Потом с радостью дала

Сеющии слезами, радостию пожнут.

Те, говорит, которые сеют молитвенные слезы в надежде спасения, пожнут плод молитвы с радостью, каковой состоит в освобождении от скорби, возмущающей их. Сии слова общи и приличны всем, находящимся в нуждах и искушениях.

Златословесного: Семена будущих благ суть внутренние ради Бога скорби и почти всякое злострадание здесь доставляет вечные блага. Ибо такова добродетель; она сопровождается блистательными воздаяниями за труды. Мы должны прежде изнемогать от изнурения, и тогда искать послабления. Другой говорит (быть может Великий Василий): сии слезы бывают семенем и залогом вечной радости. И как что кто сеет, то и пожнет: тот, кто при достодолжном покаянии сеет в духе милостыню, сострадательность, смиренную молитву, правду, непрестанные слезы, тот, как сеющий слезами, пожнет с радостью, получая снопы покаяния. Златословесного: Итак, станем сеять слезы, чтобы пожинать радость. Не столько дождь освежает и произращает семена, сколько льющиеся дождем слезы воскрешают и делают изобильными семена благочестия. Преподобного Никиты Стифатийского: Tе, которые в настоящем веке текут путем заповедей Божиих с плачем, расширяются сердцем в любви к Богу и ближним своим и получают утешение от находящего на них Духа. Ибо блаженны, говорит, плачущие, потому что они утешатся. Оригена: Кто сеет со слезами, тот сеет (в душу), и такие плачущие называются блаженными; такой в радости пожнет жизнь вечную, когда достигнет исполнения сказанного, что воссмеются.

Лопухин А.П. (1852−1904)

Ст. 5−6 Сеющии слезами, радостию пожнут. Ходящии хождаху и плакахуся, метающе семена своя: грядуще же приидут радостию, вземлюще рукояти своя.

Содержание грез, мечтаний евреев. У возвратившихся из плена было очень недостаточное количество семян для своих полей, почему производимые ими посевы обнимали незначительную площадь земли, с которой по обычному хозяйственному расчету мог получиться только незначительный сбор урожая, но евреи надеялись, что Господь вознаградит их труд далеко выше их ожиданий, почему «с плачем несущий семена» в землю при посеве, «возвратится с радостью» при жатве.

Источник

Один на всех, один за всех

1945 год. Закончилась Великая Отечественная война, принесшая советскому народу много горя и потерь. Немало солдат полегло на полях сражений. Тысячи и тысячи похоронок приходили в каждый город, село, деревню — не сосчитать. После окончания войны некоторые населённые пункты вообще остались без мужчин, никто не возвратился, всех выкосила война.
В одной отдалённой, небольшой деревеньке Алтайского края насчитывалось примерно дворов шестьдесят и в каждом доме жила семья. Так получилось, что в сорок третьем году всех оставшихся годных к службе мужиков срочно, в один призыв, приказом мобилизовали на войну. Провожали, всей деревней, как водится, с гармошкой, с танцами, со слезами. Посадили на машины, довезли до узловой станции, переодели в солдатское и погрузили в теплушки. Но, увы, не доехали солдатики до фронта. Где-то под Воронежем налетели на поезд вражеские самолёты и разбомбили состав с бойцами. Погибли все деревенские мужики и остались в деревне одни вдовы, дети да три-четыре старика. Вот так.
Ещё до войны Васька Мартынов, крепкий светловолосый паренёк с упрямым нравом, окончив начальную школу-семилетку с похвальной грамотой, как отличившийся, был направлен по рекомендации колхоза на учёбу в Новосибирское фабрично-заводское училище, которое успешно закончил и, чтобы выучиться на мастера, остался работать на военном заводе, где и проработал до начала войны. Из простого деревенского паренька, выросшего без отца и воспитанного одной матерью, вышел неплохой молодой специалист по металлообработке. Вася уже самостоятельно зарабатывал деньги и большую их часть отправлял в деревню матери, которая в период его обучения помогала ему, единственному сыну, чем могла, как говориться, тянулась по возможности, за что Вася был ей очень благодарен. В конце 1941 года его прямо с завода направили на ускоренные курсы по подготовке младших офицеров и через шесть месяцев, после учёбы, младший лейтенант Мартынов Василий Степанович попал на фронт. Три года отвоевал он в артиллерии, честно бил фашистов и достойно встретил долгожданную Победу в чешской Праге в полном расцвете сил и в звании капитана. На его груди красовались ордена и медали, полученные им за проявленное мужество и героизм. После увольнения в запас первым делом Василий поехал домой, в свою алтайскую деревеньку, где жила его старенькая мама Агафья Матвеевна. Дорога была длинной и долгой. Добравшись до городка Камень-на-Оби, Василий подумал: «Ну, слава Богу, почти дома». Хотя до деревни ещё было вёрст сто двадцать. Кое-как, на попутках и перекладных, он почти добрался до своей деревни и оставшиеся пару километров решил пройти пешком — осмотреться да подышать родным алтайским воздухом, которым не дышал больше десяти лет. Пока он учился, работал и воевал, возможности съездить домой не представилось.
Стояла тёплая сибирская осень. В деревнях шёл сенокос и сбор урожая.
Василий шёл медленно по пыльной деревенской дороге и вглядывался в каждое деревце, в каждый кустик, пытаясь уловить что-то знакомое и родное. Временами он останавливался и жадно вдыхал в себя полной грудью такой желанный и необычайно вкусный запах тёплой и родной земли. «Ох, не надышаться Родиной», – думал он.
Сердце так и стучало, то ли от воспоминаний, то ли от предстоящей встречи с матерью. К полудню, подходя к деревне, он ещё издалека, на возвышенности, увидел знакомые домики и услышал женское пение. Присмотревшись, заметил, что в поле работают люди и, судя по платкам на головах — одни женщины. Он ещё и не знал, что мужиков-то в деревне и не осталось.
Женщины в поле, наклонившись, убирали свёклу и брюкву, ловко выдёргивая овощи из земли и складывая в кучи. Работа с песней шла слаженно и продуктивно.
Одна из женщин разогнулась и, подпирая руками уставшую спину, посмотрела вдаль. Заметив на дороге человека, она даже переморгнула, чтобы убедиться, что действительно видит идущего к деревне мужчину в военной форме.
— Ой, бабоньки, смотрите, солдатик! – выдохнула женщина.
Все тут же, как по команде, выпрямились и повернулись в сторону дороги.
— Ой, бабы, и впрямь солдатик! – подтвердил кто-то и женщины все вместе, наперегонки бросились навстречу идущему.
Каждая вдова в глубине души надеялась «а вдруг…». Подбегая к военному, женщины вглядывались в лицо путника, пытаясь его узнать. Перед ними стоял сероглазый, светловолосый бравый молодой офицер. Военная форма с боевыми наградами ладно сидела на нём, подчёркивая его стройную фигуру. Лицо было открытое, приятное, а аккуратно подстриженные усы придавали ему определённую солидность, хотя глаза выдавали его молодость. Женщины обступили Василия, начали его трогать, гладить по спине, прикасаться к нему — живой же. И вдруг, одна из них, узнав его, воскликнула:
— Так это же Вася Мартынов! – и все тут же бросились его обнимать и целовать.
— Господи! Вася, Васенька – живой!
Слёзы радости, счастья и скорби были на лицах вдов.
— Вася, а меня узнаёшь?
— А меня, Вася?
— А меня?
Василий, в окружении женщин, стоял растерянный и безмолвный. Такого внимание к себе он не ожидал. Он и сам всматривался в лица, пытаясь вспомнить своих подружек по детству и юности.
Вдруг он узнал одну из них и взял её за руки:
— Маня, Манечка – это ты? Узнал, конечно. Вон и Клаву узнаю, и Глашу – и он начал со всеми по очереди обниматься.
В этот момент казалось, что каждой вдове досталась частица счастья, весточка из прошлой жизни.
Клавдия, крупная, большегрудая молодая женщина, исполняющая обязанности бригадира, оторвавшись от Василия и утирая слёзы, проговорила:
— Ну, всё, бабоньки, хорош. Затискали мужика, а ему ещё до матери сохраниться надо, а нам работать, пока погода стоит. Вечером соберёмся, попразднуем. Слышь, Манька, тебя отпускаю, проводи Василия, да маманю его подготовь, а то увидит сыночка и от неожиданности сердце, не дай Бог, не выдержит. Да баньку ему стопи по-соседски, — и хитро посмотрела на подругу.
— Ага, ага, — засуетилась Маня, — и провожу, и баньку.
Другие женщины с растерянностью или с завистью смотрели то на Маньку, то на бригадиршу. Короче, бригада вернулась в поле, а Василий с Маней отправились в деревню.
Когда они вошли в деревню, к ним подбежали ребятишки и, перебивая друг друга, начали спрашивать Васю:
– А ты кто?
– Ты чей?
– Тебя, дядя, как зовут?
– Ты с войны пришёл?
– А ты не встречал на войне моего батьку?
– А моего?
– А моего?
Вася каждому из детишек уделил внимание — кого обнял, кого по голове погладил, приговаривая, что далеко служил, не встречал, к сожалению. Подойдя к родному дому Василия, они остановились, и Маня, придерживая парня рукой, проговорила:
— Подожди, мать подготовлю.
Она зашла в хату и через несколько минут появилась вместе с Матвеевной, у которой слёзы просто текли ручьями.
— Ой, Васенька, сыночек ты мой родненький, живой, слава Богу, живой! – и Матвеевна с вытянутыми вперёд руками упала в объятия сына. Не выдержали ноги у старенькой матери, подкосились. Мать с сыном, обнявшись, стояли на коленях возле калитки и плакали. Вася гладил старенькую мать по голове и повторял:
— Маманя, маманя, живой я.
Стоявшие вокруг них детишки, Маня и приковылявший на шум старик-сосед смотрели на мать с сыном, думая каждый о своём. Нарыдавшись, Матвеевна, при поддержке сына, кое-как поднялась на ноги и повела сына в дом. Манька тем временем побежала в свою хату, которая находилась по соседству, топить баню.
Часа через два она осторожно постучалась в дверь к Матвеевне и, войдя, увидела её, сидящую на кровати, и Василия, который сидел рядом с матерью на табурете и держал её за руки. Голова Матвеевны была повязана новым, шёлковым платком — видать, сынок подарок привёз.
— Ой, а что это на столе пусто-то, а? – удивилась Маня.
— Да вот наговориться никак не можем, – ответил Василий.
— Радость-то у меня какая, Манечка, видишь? – проговорила Матвеевна, — вот сыночка дождалась, теперь и умирать не жалко.
— Да не о смерти думать надо, тётя Агафья, а как дальше жить. Ещё и внуков нянчить будете, – и Манька хитро посмотрела на Василия. — Я вот баньку стопила для Василия Степановича, пусть попарится, помоется, а я на стол накрою.
Матвеевна, в знак одобрения, кивнула головой, мол, спасибо и спросила сына:
— Вася, ты Маню-то помнишь? Росли вместе, играли. За другом твоим, Николаем, замужем была, да вот овдовела тоже, как и все бабы в нашей деревне. Всех мужиков разом убило.
— Это как? – удивлённо переспросил Василий, — почему ж мне-то ничего не написали?
— Да как же такое напишешь? Ведь все твои дружки по детству погибли.
— Как все?
— А вот так, Вася, налетели фашистские самолёты на станцию, под Воронежем-городом, и всю разбомбили, а в вагонах наши мужички были — на фронт ехали. Вот и погибли все наши деревенские. Вся деревня от горя выла. Ты иди в баньку, Васенька, попарься, всё после расскажем.
Маня проводила Василия в баню и показала, что и как. Принесла квасу и побежала к Матвеевне.
Василий сидел на скамейке в парной и потихоньку поддавал ковшом воду на раскалённые камни. Пар с шумом подымался к потолку и, опускаясь, оседал на его тело. От удовольствия Вася тихонько охал, наслаждаясь процессом. Да, сколько лет не доводилось так посидеть и попариться.
— Ох, много!
В дверь постучали.
— Это я, Василий Степанович, Маня. Веник вам принесла запаренный.
Дверь приотворилась и в проёме появилась рука с берёзовым веником. Вася встал с лавки и взял протянутый веник.
— А может вас попарить? – проговорила за дверью Маня.
Вася аж растерялся, не зная, что и ответить. В это время дверь начала открываться и Вася быстро прикрыл нижнюю часть тела веником. Маня в лёгкой белой рубашке стояла на входе и ласково тараторила:
— Я уже и стол накрыла, и самогоночку поставила, вот попарю вас и кушать пойдём. Вы ложитесь на лавку-то, ложитесь, не стесняйтесь, ну что я такого, замужняя баба, не видела-то, а?
Василий так растерялся, что даже не смог возразить, а послушно лёг на лавку, на живот, подложив под себя руки. Тем временем Маня взяла веник и начала им потихоньку поглаживать и постукивать Василия по спине.
— Руки-то в сторону положите, пусть свисают, – говорила Маня, — отдыхайте. Сейчас отпарим, отмоем вас и будете, как орёл, Василий Степанович.
Маня всё говорила и говорила, да заговаривала. Вася лежал и получал удовольствие, думая про себя: «А Маня ничего, баба, хозяйственная».
В это время он почувствовал, как его свисающая рука уткнулась Мане между ног, вроде как она случайно налетела промежностью. Вася ладонью ощутил волосатый лобок женщины и повернул голову к Мане. Маня тут же слегка приподняла рубашку и ещё сильнее голой плотью наплыла на ладонь. Наклонившись над Василием, она прижалась к нему своим мягким, молодым телом и он почувствовал сквозь её лёгкую рубашку, как её горячие, пышные груди трутся о его спину.
— Ты, Васенька, не сдерживайся, не стесняйся. Я баба вдовая, голодная, бесстыдная, — приговаривая это, она начала целовать Василия во все места. Ну, кто тут удержится? Обоих настигло сильное чувство неудержимого желания близости. Василий соскочил с лавки и Маня потащила его за руку в предбанник.
— Ох, и сильный ты, Васенька, — шептала Маня, жадно и жарко целуя его и крепко к нему прижимаясь. А Вася и сам не сдерживался, горячая кровь разлилась по всему его телу, сердце бешено билось, дыхание стало прерывистое — ох, как разошёлся мужик! Оголодал. Только что стены у бани не тряслись! От вожделения и сладострастия Маня начала постанывать, приводя Василия в ещё большее возбуждение, хотя он и так был заведён до предела. Ими обоими овладело чувство безудержной страсти. Вася обхватил бёдра Мани, помогая ей двигаться, одновременно нападая на неё. Маня вся извивалась и стонала. Временами они затихали и страстно целовали друг друга. Василий то накидывался на Маню, то нависал над ней. Вдруг он замедлился и из его рта вырвался победный стон наслаждения, который тут же был подхвачен стоном Мани. Дрожь пробежала по их телам и они одновременно выгнулись и шумно выдохнув, обмякли, получив желанное обоюдное удовольствие. Успокоившись, Василий и Маня лежали, слившись друг с другом, прибывая в сладкой истоме, забыв обо всех и обо всём.
Да, быстро летит время. Они и не заметили, как пролетело больше двух часов. Выйдя из бани, Василий пошёл в избу к матери, а счастливая Маня побежала к себе домой приводить себя в порядок.
Ближе к шести часам вечера к дому тётки Агафьи потянулись гости. Набилось столько народу, сколько дом мог вместить. Каждая из приходящих женщин обязательно что-то несла с собой на стол. Вася с мамой сидели на самом видном месте за столом, посреди избы, а женщины приютились кто где мог, чуть ли не друг на дружке, но место двум старым дедам тоже нашлось. Вспоминали довоенные годы, мужей, пили деревенскую свекольную самогоночку, смеялись да плакали. А потом, как и водится, завели душевные песни. Захмелевший Василий сидел и всматривался в лица, вспоминая подружек, и изредка бросал взгляды на улыбающуюся Маню. Бригадирша Клавка довольно поглядывала то на Васю, то на удовлетворённую подругу, в душе радуясь за неё. Оказывается, ещё в поле, после встречи, было, так сказать, «собрание», где одни женщины злились на то, что Манька пошла провожать Василия, зная, чем это закончится, а другие, наоборот, одобряли — мол, ну и пусть, не без этого. Мужик воевал, настрадался, пускай порадуется. А с Маньки не убудет, вдова она, имеет право. Но ведь и другим тоже хочется, а как быть?
Клавдия, как авторитетная баба, сказала просто: «Пусть Вася поживёт в деревне, посмотрим». Но баб предостерегла, что вражды не допустит. На том и порешили.
Ближе к ночи, с одобрения Агафьи Матвеевны, пьяненького Василия женщины под руки отвели к Маньке в дом и уложили на кровать.
— Ты, Маня, иди у Глашки переночуй, а сегодня ночью я своё счастье попытаю, – сказала ей Клавдия.
Та, конечно, перечить Клаве не смела, а тем более претендовать на Васю. И так спасибо подруге, дала порадоваться.
Всю ночь Клава, как могла, так и любила Василия, да и он силёнки ещё имел, иногда, правда, Клавдию, нет, нет, да Маней называл. Клавдия не обижалась – понимала.
Проснувшись утром, Вася, конечно, удивился, обнаружив в постели рядом с собой Клавдию, да ещё и в чужом доме. А та ничего, не растерялась, соскочила голой с постели и как есть, принесла Василию кваса и показала себя во всей красе.
— Ну что, Вася, красивая я? Смотри, какие груди у меня! Как два бидона, хоть телят выкармливай, — говоря это, Клавдия положила каждую грудь на свои раскрытые ладони и бессовестно ими потрясла. — Ты всю ночь их мял. Аж побаливают.
Вася даже засмущался от таких слов.
— Ну, извини.
— Да за что, Васенька? Люби сколько можешь. Теперь у тебя в деревне работы непочатый край, молодых баб много, одни вдовы. Не обидь.
И после этих слов Клавдия опять прыгнула в постель к Василию.
«А почему бы и нет», – подумал Вася и они с Клавдией снова занялись любовью.
Часика через два бригадирша засобиралась. Мол, в поле надо, работа ждёт.
Вася вернулся в дом к матери, которая с улыбкой встретила сына, зная, где и с кем он был. Вася, конечно, стесняясь, начал извиняться, но мать успокоила его, мол, дело молодое, понять можно.
Побыв немного дома, Василий пошёл прогуляться по деревне, осмотреться, да вспомнить родные места. Ребятишки с удовольствием сопровождали его, наперебой рассказывая и показывая, где, что и как, и отвечая на его вопросы. Проходя мимо одного из домов, Василий с удивлением увидел возле ворот своего приятеля детства Гришу. Они крепко обнялись и Гриша пригласил Василия в дом.
— Гришка, а ты чего вчера не пришёл, а?
— Да баб сторонюсь, заклевали меня, калекой обзывают.
— Какой же ты калека? Вон руки, ноги на месте и голова тоже.
— Всё на месте, основного нет, — и Гриша кивнул на свой пах.
— Это как?
— Да осколок, будь он неладен, прилетел. Вот и повредился я.
— Что, прям под корень?
— Ну, не под корень, конечно, но только на «поссать» осталось.
— Да, друг, жалко. Извини.
— Да что теперь, – вздохнул грустно Гриша, – Давай хоть выпьем.
И мужики загуляли за добрым столом. Григорий рассказал, как ещё в 1941 году его одного из первых в деревне, как хорошего моториста, призвали на войну, и как в первом же бою его контузило и ранило.
— Не успел повоевать, а меня уже комиссовали. Да вот ещё и инвалид. После контузии, временами, бывает, забываюсь, заговариваюсь, мелю, что попало. А после отхожу и ничего не помню. Клавка, вот, работу мне подыскала, за скотом на выпасе приглядываю, а за мной самим порой приглядывать надо, теряюсь — места родные не узнаю. Жена Серафима вначале радовалась, что живой я вернулся, а теперь бесится. Мол, толку-то с мужика нет никого. До войны детей-то не народили, а теперь никак. Мол, какой смысл ей, здоровой бабе, с инвалидом жить. И когда злится, тоже меня «калекой» обзывает.
Вечером с поля возвратилась Серафима, уже прослышав от детишек, что Василий к ним завернул. Прибежала радостная, улыбчивая. Поставила на стол ещё еды и самогона, и давай гостя потчевать. Мол, радость-то какая, живой вернулся. А сама муженьку самогона больше подливает. Гришка так и заснул за столом, уронив голову в чашку с капустой. А Серафима к Ваське, мол, Васенька, не обидь, ну что тебе стоит приголубить бабу.
— Какая же это измена, если мы с Гришкой не живём. Ещё спасибо скажет, — шептала Серафима. Вася вначале упирался, мол, не по-Божески это, кода муж рядом, но алкоголь, видать, подействовал и Вася по-быстрому «отпежил» Серафиму у печки за пологом.
Уходя, сказал Серафиме: «Я тебя пожалел, не обидел, вот и ты Гришку не обижай. Не обзывай его калекой, не надо».
На другой день, с утра, Василий отправился в управление к бригадирше Клавдии.
— Негоже мужику без дела сидеть. Помогать деревне надо.
Клава, баба умная и хитрая, тут же предложила Василию поруководить на скотном дворе.
– Там доярок много, а пригляду нет. Вот и ступай, Василий Степанович, и помоги, если желание есть.
И, глядя на Василия, опять хитро улыбнулась.
Вася уже понял эту улыбку и поспешил на скотный двор.
— Ты, Василий Степанович, смотри за нами, да управляй, – весело смеялись женщины, когда он доложил им, что его над ними бригадиром назначили.
Через пару недель уже и другие бабы, работающие в полях, начали проситься на скотный двор. Клава только и удивлялась, откуда у мужика столько сил? Вася всё успевал: и работу делать, и вдовушек охаживать, благо никто не мешал, и всем было хорошо. Вся деревня за короткое время как-то даже повеселела, ожила. А промеж себя деревенские женщины договорились ни в коем случае никого не обсуждать и не осуждать. Мол, так сложилось, война-разлучница. Хоть один мужик на всех и то, слава Богу. Орёл!
Но случались и недоразумения. Как не пытайся образумить голодных до мужской ласки баб, как не успокаивай, а природа всё равно свои правила диктует. Мужику, конечно, не разорваться, а вот разорвать мужика можно.
Взбесилась как-то одна из женщин по имени Нюрка — маленькая круглолицая, вся в конопушках, рыжая бабёнка. И давай смуту наводить. Мол, Васька уже по второму кругу пошёл, это она баб имела ввиду, а её игнорирует — несправедливо. А бабы ей в ответ, мол, сердцу не прикажешь, к кому хочет, к тому и ходит. А Нюрка ничего слышать не хочет, говорит: «Что хотите делайте, хоть сами с Васькой договаривайтесь, а очередь моя». И пригрозила, что если узнает, у кого Васька заночует, то дом той «шалавы» спалит «на хер». Бабы побаивались Нюрку, помня, как она перед войной за Пашку-тракториста замуж выходила. Подкараулила его, когда он сильно пьяненький был и затащила на себя, а на утро — здрасьте; «Когда свадьбу играть будем?». Мол, испортил девку — женись. Пашка отбрыкиваться пытался, мол, ничего не помню, может и не было ничего. Так Нюрка пришла к нему с топором и на его глазах, со всего маху загнала этот топор в колоду, по самую бородку и пригрозила, что за честь свою постоять сумеет. Хоть и была мала ростом Нюрка, но крепка была и силу в руках мужскую имела. Пашка на своей свадьбе только вздыхал, да на чурбан косился. И если раньше, до женитьбы, Пашка выпивал изредка, то после свадьбы его редко кто трезвым видел. Да и на войну он не сильно расстроенный уходил, вперёд всех в кузов полуторки загрузился. Нюрка, правда, шибко плакала, когда Пашку провожала, а, может, на людях так себя вела. По работе была она очень трудолюбивая, мало кто за ней поспевал. Если за что бралась, всё у неё ловко да складно получалось. Видно, некрасивые люди хоть чем-то хотят отличиться, чтобы их тоже замечали. Только Пашка уехал на фронт, как у Нюрки живот округлился, на четвёртом месяце была. Но, увы, не выносила, на сенокосе надорвалась и «скинула». После этого как подменили бабу, агрессивная стала, неулыбчивая. Раньше могла и песни попеть и над собою посмеяться, но, видно, горе сломило её – изменилась. Как заслышит, что бабы про мужиков языки чешут, так обязательно их обматерит.
Ну, в общем, бабы в деревне испытывать судьбу не стали. Никто не хотел с Нюркой связываться. Подались к Клавдии за советом. Мол, бригадир, помоги, образумь Нюрку, а то ни себе, ни людям. Клавдия, конечно, попробовала с Нюрой поговорить, но та на своём стоит; «Хочу мужика и всё тут. Хоть вяжите его. Очередь моя настала». Мол, у неё, у Нюрки, организм болеет. Вобщем — взбесилась баба.
Клавдия к Василию пошла. Говорит ему:
— Ну, Васенька, что с тебя убудет, что ли. Выручай. А то шальная баба всю деревню спалить может.
А Вася отбрыкивается:
– Я вам что, бык-осеменитель, что ли?
Мол, Нюрка и раньше, молоденькой, страшненькая была, а сейчас и подавно, и что ему столько самогона не выпить, чтобы он к Нюрке на случку подался. Но через несколько дней, после вынужденного воздержания, из-за того, что испуганные бабы ему отказывали, решил хотя бы в гости к Нюрке заглянуть. Та, конечно, глазам своим не поверила, когда Васю на пороге увидела и с радости давай на стол собирать.
После второго стакана самогонки Василий вроде бы и пригляделся к Нюрке, и она ему вроде «ничё» показалась, он и предпринял попытку сблизиться. Но, увы, осечка вышла. Не тот настрой. Организму не прикажешь. Ничего у них не получилось.
– Ты, Нюра, не обессудь, чувства нужны, — заплетающимся языком промямлил Василий.
Хоть и был он пьяненький с «нехоти», но до Маньки доплёлся, а та уж его с радостью приняла и приголубила. Опять себя Василий мужиком почувствовал.
Нюрка же, после того случая, может и не успокоилась, но на Василия больше не претендовала и баб оставила в покое. Но когда слышала, как бабы хвалят мужика, то всегда язвительно добавляла:
– Мужик хороший, когда может.
Но у каждой бабы своё было мнение на этот счёт.
К концу месяца руководство района, прослышав про возвращение Василия, пригласило его в райцентр, где ему было предложено остаться в родной деревне на должности председателя, а Клавдия была назначена к нему в подчинение.
— Мужик должен руководить и точка, тем более такой герой, фронтовик, – сказал первый секретарь райкома и Василий Степанович принял должность.
А Клава и не возражала. Меньше ответственности, больше времени на личную жизнь.
Василий чувствовал себя как петух в курятнике, но виду не подавал, а когда надо, сдерживался. Деревенские женщины даже очередь между собой составили, кому к Василию «подкатывать». Но Вася тоже не машина, когда и отдохнуть надо и выспаться, а когда и просто неохота – настроения нет.
А бывало, и наказывал некоторых баб за провинность, не уделяя им внимания.
— Ты, Варька, ко мне лучше не подходи, – сказал он одной молодой доярке, после того, как она опрокинула флягу с молоком, неправильно ею поставленную. А Варька была девка молодая, не развязанная. Только-только двадцать лет стукнуло. Понаслушалась она разговоров от других женщин о мужской силе Василия Степановича, загорелась, закипела молодая кровь и стала она задумываться, как обратить на себя его внимание. А что делать? Сто двадцать вёрст вокруг и ни одного молодого мужика. В город же не поедешь искать. Да и кто отпустит? Попросила она других женщин, бывалых, походатайствовать за неё, мол, и ребёночка не прочь родить, годы-то подошли. И всё вроде срасталось, и даже в очередь попала, а тут это фляга, будь она неладна. Вроде смех и грех, а Варька с горя чуть с собой не начудила, хотела руки на себя наложить. Благо, бабы ей вовремя мозги вправили. Сжалились они над Варькой, пошли к Василию с просьбой помочь девке, мол, переживает, ранимая шибко, пожалеть надо. Её, мол, тоже понять можно — созрела. Да и по правде сказать, дело-то действительно молодое. Василий Степанович, хоть и носил красивые усы, которые ему солидность придавали, а по факту, всего-то был старше Варьки на семь лет. Сам побаивался с неопытной девкой в «первый раз». С кем посоветоваться? Конечно, с Клавой.
Ну, Клава смеяться не стала, с пониманием отнеслась. Мол, так и так, вначале вместе в баньку, посмотрите друг на друга, потрогайте, а потом совет да любовь вам. Главное без грубости, нежно. И вообще, пообещала сама девку подготовить.
Предавать огласке мероприятие не стала, а вот подругу Маньку посвятила в суть дела, да ещё и хату у Мани арендовали с банькой.
— Нечего на всю деревню светиться.
Наступил назначенный день, на выходной выпал – воскресение. Помыли Варю, причесали, нарядили, пригладили и морально настроили.
Мол, не робей, у всех это бывает в первый раз. Повезло, мол, с героем, не с кем-нибудь. Грех грехом – а жить когда?
Вася тоже всю ночь не спал, переживал. А вдруг «оплошку» даст, вдруг конфуз случится. Он один «целый» мужик в деревне, баб много и если что не так, засмеют, коситься будут.
— Птьфу ты, дъявол, будь они неладны, мысли эти. Что я, не мужик что ли, с девкой не совладаю?
Как на праздник оделся Василий — в глаженые галифе, да новую рубаху. Сапоги армейские начистил. Не на «поебушки» собрался, а на серьёзное мероприятие, почти жениться. А самое главное, у мамани благословление получил. Мол, пойми, маманя, народ просит, уважить надо. А мать и так рада, что сын с войны вернулся, да ещё и невредимый и в родной деревне остался. А любовь по согласию — дело молодое, хорошее. Пусть погуляет сыночек, заслужил.
В назначенный час вышел Василий на улицу, огляделся, поправил ремень на поясе, настроился. Заметив дымок из трубы соседской баньки, подумал: «Порядок». Перешёл из одной калитки в другую и постучался в дом соседки. Услышал приглашение и вошёл. А в комнате, как положено — Варя нарядная, с подругами старшими по бокам сидит. Худенькая, скромная. Постарались подруги, нарядили девушку. Клава бусы на неё свои одела, которые ей муж когда-то подарил, а Маня ей платье, в котором сама замуж выходила, одолжила, не пожалела. Сидит Варя, раскраснелась от волнения, глаза опустила. А у подруг самих глаза горят, завидуют Варьке. Как увидели Васю нарядного – заёрзали.
Для традиции что-то про купца и товар сказали. Подняли Варю с лавки и подвели к Василию.
— Вот, Вася, доверяем тебе девицу-красавицу целомудренную. Мир вам да любовь. А мы ваш покой охранять будем, а если что, то и помочь сможем, — засмеялись подруги по-доброму, поцеловали Василия в щёки и оставили молодых наедине.
Василий время тянуть не стал. Осторожно ладонями своими приподнял опущенный подбородок Вари и поцеловал жарко в губы. И только теперь он разглядел красивое лицо девушки, её большие карие невинные глаза с пушистыми длинными ресницами, нежно-алые, ещё по-детски пухлые губки и слегка волнистые светло-русые волосы, отливающие золотом при солнечном свете, проникающим в окно деревенского дома.
— А ты и впрямь, Варенька, красавица! Не бойся меня, я осторожный.
Взял девушку за руку и повёл в баню.
— Давай, Варя, не робей. Раздень меня.
Варвара неспеша, как опытные бабы учили, начала раздевать Василия. Вначале сапоги стянула с мужика, потом рубаху сняла, а в последнюю очередь галифе приспустила вниз и отпрянула, увидев вывалившийся «елдак», который уже настроенный был. От неожиданности увиденного Варька тихо ойкнула. «Ох! Вершка четыре будет, не меньше», – подумала Варя.
— Не бойся, возьми его в руки, — сдержанно и спокойно сказал Вася.
Варя нерешительно, преодолевая стеснение, прикоснулась руками к горячему органу Василия и её бросило в дрожь. Вася, заметив это, тут же прижал девушку к себе и поцеловал. Он аккуратно приподнял снизу платье на девице, оголив нижнюю её часть, подхватил Варьку на руки и нежно усадил её на стол в предбаннике. Ловко стянул с неё платье и бережно уложил девушку вдоль стола. А стол-то в самый раз по высоте. Лежит Варя, вся съёжилась, потряхивает её от страха, да от стыдливости и непроизвольно прикрывает руками низ живота. Вася взял девушку за ноги и подтянул к себе, закинув её ноги на свои плечи, как Клавдия научила. Осторожно убрав её руки и любуясь девственной, белоснежно-бархатной кожей, он стал поглаживать девушку рукой по груди, пропуская между пальцев её нежные маленькие сосочки, выделяющиеся на почти бесцветных ореолах, по низу живота, на мгновение задерживая ладонь между её ног и вновь возвращаясь на живот и грудь.
Успокаивая девушку, он ласково начал её уговаривать:
— Не бойся, дурёха, я осторожно буду.
Он продолжал поглаживать девушку, пока не почувствовал, что она успокаивается и начинает возбуждаться. Положив плашмя ладонь на её лобок и немного подержав, он медленно опустил руку вниз и проник кончиками пальцев между её половых губ и осторожно развёл их в сторону. Варя открыла рот, издала стон и тяжело задышала. Василий осторожно подвёл к ней свой орган, провёл по половым губам и с ходу вошёл в неё. Варя только ойкнуть успела, да мамку вспомнить. А дальше всё пошло хорошо. Вася не спешил, получал удовольствие и всё делал осторожно, чтобы девке ничего не нарушить. Варя, почувствовав приятное внутреннее заполнение, начала двигаться встречно в такт, тихонько постанывая. Её светлые и немного вьющиеся волосы повлажнели от пота, как и всё её тело. Василий легко управлял процессом и его движения становились всё быстрее и быстрее. С каждым движением он настойчиво проникал всё глубже и глубже в девушку, которая непроизвольно пыталась одной рукой сдерживать его напор. Вдруг Варька задышала ещё сильнее и, вскрикнув, конвульсивно сжалась, её тело затряслось, теряя контроль и, судорожно вытянувшись, она вдруг на выдохе взвыла. В это время Вася почувствовал, как у девушки напрягаются внутренние мышцы, сжимая его плоть и, затихая на последних толчках, вместе с вырвавшимся стоном, изверг семя в Варю и обмяк, плавно опустив вспотевшую голову на её грудь. Отдышавшись, обнял Варю и, нежно её поцеловав, сказал, что она самая красивая в деревне. Варька аж загордилась от радости и от приятных чувств. Неподвижно посидела, поостыла и успокоилась, что всё у неё уже случилось, и даже немного поплакала.
— Ты, Васенька, не обращай на меня внимания, это я от счастья. Люблю я тебя.
Вася взял Варвару за руку и повёл обмываться в парилку. Сам осторожно полил воды на девушку и смыл кровь с её лона. Потом ей предложил то же сделать с собою. Варя мыла Васин «елдак» и как заворожённая смотрела на него, не отрывая взгляда. А орган в её руках опять начал увеличиваться и увеличиваться.
— Вася, а ещё раз можно? – спросила Варя.
— Можно и не раз, целый день наш.
Чтобы меньше разговоров было и свидетелей, к ночи, как стемнело, Василий проводил Варвару домой и у неё же и остался. Рано утром, с петухами, собрался, поцеловал Варю и отправился на работу. По договорённости с Клавдией Варьке дали отгул, пусть отдохнёт немного, у неё же праздник.
Пролетела зима, а в деревне половина баб «брюхатые» и Варя тоже. Ходят весёлые, радуются, хвалятся животами друг перед дружкой. Вот как жизнь повернулась. А Вася всё чаще и чаще к Варваре захаживать стал. Видно, по душе ему девка пришлась. Варвара счастливая по деревне ходит, Васеньку милым кличет. Иногда, конечно, погрустит и поплачет, что не одна она у него единственная, но деревенские бабы быстро ей мозги на место вправляли. А Василий Степанович, хоть и меньше стал похаживать по другим женщинам, но похаживал.
— Ты, Варенька, не ревнуй шибко, один я в деревне мужик пока, хочу не хочу, а всех уважить надо, а то деревня пропадёт, – поглаживая Варю по голове, жалеючи говорил Вася. — А ребёночка я обязательно признаю и на свою фамилию запишу.
К лету и осени разродились бабы и в деревне появилось больше двадцати младенцев. Когда из района приехали их регистрировать, оказалось, что все новорожденные детки Васильевичи и Васильевны. Вот удивилось районное начальство. Когда разобрались, что и как, посмеялись и позавидовали председателю Мартынову. Но сочли, что это не порядок и пообещали командировать в деревню из других районов мужиков для создания, так сказать, социалистических семей.
Приезжали молодые парни и мужики и оставались в деревне. Благо, председатель мужик деловой, да справедливый. Кому леса для дома выделит, кому ещё чем поможет. И баб своих в обиду не даст.
Нюрка первая замуж вышла, за тракториста Николая, бывшего фронтовика-танкиста. Обгорел мужик на войне, лицо повредил и глаза лишился, не захотел возвращаться в родной посёлок, где его ещё молодым да красивым помнили, вот и подался в другие края и судьбу свою встретил.
Женщины от Николая отворачивались, за глаза называя его «кривеньким». А вот Нюрка разглядела мужика и обласкала. Приглянулись они друг-другу и время тянуть не стали – сыграли свадьбу. Председатель лично зарегистрировал молодых и со свадьбой помог.
– Кривенький, да миленький, – говорила сияющая Нюрка, глядя на мужа. Расцвела на глазах баба. Счастливая!
А Варвара уже третьего Мартынова родила. Вася сошёлся с ней и объявил всем, что Варвара теперь жена ему. Свадьбы, правда, не было, просто в сельсовете расписались, но вечерок со своими посидели, отметили.
Василий Степанович же каждый год, в конце лета, устраивал праздник для всех детей. На всю июльскую зарплату покупал конфет да пряников и угощал всех деревенских ребят, наказывая старшим детям следить за тем, чтобы младших не обижали и всем поровну досталось. А у детей в деревне повелось называть Василия Степановича – тятя-председатель. Так и кричали: «Тятя-председатель идёт, тятя-председатель».
Шли годы, детишки в деревне выросли и уже сами стали создавать семьи. А Клавдия с Марией строго следили за тем, чтобы Мартынова дети, не дай Бог, между собой не «перехлестнулись».

Источник