Пьеса заговор чувств краткое содержание

«Заговор чувств»

Впервые напечатано в «Красной газете» (веч. вып.), 1929, № 74, 23 марта.

Печатается по тексту газеты.

Театр Вахтангова, каждый спектакль которого, при правильной его оценке, является, в сущности говоря, большим театральным событием, создал из пьесы Олеши «Заговор чувств» еще одно сценическое произведение, 1 имеющее громадное культурное значение.

Роман Олеши «Зависть» вызвал всеобщее внимание. О нем очень много писали. Никто не сомневался в его исключительной талантливости, но сомнения вызывала самая установка этого романа. 2 На первый взгляд значение его было совершенно очевидным: центральная фигура, опустившийся интеллигент Кавалеров был взят как носитель чувства жгучей зависти к новому, большевистскому миру и его представителям. Но при ближайшем рассмотрении бросалось в глаза, что Кавалеров и выступавшая за ним другая, как бы руководящая фигура всего этого движения зависти старого мира к новому — Иван Бабичев, были разработаны не только с большой долей знания их переживаний, но и с некоторой симпатией. Критики спрашивали себя: при отмечаемой автором сложности психологии и как бы в известной степени законной неудовлетворенности представителей культуры XIX века, не склонится ли во мнении некоторых читателей чашка весов в их сторону, когда на другой чашке весов большевистские типы (Андрей Бабичев, Володя Макаров) показаны не столько в обаянии революционной борьбы, как в служении (правда, убежденном, энтузиастическом) разным частностям нашего хозяйственного строительства? Некоторые спрашивали себя: нет ли своеобразного бессознательного лукавства у Олеши, когда он, обильно забрызгивая грязью Ивана Бабичева и Кавалерова, в то же время восхищается красочными переливами происходящего в них гнилостного процесса и не жалеет труда для изображения своеобразной гениальности их декадентских переживаний, и в то же время в противопоставляемом им большевистском мире заставляет играть такую центральную роль колбасу, «Четвертак», физкультуру, как бы невольно сводя наше коммунистическое строительство к трезвенности и прозе, не дающим никакого простора живым человеческим чувствам, которые ведь не так легко уместить, например, в чистую экономику. Критики спрашивали себя, не хочет ли Олеша сказать: «Старый мир безнадежно осужден и умирает; но посмотрите, как он был своеобразно богат! Новый мир, конечно, победит, но ведь, в сущности говоря, правы те, кто говорил о нем, что он есть прежде всего удовлетворение желудочного идеала».

Такого рода замечания относительно «Зависти» как романа неправильны. Но я должен сказать, что при переделке его в пьесу автор произвел в нем некоторые существенные изменения. Они идут по двум линиям, из которых первую мы одобряем вполне, а относительно второй мы имеем несколько оговорок.

Придавая тому же замыслу, что и в романе, вид пьесы, автор резче подчеркнул основные линии. Так в пьесе упрощается весь сюжет.

Кавалеров в конце пьесы восстает бунтом против своего ментора и вдохновителя Ивана Бабичева, собственными руками вычеркивает его из числа живых и преклоняется перед жизненным началом, воплощением которого является Бабичев Андрей. И именно по–фортинбрасовски возглашает Андрей: «Страсти окончились», — раздается марш, и входят футболисты. 3

Пьеса приобрела таким образом характер некоторого славословия коммунистического начала жизни. Точки над «и» поставлены.

За это мы не можем быть в претензии на автора, так как, хотя оставшийся несколько проблематичным сюжет романа в пьесе подчеркнуто определенен, все же исполнение этой драмы, рисующее столкновение двух миров и победу нового, сделано так сложно и тонко, что упрек в упрощенстве, в грубоватой тенденциозности не ранит пьесы.

Но, как будто в ответ на уже раздававшуюся критику романа, автор несколько меняет характеристику самого Андрея Бабичева.

Оговоримся сразу. Требовать, чтобы положительная фигура пьесы знаменовала собою какой–то «синтетический коммунизм», чтобы это был «коммунист во весь рост», в котором ярко выражены были [бы] все грани коммунизма как гигантского общественного явления, — это значит требовать невозможного или даже толкать авторов на совершенно ложный путь. Нет и не может быть такого коммуниста, который знаменовал бы собою совокупность всех свойственных, коммунизму черт. Это был бы не живой человек, не тип, а какая–то странная искусственная аллегория. Ни один из коммунистов живых не отражает собою всей партии или всей идеи коммунизма, а лишь некоторые отдельные его черты, ибо коммунизм как партия и как идея значительно шире какой бы то ни было личности, даже самой крупной.

В романе Андрей Бабичев, которого Кавалеров злобно называет колбасником, дельцом и т. д., действительно отражает собою некоторую очень важную, очень славную, очень победоносную линию коммунизма — именно его практического строительства, энтузиастической преданности отдельным точным задачам, которые, будучи вырваны из общей связи всего нашего устремления, действительно могут показаться прозаическими, но верность которым, преданность которым в их полной конкретности на фоне общего плана является, наоборот, лучшей гордостью коммуниста.

Да, Андрей Бабичев хочет создать вкусную, питательную, дешевую колбасу, да, он строит огромную столовую под прозаическим названием «Четвертак». Он не только хозяйственник вообще, он уже того — пищевик. Но в этом и есть справедливая причина его гордости, что он настоящий коммунистический пищевик, для которого его конкретные задачи освещены ярким огнем борьбы против индивидуальной кухни, против порабощения женщины, против страшного бича домашнего хозяйства, которое так клеймил Ленин, 4 — огнем борьбы за коллективизацию питания. Так же каждая другая хозяйственная задача, за какую бы мы ни взялись, оказывается в нашем понимании огромной, величественной, заслуживающей самой глубокой преданности задачей. Является недостойным, пошлым, жалким, когда коммунисты (или чаще непрошеные хвалители коммунизма) начинают обвинять Андрея Бабичева по–кавалеровски, что он действительно делец, действительно колбасник и что фигуру эту надо было заменить чем–то более синтетичным, широким, высоким и т. д.

К сожалению, Олеша как будто внял голосу подобной критики и постарался сентиментализировать Андрея Бабичева.

Пьеса — это не жизнь, характер в драме — это не живой человек из жизни, он должен быть построен так, чтобы общая тема пьесы выигрывала как можно больше. И с этой точки зрения надо было сделать Андрея именно непреклонным «дельцом». Достаточно дать понять, что это делец не для роста своего капитала и не для карьеры, а делец — советский, чтобы все эти разговорчики горохом отпрянули от соответственной фигуры.

Как видит читатель, что если есть люди, которые упрекают Олешу в том, что он сделал Андрея слишком прозаическим дельцом, то мы упрекаем его в обратном. Надо было сделать его более выдержанным и беспощадным коммунистом–дельцом.

Поскольку, однако, этой стихии в Андрее все–таки осталось много, мы считаем эту фигуру более или менее удовлетворительной.

Если пьеса Олеши в общем является хотя и небезупречной, но удачной переделкой его романа, то о постановке можно говорить только в тонах самой высокой похвалы.

Вторая картина, изображающая какую–то современную московскую гофманиаду в глубине обывательской, многонаселенной московской квартиры, виртуозно метка и жутка в такой мере, что хотелось бы видеть какую–то целостную пьесу, почерпнутую именно в таком вот невольном общежитии и в этих тонах развертывающую, быть может, целую драматическую философию.

Сцена сна, которая показалась многим условной и фантастичной, на самом деле удивительно реалистична и победоносно превосходна. 5

Поразительна также и в литературном и в сценическом отношении изумительная сцена «тайной вечери» Ивана Бабичева, на которой мещанские сотрапезники раскрывают свои затаенные чувства и коллективно осуждают большевика Андрея на смерть.

Наконец, последняя сцена, в особенности ее окончательный аккорд, представляет собою действительно победоносный финал. Она была встречена почти без исключения всей публикой генеральной репетиции долго не смолкавшими громовыми аплодисментами.

«Заговор чувств» есть новая большая победа Театра Вахтангова и вместе с тем новая большая победа на всем нашем театральном фронте.

1. Пьеса Ю. Олеши «Заговор чувств» была поставлена в Театре им. Евг. Вахтангова (премьера — 13 марта 1929 г.). Постановка — А. Д. Попова, режиссеры — Б. В. Щукин, А. Д. Козловский, С. А. Марголин. Художник — Н. П. Акимов. В главных ролях: О. Ф. Глазунов (Андрей Бабичев), А. И. Горюнов (Иван Бабичев), В. И. Москвин (Кавалеров), Е. Г. Алексеева (Валя). ↩
2. См., например, статьи: Д. Горбов, «Оправдание зависти» («Новый мир», 1928, кн. 11), Д. Тальников, «Литературные заметки» («Красная новь», 1928, № 6, июнь), Як. Черняк, «О «Зависти» Юрия Олеши» («Печать и революция», 1928, кн. 5, июль — август), Ж. Эльсберг, «Зависть» Ю. Олеши как драма современного индивидуализма» («На литературном посту», 1928, № 6, март). ↩
3. Ироническая параллель с завершающим трагедию Шекспира «Гамлет» появлением принца Фортинбраса. ↩
4. См. в статье «Великий почин» (В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 39, стр. 24) и в других работах Ленина. ↩

Далее в машинописи, хранящейся в архиве Института марксизма–ленинизма при ЦК КПСС, следует текст:

«Когда некоторые зрители говорили мне, что это фантастика и даже чуть не мистика, я мог только посмотреть на них с совершенным изумлением. Неужели мы докатились до того, что превосходнейшее сценическое отображение сна, который ведь есть своеобразная реальность, такое отображение, которое делает из этого сна точнейшую характеристику сновидящего лица, мы станем считать за отклонение от реализма, от «материализма». Сон Кавалерова использован здесь для тончайшей характеристики самого Кавалерова. В образах показано, во что обращаются в его бедном–истерзанном мозгу ранее показанные нам в объективном освещении социальные фигуры и явления. И сделано это превосходно. Каждый штрих этого сна может служить комментарием для психологии Кавалеровых и ответом многим критикам, которые, сами того не сознавая, в сущности по–кавалеровски подходят к спектаклю»

Источник

Заговор чувств

Пьеса «Заговор чувств» стала переработкой для сцены успешного романа «Зависть». В центре сюжета – люди старые и новые, индустриалисты и мещане. В молодой Советской республике строится прекрасный мир будущего с фабриками-кухнями и ликвидацией всего индивидуального, но живые чувства – страсть, гнев, жестокость – сдаваться не готовы… Но будет ли удачен бунт приверженцев «старины»?

Оглавление

• Действующие лица
• Сцена первая

Из серии: Библиотека драматургии Агентства ФТМ

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Заговор чувств предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

В доме Андрея Бабичева. Утро.

Светлая, чистая комната. На стене под стеклом план фабрики-кухни «Четвертак».

Бросается в глаза эта громадная надпись — «Четвертак».

Первый этаж. Окна, стеклянная дверь, видна за ними терраса, зелень, сад. Очень светло и ярко. Налево и направо — двери. На диване сидит на беспорядочной постели Кавалеров. Медленно одевается. Посередине комнаты на полу циновка, стоит табурет. Андрей Бабичев из кувшина льет воду в таз.

Андрей гол до пояса, в трикотажных кальсонах.

Кавалеров. Месяц тому назад вы меня подобрали у порога пивной. Вы привезли к себе в дом никому не известного молодого человека. И вот уже месяц, как я, жалкий люмпенпролетарий, живу под кровом знаменитого человека.

Андрей. Не прикидывайтесь овечкой. Все вышло отлично. Вы знаете английский язык. Я работаю над книгой, и вы мне отлично помогаете. Я вам очень благодарен.

Кавалеров. Значит, я буду спать на этом диване до тех пор, пока вы не закончите вашу книгу. Да? А потом что?

Андрей. А потом я не знаю.

Кавалеров. Вот видите. Тогда я сегодня же уйду.

Андрей. Это нечестно — бросать работу. (Устанавливает таз на табурете.) Так… та-ак. Отличный таз. По-моему, вода в тазу выглядит гораздо лучше, чем на свободе. Смотрите, какой синий таз. Красота. Вон там окно, а пожалуйста, если нагнуться, то видно, как окно пляшет в тазу. (Смотрит, нагнувшись, в таз, заходит спереди.) Ух ты, здорово! (Толкает таз.) А ну… (Любуясь.) Красота. (Уходит в спальню.)

Кавалеров (один). Сколько вы весите?

Андрей (из спальни). Шесть пудов. (Выходит с полотенцем в руках.) Вчера я спускался где-то по лестнице. Иду и чувствую — черт знает что — груди трясутся. Понимаете, Кавалеров? Груди трясутся, как у бабы. Кошмар. Я решил прибавить новую серию упражнений. (Приступает к гимнастике. Приседания.) Р-р-раз… дв-а-а… р-р-раз… дв-а-а… р-р-раз… дв-а-а… Вам надо гимнастикой заниматься. Р-р-раз… дв-а-а… Разжиреете. Сколько вам лет, Кавалеров?

Кавалеров. Двадцать восемь. Мне столько же лет, сколько веку.

Андрей (выбрасывание рук). Ать-два. Ать-два. Ать, ать, ать, ать-два.

Кавалеров. Я часто думаю о веке. Знаменит наш век. Моя молодость совпала с молодостью века.

Андрей. Ать-два. Ать-два… ффу…

Кавалеров. Но, к сожалению, я родился в России. Я хотел бы родиться в маленьком французском городке, расти в мечтаниях… Поставить себе какую-нибудь высокую цель… И в прекрасный день уйти из городка и пешком прийти в столицу и там добиться цели… Но я не родился на Западе.

Андрей (бег на месте). Оп-цоп, оп-цоп, оп-цоп.

Кавалеров. В Европе одаренному человеку большой простор для достижения славы. Там любят чужую славу. А у нас? У нас не любят чужой славы. Правда ведь?

Андрей. Правда. (Ложится на спину. Поднимает поочередно ноги.)

Кавалеров. В нашей стране дороги славы заграждены шлагбаумами. Одаренный человек либо должен потускнеть, либо решиться на то, чтобы с большим скандалом поднять шлагбаум.

Андрей (поднимает ногу). Ух… Р-раз… Нога у меня вроде шлагбаума. Одна нога два пуда весит.

Кавалеров. Вы говорите, что личная слава должна исчезнуть. Вы говорите, что личность ничто, а есть только масса. Так вы говорите?

Андрей. Так мы говорим.

Кавалеров. Чепуха. Я хочу моей собственной славы. Я требую внимания.

Андрей, поднимаясь с циновки, становится на четвереньки, таким образом, он повернут к Кавалерову задом.

Это очень легко: показать зад.

Андрей (встал на ноги). Ф-фу… Будет. Теперь вода. Пожалуйте, вода.

Кавалеров. Вы требуете трезвого подхода к вещам, к жизни. Так вот нарочно я сотворю что-нибудь явно нелепое. Совершу гениальное озорство. Нарочно. Вы хотите, чтобы все было полезно, а я хочу быть бесполезным. (Пауза.) Взять, например, и покончить с собой. (Пауза.) Без всякой причины. Из озорства. Чтобы доказать, что я имею право распорядиться собой, как мне угодно. Именно: глупое самоубийство. И как раз теперь, когда столько говорят о целеустремленности. Да, повеситься. (Пауза.) Вот возьму и повешусь у вас над подъездом.

Тут Андрей уходит в дверь направо, унося таз, затем возвращается.

Андрей. Повесьтесь лучше над подъездом ВСНХ. На Варварской площади. Там громадная арка. Видали? Там получится эффектно. (Уходит снова в дверь направо, унося табурет.)

Кавалеров (один). Тупой сановник.

Андрей возвращается, проходит в спальню, в дверь налево.

Андрей в спальне.

Я хочу вам рассказать маленький случай.

Андрей (из спальни). Расскажите маленький случай.

Кавалеров. Однажды… это было давно… я был маленький гимназистик. Отец повел меня в музей восковых фигур. Знаете: паноптикум. Там, знаете, стоят такие стеклянные кубы. И в кубах помещаются разные фигуры: Клеопатра, горилла похищает девушку, Робеспьер на гильотине… И в одном кубе лежал какой-то красивый мужчина. Во фраке. В груди у него была рана. Он умирал, закатывались веки. Отец мне сказал: это французский президент Сади Карно, раненный анархистом. (Пауза.) Прекрасный мужчина лежал, задрав бороду. Медленно шла его жизнь… как часы… это было прекрасно. Тогда впервые я услышал гул времени.

Кавалеров. Гул времени. Вы не понимаете? Я услышал, как гудит время. Понимаете? Надо мной неслись времена. Я плакал от восторга. Я решил стать знаменитым.

Кавалеров. Тогда я был маленький гимназист, и в тот день я решил стать знаменитым. Я решил во что бы то ни стало добиться того, чтобы когда-нибудь и мое изображение, и мой восковой двойник, наполненный гудением веков, вот так же красовался в великом музее будущего…

Андрей выходит из спальни, одетый.

Есть люди, которых вещи не любят, и есть люди, которых вещи любят. Вот вы, Андрей Петрович… вас вещи любят. На вас все элегантно сидит. А меня вещи не любят.

Андрей достал из шкапчика еду. Сел за круглый стол, ест.

Мебель норовит подставить мне ножку. Вчера этот угол (указывает на угол письменного стола) буквально укусил меня. Вот только что я уронил запонку. Где она? Куда она исчезла? Если вы уроните запонку, то она остановится где-нибудь у ваших ног, а у меня запонка закатилась под буфет. Посмотрите: буфет надо мной смеется.

Андрей. Вам надо, Кавалеров, познакомиться с братом моим, Иваном. Вы найдете общий язык. Кстати, мой брат Иван опять появился в Москве. Целый год не показывался. Брат мой Иван ходит-ходит, и вдруг пропал. Где Иван? Никто не знает. Неизвестно: может, он в тюрьме, а может, в сумасшедшем доме… (Пауза.) Шел мой брат вчера днем по Петровскому бульвару. Я с остановки смотрел. Шел он и подушку за ухо нес. А за ним дети бежали. Чудак. Шагает, шагает, потом остановился, котелок снял и во все стороны кланяется.

Кавалеров. С подушкой?

Андрей. С подушкой. Он большой чудак, братец мой Иван.

Кавалеров. Почему он ходит с подушкой?

Андрей. Да ну его к черту.

Кавалеров садится бриться. В дальнейшем бреется.

Итак, Кавалеров, мы находимся на пороге великих событий.

Кавалеров. В связи с появлением вашего брата?

Андрей. Да ну его к черту, моего брата. Я имею в виду то, что через несколько дней будет выпущен новый сорт колбасы.

Кавалеров. Целый месяц я слышу разговоры об этой колбасе.

Андрей. А вы думаете пустяк колбасу сделать? Да еще такую колбасу! Вы что-нибудь понимаете в колбасном деле?

Кавалеров. Ничего не понимаю.

Андрей (поел, чувствует себя отлично). Это будет замечательная колбаса. Вы должны меня уважать. Кавалеров, я добился удивительных результатов. Это будет большая победа. Вот вы увидите. Хо-хо! Это будет здорово. Мы ее в Милан пошлем на выставку. А потом за «Четвертак» примемся. Вот он «Четвертак». (Подходит к плану «Четвертака», смотрит, отступает, приближается, любуется.) Кавалеров, фабрика-кухня называется «Четвертак». Это хорошо. По-моему, хорошо. «Четвертак». Фабрика-кухня. А почему «Четвертак»? А? А потому, что обед из двух блюд будем продавать по двадцать пять копеек. По четвертаку. Хорошо? Оба мясные. По-моему, хорошо. Смотрите, какой план немец начертил. Красота! Дом-гигант. Вот тут сад. Видите? Вышки, площадка. Здорово? По-моему, здорово. Молодой немец. Вот вам и «Четвертак». Универсальная столовая. Завтраки, чаи, обеды, доставка на дом, детское отделение, научное приготовление молочной каши. Вы знаете, Кавалеров, две тысячи обедов будем отпускать. Море щей. Кавалеров, напишите об этом поэму.

Кавалеров. О чем?

Андрей. О щах. Поэма о массовом обеде. Две тысячи людей едят щи под звуки Вагнера. По-моему, хорошо. Поэма о разрушении кастрюль. (Пауза.) Здорово. Здорово. К черту восьмушки, бутылочки, к черту пакетики. Подумаешь: восьмушка соли, бутылочка подсолнечного… Позор. Кустарничание. Построим «Четвертак», тогда увидите. Двадцать пудов подсолнечного! Я трахну по кастрюлькам, по бутылочкам, по котелкам, к чертовой матери.

Кавалеров. Андрей Петрович, вы знаете что… Я, кажется, тоже вашего брата вчера видел… Он похож на вас.

Источник