: подобное состояние испытали только 25% работников в традиционных офисах.

А как у них?

В США человек, столкнувшийся с нетрудоспособностью (депрессия входит в перечень заболеваний), защищен Americans With Disabilities Act (ADA). Работодатель в этом случае обязан предоставить сотруднику «приемлемые условия» для его работы в сложившихся обстоятельствах. Например, он может предложить страдающему от депрессии гибкий график, возможность отлучаться в рабочее время ко врачу или на групповую терапию, тихое рабочее место, работу из дома и т.д.

Начальство может попросить (а может и не попросить) у подчиненного справку с диагнозом от врача. Уволить признавшегося сотрудника работодатель не может – если только у него нет «объективных свидетельств», что человек не может выполнять свою работу или представляет опасность для окружающих.

При этом по закону работодатель не имеет права спрашивать у сотрудника, не болен ли он чем-нибудь, если он сам не сказал. Говорить или нет своему боссу о депрессии – дело добровольное. Вот что на эту тему мне рассказал профессор психологии в Claremont McKenna College Рональд Риджио (Ronald Riggio):

«Это очень чувствительный вопрос. В США недопустимо спрашивать о состоянии здоровья работника. Так что лучшая стратегия — направить его на так называемую программу помощи сотрудникам. Они есть у многих компаний (либо есть контракт с внешним агентством): в рамках такой программы столкнувшийся с депрессией может получить помощь профессиональных консультантов».

А как у нас?

А в ваших компаниях есть такие «программы»? У нас есть штатный психолог, но, откровенно говоря, доверия к нему примерно столько же, сколько и к корпоративному терапевту (однажды пришла к нему с, как потом выяснилось, запущенным гайморитом, а он закапал сосудосуживающие, мол, «температуры нет, какой еще гайморит»). Куда более полезным выглядит возможность обратиться к внешним специалистам, с которыми у компании заключен контракт. Не на один визит (как у многих предусмотрено по ДМС), а на весь период лечения. В России, кстати, есть сервисы, с которыми можно договориться об оказании сотрудникам подобных услуг, разумеется, на анонимной основе. Называть здесь не буду, легко гуглится.

К сожалению, в России в большинстве своем депрессию серьезным заболеванием не считают, хотя в тяжелых случаях человек физически не может встать с кровати. Много ли заболевших получают больничный (а это, кстати, технически возможно)? И это при том, что в нашей стране от депрессии страдают около 8 миллионов человек – и это только те, кто попадает в поле зрения докторов. То есть по факту заболевших гораздо больше. Согласно статистике, с депрессией сталкиваются примерно 8-12% населения планеты.

3 совета менеджерам:

• Не обесценивать проблему. Утешалки в духе «Это пройдет!», «Не вешай нос!» и фразочки в духе «Ну, не рак и слава богу!» здесь не к месту
• Предложить помощь. Позволить сотруднику иногда работать из дома (если он и так не удаленщик) или сменить обстановку (стажировка, отпуск). Если отпустил сотрудника в отгул, не заваливать его тасками – пусть отдохнет. Не перегружать задачами. Спросить сотрудника, чем еще ему можно помочь
• Создавать доверительную среду в коллективе, чтобы сотрудники не боялись поделиться с руководителем проблемами, которые отражаются на рабочем процессе. Сохранять конфиденциальность – разговор «между нами» не должен утекать

Лично я сказала своему сотруднику следующее:

«Ты большой молодец, что сказал. В нашей стране эта проблема замалчивается, многие не воспринимают ее всерьез, говорят что-то вроде «Соберись, тряпка!», «Ой, тоже мне проблемы», «С жиру бесишься» и т.д. С ОРВИ люди неделю на больничном сидят, а депрессия поводом для отгулов почему-то не считается. В общем, если мы со своей стороны можем тебе чем-то помочь, говори. Можно попробовать тебя немного разгрузить и освободить от N проекта – ты его всегда называл рутинным. Знаем, ты любишь командировки – не хотел бы ты съездить в M на конференцию? Можем еще попробовать перевести тебя в другую страну, если, конечно, есть такое желание».

В ответ получила благодарность, что компании не все равно, последние новости лечения (уже нашел специалиста и начал принимать антидепрессанты) и пару весьма скромных пожеланий по графику работы и задачам.

Даю ссылку на материал об исследовании взаимодействия менеджеров с сотрудниками с депрессией. Главный вывод — надо разговаривать.

Главный совет заболевшему сотруднику:

Поставь в известность руководство о непростом периоде в жизни. Необязательно (но можно) называть диагноз. Расскажи, как это может отразиться на рабочем процессе, попроси понимания, возможно, стоит очертить примерные временные рамки, которые может занять процесс выхода из ситуации.

Ну, и напоследок – ссылка на шкалу Гамильтона, которая была разработана еще в 1960 году и используется специалистами для постановки диагноза и оценки эффективности лечения. И если вы у себя подозреваете депрессию или о вашем психическом здоровье беспокоятся ваши близкие, то никогда не делайте так, некоторые пользователей русского гугла:

Источник

«Мы таких на работу не принимаем. А вдруг вы на объекте повеситесь?» Мужчины-минчане рассказывают, как переживают депрессию

В Беларуси насчитывается свыше 475 тысяч человек, болеющих депрессией. По оценкам специалистов, мы становимся депрессивной нацией. И если белоруски более-менее охотно идут на терапию, то у мужчин с этим все очень-очень плохо.

«Идет сильная травля, особенно со стороны старшего поколения»

Андрей (23)

декоративный штукатур

– Депрессия – это как погружение в омут. Она начинается плавно. Ты отрицаешь наличие самого этого рассеянного состояния, когда нет возможности полноценно функционировать. Теряешь мотивацию, теряешь силы работать. А потом приходит момент, когда отрицать, что тебе плохо, становится невозможно.

У меня депрессия началась лет с шестнадцати. Сначала я убеждал себя, что это лень. Это мне не плохо – это мне так скучно. Некоторое время просто игнорировал, что у меня есть какие-то проблемы.

Когда была учеба, отрицать сложности было проще. Да, на учебе все валилось из рук. Но ощущение, что ты находишься в какой-то системе, где нужно выполнять конкретные задачи, внутренне меня собирало.

К восемнадцати моя функциональность упала настолько, что место, где я живу, превратилось в помойку. Я чувствовал, чтобы встать с кровати, мне нужно совершить действие уровня «Форта Боярд».

У меня напряженные отношения с родителями, и я не мог обратиться к ним за помощью. Была (и есть) пара близких друзей, которым я что-то рассказывал. Но старался ограничивать количество негатива, который сливаю. У всех свои проблемы. К тому же депрессия – это такое состояние, в котором просто беседы особенно не помогают.

Большую часть времени я чувствовал неудовлетворенность. Мне не нравилось, где я нахожусь и чем занимаюсь. Но у меня не было сил что-то изменить. Я чувствовал беспомощность и подавленность.

Пытаясь подумать, что меня радует, я натыкался на то, что мой мозг выкручивал это так, что становилось еще хуже. Было сложно говорить о своем состоянии, потому что мысли напоминали кашу.

Кроме этого, очень сильно упала работоспособность. Раньше я мог проработать два часа, а теперь в лучшем случае работал полчаса. Множество бесполезных советов вокруг только усиливали раздражение. Люди советовали погулять, посмотреть комедию, послушать веселую музыку.

Поэтому я сам начал искать причины того, что со мной происходило. Наткнулся на центр пограничных состояний, откуда меня перенаправили за лекарствами.

В девятнадцать через военкомат мне поставили диагноз «рекуррентное депрессивное расстройство». Психиатр от военкомата, когда я лежал на госпитализации, сказал мне: «Вы же мужчина! Как вы можете, как девушка, страдать по всякой ерунде!»

После такого сложно довериться врачам. Но я все равно по ним ходил. Периодически их приходилось менять. У нас, особенно в государственных больницах, достаточно примитивное отношение к депрессии и депрессивным расстройствам. Иногда врач может тебе сказать: «А кому сейчас легко?»

Конечно, есть люди, которым хуже, чем тебе, чего ты здесь ноешь? Так ты обесцениваешь свои эмоции

После получения диагноза я почувствовал облегчение. У меня появилась бумажка, которой я мог парировать все советы прогуляться. Я начал ходить и к платным психотерапевтам, и к бесплатным.

Мне не было страшно идти к врачам. Мне было страшно, что они будут некомпетентны. Некоторое время у меня была очень хорошая специалистка, которая мне здорово помогла. Но потом она уехала из Беларуси. И сейчас я все еще в поиске нового врача.

С другой стороны, диагноз осложнил трудоустройство. Вот, например, я пришел устраиваться на работу. Работодательница берет у меня документы, уже готова оформлять. Потом заглядывает в справку и говорит: «Ой, у вас здесь какой-то код непонятный, дайте я его пробью». Пробивает и мрачно сообщает: «Мы с такими, как вы, не работаем. А вдруг вы у нас на объекте повеситесь?»

У нас мужчины вообще терпят до последнего. Дело уже дошло до алкоголизма, а они все не обращаются за помощью. Проще убедить себя, что проблемы нет, чем начать лечиться. Стигматизация жесткая.

У нас общество относится к любому проявлению эмоций как к проказе. И идет сильная травля, особенно со стороны старшего поколения. Они любят повторять, что суицид – это слабость, депрессия – это слабость, биполярное расстройство – это не диагноз, а выдумки.

Людям нужно осознать, что есть другой опыт, есть другая реальность. В конце концов, есть Всемирная организация здравоохранения, у которой есть Медицинская классификация болезней. И это не какие-то личные причуды.

«Психологически и эмоционально сложно довериться незнакомому человеку, у нас это не принято»

марк (25)

работает в сфере коммуникаций

– Я долгое время рассматривал поход к психотерапевту исключительно в качестве профилактики. Узнать, все ли со мной в порядке, нужно ли мне что-то делать иначе на этом этапе жизни. Чем больше моих друзей обращались за помощью, тем больше я хотел попробовать.

Все вокруг меня говорили, как это помогло им в жизни. Я радовался за них, но не совсем верил, что это как-то поможет мне. Я думал, после такого количества потраченного времени и денег никто не скажет, что все было зря.

Я рассматривал терапию как крайнее средство. Ведь как-то же я справлялся со всем до этого, зачем мне что-то менять? К тому же из рассказов вокруг я слышал, что на терапию идут, когда для этого есть деньги, время, желание меняться и работать над собой. Если чего-то нет, терапия не будет эффективной.

На протяжении долгого времени у меня была работа, которую я не любил. У меня были многомесячные часы переработок после шести. Я не видел результатов своей работы, у меня было недовольство собой.

Я забыл, каково это – чувствовать себя нормально. Постоянно ощущал острое одиночество. Последней каплей стало расставание с любимым человеком. После этого начались проблемы со сном, аппетитом. Появилась апатия ко всему. Мне было сложно концентрироваться. Я был очень вымотан и просто хотел, чтобы мне кто-то помог.

Стигматизация психологической помощи отпугивает мужчин, как мне кажется. Многие не хотят признавать, что с ними может быть что-то не так. Психологически и эмоционально сложно довериться незнакомому человеку, у нас это не принято.

Быть беззащитным для мужчины – это исключительная ситуация. Многих мужчин растят с установкой «ты же мужик, терпи», и они терпят. Я сам проходил через это и видел многих, кто до сих пор живет по такому принципу.

Я понял, что нужно обратиться за помощью, когда почувствовал, что выхода нет. Мне было не с кем этим поделиться. Я позвонил своей нынешней терапевтке, телефон которой держал под рукой уже год. Она быстро назначила встречу. Так я сделал первый шаг на пути к выздоровлению.

На сегодняшний день у меня было около 15 сеансов терапии. Я даже рад, что вся эта ситуация произошла, потому что она стала толчком к изменениям. В ходе терапии вы работаете с запросом, с которым пришли, и начинаете обращать внимание на свои иррациональные установки и поведение.

В моем случае это помогло справиться с временными проблемами и, что более важно, изменило мое отношение к самому себе и окружающим.

У меня улучшилась самооценка. Я начал озвучивать свои границы, и впервые за долгое время появилась радость жизни.

Я был рад, когда встретил поддержку практически всех своих близких. Этот опыт укрепил наши отношения.

Но нашлись и такие близкие, кто посмотрел на терапию косо. Они до сих пор могут позволить себе шутки по поводу моей терапии, но я их больше не терплю. Эти люди стали более далекими. Пока я все еще поддерживаю контакт с ними, но при необходимости готов его прекратить.

«Какое-то время после этого у меня были галлюцинации и истерики»

музыкант и журналист

– Сейчас, после терапии, я понимаю, что всегда был депрессивным. В детстве я был чувствительным, меланхоличным, тяжело переживал плохие события. Но мне казалось, что так у всех.

К шестнадцати моя семья переживала кризис. На пике конфликта меня избил мой дядя. Мы вызывали милицию, снимали побои. Какое-то время после этого у меня были галлюцинации и истерики. Но потом вроде бы отпустило.

Совсем плохо мне стало после расставания с моей девушкой. Даже сейчас я чувствую, что это звучит примитивно. Но вокруг нее была выстроена вся моя мотивация жить, а потом она ушла. И у меня не было времени банально поплакать. Я впервые был в чужой стране, где ввели военное положение, и нужно было как-то добираться домой.

После приезда домой за пару месяцев я развалил свое здоровье и оборвал почти все социальные связи. У меня развилась токсикомания.

Я жестко прогуливал университет, потому что не мог заставить себя туда пойти. Все потеряло смысл. Нужно позавтракать? Сходить в туалет? Помыться? А зачем? В этом нет смысла, потому что я и так грязный, жалкий и отвратительный.

Все это ощущается как постоянная усталость и боль. Ты не знаешь, что тебе болит, потому что кажется, что болит всё. Можно только лежать и думать: когда же все это закончится?

Моя близкая подруга, которая все это наблюдала, сказала, что мне нужно на психотерапию. Я подумал, что схожу на консультацию. Хуже мне от этого не станет. Так я узнал, что у меня депрессия.

Мне повезло с близким кругом. Большая часть из них достаточно чувствительна, чтобы не ржать над депрессией и не советовать пойти на завод. С чужими людьми все гораздо сложнее. От одного психиатра я слышал, что нужно взять себя в руки, начать что-то активно делать со своей жизнью, чтобы был «настоящий мужской характер»

Моя депрессия пока никуда не девалась. Я принимаю антидепрессанты, хожу на терапию, стараюсь больше заниматься своим здоровьем. А еще занимаюсь психоактивизмом. Я пишу о ментальных расстройствах и участвую в мероприятиях, чтобы люди лучше понимали, как это всё работает.

С депрессией справляются годами. Сейчас я определенно чувствую себя лучше, чем до начала лечения.

«Когда пил с друзьями, что-то прорывалось»

Виталий (25)

юрист на фрилансе

– Я точно не могу сказать, когда все началось. Наверное, класса с десятого. Но тогда я не знал, что со мной происходит. Я никак не фиксировал это состояние, не задумывался о том, что что-то не так. Только потом я понял, что тогда у меня началась депрессия.

Обычно мне становилось хуже на выходных. Было много времени, которое я проводил один. Я чувствовал себя очень одиноко. Если в течение недели я взаимодействовал с людьми, то на выходных оставался в полной изоляции.

У нас были проблемы в семье. Я не мог об этом ни с кем поговорить. Я просто часами лежал. Было много грустных мыслей. Я часто думал о самоубийстве.

Я пытался говорить о том, что чувствую, со своей мамой. Описал ей свое состояние – она начала рассказывать о том, что у нее есть какой-то знакомый травник в деревне, к которому мы можем поехать. Понятно, что я отказался. На этом мои попытки рассказать родителям закончились.

В какой-то момент у меня начались панические атаки, я чувствовал себя очень беспокойно. Особенно не рассказывал об этом друзьям. Когда пил, конечно, что-то прорывалось. Но у меня был образ такого депрессивного чувака, который шутит про суицид. Это был повод посмеяться.

Попыток поговорить серьезно я не делал. Наверное, мне хотелось какой-то поддержки, раз я так много об этом шутил. Но сознательно я бы никогда никому не рассказал, что со мной происходит.

У меня не было какого-то переломного момента, когда я понял, что нельзя больше откладывать визит к психотерапевту. Мне повезло с инфополем: многие мои друзья говорили про терапию. Поэтому я еще с университета знал, что мне нужно идти к специалисту, но у меня не было денег.

Как только я начал работать, я сразу пошел на терапию. Я спрашивал друзей, к кому они ходят. Потом начал искать в интернете. Написал нескольким специалистам о своих проблемах и сразу уточнил, что у меня депрессия. Потом мне ее диагностировали.

Я ходил на терапию восемь месяцев. Психологиня направила меня к психотерапевтке, та выписала мне лекарства. Лекарства постепенно помогли стабилизировать состояние.

Сначала мне самому было непонятно, почему я бросил терапию. Со временем я почувствовал, что это произошло потому, что психологиня обесценила одну из проблем, с которой я пришел. Это подорвало мое доверие. Сейчас я это понимаю, а тогда мне казалось, что все, я уже со всем справился.

Мне кажется, для мужчин тема психического благополучия очень табуирована. Если у тебя есть какие-то проблемы, ты напиваешься. Я сейчас это вижу на своих знакомых.

Человек может понимать, что у него проблема. Но он будет говорить: «психологи – это шарлатаны, я сам лучше знаю, что делать», «лучшее лекарство – рыбалка и самогонка».

Они долго терпят, а потом быстро умирают. Есть установка, что это жалко и стыдно – приходить к кому-то и рассказывать о своих проблемах. Нужно все решать самому.

Вокруг нас должно много чего измениться, чтобы мужчины начали обращаться за помощью.

Я бы и дальше ходил на психотерапию, но пока не сложилось найти кого-то. Я вижу ценность в том, чтобы разговаривать о своем состоянии. Сейчас у меня нет суицидальных мыслей и части тревог, с которыми я пришел в терапию.

Хотите поговорить с близкими о депрессии?

Мы сделали видео о том, как это можно сделать комфортно и безопасно.

Источник