Эрих Мария Ремарк несколько цитат.
Кто хочет удержать, тот теряет. Кто готов с улыбкой отпустить — того стараются удержать.
Не вздумайте кого-то удержать,
Срабатывает быстро отторжение.
Уж лучше вам с улыбкой отпускать,
Тогда надежда есть на продолжение.
———
Родиться дураком не позор, а вот умереть дураком, стыдно.
Кем родились, нам это не понять,
Лишь позже начинаешь ощущать.
А жизнь прожив, ты точно будешь знать,
Что дураком негоже умирать.
———
Одиночество легче, когда ты любишь.
Коль ты один и никого не любишь,
То одиночество ты зАпросто забудешь.
Но если есть ОНА, другой расклад,
Страдания, боль, но жизни всё же рад!
———
Разум дан человеку, чтобы он понял что жить одним разумом нельзя.
Нам разум дан, но есть ещё и чувства,
И понимаем раз и навсегда.
Без них порой, доходим до безумства,
Тут сумма чувств и разума нужна.
———
Принципы иногда надо нарушать, иначе от них никакой радости.
За принципы всегда стою горою,
Но обстоятельства не менее сильны.
Не бойтесь отступать от них, порою,
И главное, чтоб нЕбыло войны.
———
Женщин следует боготворить, либо оставлять. Всё остальное ложь.
Коль не уверен, что её ты любишь,
Букеты, ласки, сладкие слова.
В конце концов её ты позабудешь,
Любовь ведь ложь не терпит никогда.
————
Пока человек не сдаётся, он сильнее своей судьбы.
Нас часто лупит жизнь, а мы крепчаем,
И наша стойкость помогает нам.
И на судьбу порою, зря киваем,
Судьбу свою ты лепишь чаще сам.
————
Чем примитивнее человек, тем более высокого он о себе мнения.
Считаете себя вы феноменом,
Всезнающим красавцем и спортсменом.
Для вас не писан никакой закон,
Так вы обычный братец мудозвон.
————
Всё проходит — это самая верная истина на свете.
Вы верьте в счастье без прикрас,
Оно вас всё-равно найдёт.
Лишь мысленно отдай приказ,
И вновь поверь, что всё пройдёт.
И равнодушия уж нет,
Улыбкой светится лицо.
Скажи небрежно — всё пройдёт,
И всё пройдёт, и всё прошло.
————
Лучше умереть, когда хочется жить, чем дожить до того, что захочется умереть.
Коль давит жизнь, сильно желание смерти,
Такое может быть, вы мне поверьте.
И горе, кто до этого дожил,
И временем своим не дорожил.
————
Только тот, кто не раз оставался один, знает счастье встреч с любимой.
Лишь тот, кто одиночество познал,
Оценит встречу со своей любимой.
А если не скучал и не страдал,
То встреча та окажется рутиной.
————
Кто слишком часто оглядывается назад, легко может споткнуться и упасть.
Кто чаще падает, с рождения до кончины,
Для этого есть веские причины.
Поэтому смотри перед собой,
И не крути бездумно головой.
————
Счастье — самая неопределённая и дорогостоящая вещь на свете.
Счастье нельзя обобщать,
Каждый по своему счастлив.
Нам бы хотелось понять,
Чей из рецептов удачлив.
Сходства не надо искать,
Кто-то смеётся, кто плачет.
Да, нелегко нам понять,
Где оно вдруг замаячит.
Источник
От принципов необходимо иногда отступать иначе они не доставляют радости
Эрих Мария Ремарк
Erich Maria Remarque
Drei Kameraden, 1936
© The Estate of the Late Paulette Remarque, 1937
© Перевод. И. Шрайбер, наследники, 2012
© Издание на русском языке AST Publishers, 2012
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
Небо было желтым, как латунь, и еще не закопчено дымом труб. За крышами фабрики оно светилось особенно ярко. Вот-вот взойдет солнце. Я глянул на часы. До восьми оставалось пятнадцать минут. Я пришел раньше обычного.
Я открыл ворота и наладил бензоколонку. В это время первые машины уже приезжали на заправку. Вдруг за моей спиной послышалось надсадное кряхтенье, будто под землей прокручивали ржавую резьбу. Я остановился и прислушался. Затем прошел через двор к мастерской и осторожно открыл дверь. В полумраке, пошатываясь, сновало привидение. На нем были испачканная белая косынка, голубой передник и толстые мягкие шлепанцы. Привидение размахивало метлой, весило девяносто килограммов и было уборщицей Матильдой Штосс.
С минуту я стоял и разглядывал ее. Переваливаясь на нетвердых ногах между радиаторами автомобилей и напевая глуховатым голосом песенку о верном гусаре, она была грациозна, как бегемот. На столе у окна стояли две бутылки коньяка – одна уже почти пустая. Накануне вечером она была не почата. Я забыл спрятать ее под замок.
– Ну, знаете ли, фрау Штосс… – вымолвил я.
Пение прекратилось. Метла упала на пол. Блаженная ухмылка на лице уборщицы погасла. Теперь привидением был уже я.
– Иисусе Христе… – с трудом пробормотала Матильда и уставилась на меня красными глазами. – Не думала я, что вы так рано заявитесь…
– Понятно. Ну а коньячок ничего?
– Коньяк-то хорош… но мне так неприятно. – Она вытерла ладонью губы. – Прямо, знаете, как обухом по голове…
– Не стоит преувеличивать. Просто вы накачались. Как говорится, пьяны в стельку.
Она едва удерживалась в вертикальном положении. Ее усики подрагивали, а веки хлопали, как у старой совы. Но вскоре она кое-как овладела собой и решительно сделала шаг вперед.
– Господин Локамп. Человек всего лишь человек… Сперва я только принюхивалась… потом не выдержала, сделала глоток… потому что в желудке у меня всегда, знаете ли, какая-то вялость… Вот… а потом… а потом, видать, бес попутал меня… И вообще – нечего вводить бедную женщину в искушение… нечего оставлять бутылки на виду.
Уже не впервые я заставал ее в таком виде. По утрам она приходила на два часа убирать мастерскую, и там можно было спокойно оставить сколько угодно денег, к ним она не прикасалась… А вот спиртное было для нее то же, что сало для крысы.
Я поднял бутылку.
– Коньяк для клиентов, вы, конечно, не тронули, а любимый сорт господина Кестера вылакали почти до дна.
Огрубевшее лицо Матильды исказилось гримасой удовольствия.
– Что правда, то правда… В этом я знаю толк. Но, господин Локамп, неужто вы выдадите меня, беззащитную вдову?
Я покачал головой:
– Сегодня не выдам.
Она опустила подоткнутый подол.
– Ладно, тогда улепетываю. А то придет господин Кестер… ой, не приведи Господь!
Я подошел к шкафу и отпер его.
Она торопливо подковыляла ко мне. Я поднял над головой коричневую четырехгранную бутылку.
Она протестующе замахала руками:
– Это не я! Честно вам говорю! Даже и не пригубила!
– Знаю, – сказал я и налил полную рюмку. – А вы это когда-нибудь пробовали?
– Вопрос! – Она облизнулась. – Да ведь это ром! Выдержанный ямайский ром!
– Правильно. Вот и выпейте рюмку!
– Это я-то? – Она отпрянула от меня. – Зачем же так издеваться, господин Локамп? Разве можно каленым железом по живому телу? Старуха Штосс высосала ваш коньяк, а вы ей в придачу еще и ром подносите. Да вы же просто святой человек, именно святой… Нет, уж лучше пусть я умру, чем выпью!
– Значит, не выпьете. – сказал я и сделал вид, будто хочу убрать рюмку.
– Впрочем… – Она быстро выхватила ее у меня. – Как говорят, дают – бери. Даже если не понимаешь, почему дают. Ваше здоровье! А у вас, случаем, не день ли рождения?
– Да, Матильда. Угадали.
– Да что вы! В самом деле? – Она вцепилась в мою руку и принялась ее трясти. – Примите мои самые сердечные поздравления! И чтобы деньжонок побольше! – Она вытерла рот. – Я так разволновалась, что обязательно должна тяпнуть еще одну. Ведь вы мне очень дороги, так дороги – прямо как родной сын.
Я налил ей еще одну рюмку. Она разом опрокинула ее и, прославляя меня, вышла из мастерской.
Я спрятал бутылку и сел за стол. Через окно на мои руки падали лучи бледного солнца. Все-таки странное это чувство – день рождения. Даже если он тебе, в общем, безразличен. Тридцать лет… Было время, когда мне казалось, что не дожить мне и до двадцати, уж больно далеким казался этот возраст. А потом…
Я достал из ящика лист бумаги и начал вспоминать. Детские годы, школа… Это было слишком давно и уже как-то неправдоподобно. Настоящая жизнь началась только в 1916 году. Тогда я – тощий восемнадцатилетний верзила – стал новобранцем. На вспаханном поле за казармой меня муштровал мужланистый усатый унтер: «Встать!» – «Ложись!» В один из первых вечеров в казарму на свидание со мной пришла моя мать. Ей пришлось дожидаться меня больше часа: в тот день я уложил свой вещевой мешок не по правилам, и за это меня лишили свободных часов и послали чистить отхожие места. Мать хотела помочь мне, но ей не разрешили. Она расплакалась, а я так устал, что уснул еще до ее ухода.
1917. Фландрия. Мы с Миддендорфом купили в кабачке бутылку красного. Думали попировать. Но не удалось. Рано утром англичане начали обстреливать нас из тяжелых орудий. В полдень ранило Кестера, немного позже были убиты Майер и Детерс. А вечером, когда мы уже было решили, что нас оставили в покое, и распечатали бутылку, в наши укрытия потек газ. Правда, мы успели надеть противогазы, но у Миддендорфа порвалась маска. Он заметил это слишком поздно и, покуда стаскивал ее и искал другую, наглотался газу. Долго его рвало кровью, а наутро он умер. Его лицо было зеленым и черным, а шея была вся искромсана – он пытался разодрать ее ногтями, чтобы дышать.
1918. Это было в лазарете. Несколькими днями раньше с передовой прибыла новая партия. Бумажный перевязочный материал. Тяжелые ранения. Весь день напролет въезжали и выезжали операционные каталки. Иногда они возвращались пустыми. Рядом со мной лежал Йозеф Штоль. У него уже не было ног, а он еще не знал об этом. Просто этого не было видно – проволочный каркас накрыли одеялом. Он бы и не поверил, что лишился ног, ибо чувствовал в них боль. Ночью в нашей палате умерло двое. Один – медленно и тяжело.
1919. Я снова дома. Революция. Голод. На улицах то и дело строчат пулеметы. Солдаты против солдат. Товарищи против товарищей.
1920. Путч. Расстрел Карла Брегера. Кестер и Ленц арестованы. Моя мама в больнице. Последняя стадия рака.
1921… Я напрасно пытался вспомнить хоть что-нибудь. Словно этого года вообще не было. В 1922-м я был железнодорожным рабочим в Тюрингии, в 1923-м руководил отделом рекламы фабрики резиновых изделий. Тогда была инфляция. Мое месячное жалованье составляло двести миллиардов марок. Деньги выплачивали дважды в день, и после каждой выплаты предоставлялся получасовой отпуск, чтобы обежать магазины и что-нибудь купить, пока не вышел новый курс доллара и стоимость денег не снизилась вдвое…
А потом. Что было в последующие годы? Я отложил карандаш. Стоило ли воскрешать все это в памяти? К тому же многое я просто не мог вспомнить. Слишком все перемешалось. Мой последний день рождения я отмечал в кафе «Интернациональ», где в течение года работал пианистом – должен был создавать у посетителей «лирическое настроение». Потом снова встретил Кестера и Ленца. Так я и попал в «Аврема» – «Авторемонтную мастерскую Кестера и К°». Под «К°» подразумевались Ленц и я, но мастерская, по сути дела, принадлежала только Кестеру. Прежде он был нашим школьным товарищем и ротным командиром; затем пилотом, позже некоторое время студентом, потом автогонщиком и, наконец, купил эту лавочку. Сперва к нему присоединился Ленц, который несколько лет околачивался в Южной Америке, а вслед за ним и я.
Источник
Эрих Мария Ремарк — цитаты
Скромность и добросовестность вознаграждаются только в романах. В жизни же подобные качества, пока они кому-то нужны, используются до конца, а потом на них просто плюют.
Были у нее два поклонника. Один любил ее и дарил ей цветы. Другого любила она и давала ему деньги
От принципов необходимо иногда отступать, иначе они не доставляют радости.
Ведь любовь — это же сплошной обман. Чудесный обман со стороны матушки-природы. Взгляни на это сливовое дерево! И оно сейчас обманывает тебя: выглядит куда красивее, чем окажется потом. Было бы просто ужасно, если бы любовь имела хоть какое-то отношение к правде.
. никогда, никогда и еще раз никогда ты не окажешься смешным в глазах женщины, если сделаешь что-то ради нее. Пусть это даже будет самым дурацким фарсом. Делай все, что хочешь, — стой на голове, неси околесицу, хвастай, как павлин, пой под ее окном. Не делай лишь одного — не будь с ней рассудочным.
Ты хочешь знать, как быть, если ты сделал что-то не так? Отвечаю, детка: никогда не проси прощения. Ничего не говори. Посылай цветы. Без писем. Только цветы. Они покрывают все. Даже могилы.
Не следует затевать ссоры с женщиной, в которой пробудились материнские чувства. На ее стороне вся мораль мира..
Стяжательство, страх и продажность — вот устои человеческого общества. Человек зол, но он любит добро.. когда его творят другие
Родиться дураком не позор. А вот умереть дураком стыдно.
Счастье — самая неопределенная и дорогостоящая вещь на свете.
. человеческая жизнь тянется слишком долго для одной любви. Просто слишком долго. Любовь чудесна. Но кому-то из двух всегда становится скучно. А другой остается ни с чем.
. без любви человек — не более чем покойник в отпуске.
Что знаете вы, ребята о бытии! Ведь вы боитесь собственных чувств. Вы не пишете писем — вы звоните по телефону; вы больше не мечтаете — вы выезжаете за город с субботы на воскресенье; вы разумны в любви и неразумны в политике — жалкое племя!
Меланхоликом становишься, когда размышляешь о жизни, а циником — когда видишь, что делает из нее большинство людей.
И хорошо, что у людей еще остается много важных мелочей, которые приковывают их к жизни, защищают от нее. А вот одиночество — настоящее одиночество, без всяких иллюзий — наступает перед безумием или самоубийством.
Поверхностны только те, которые считают себя глубокомысленными.
— Любовь — чудесная вещь. Но она портит характер.
— Такт — это неписанное соглашение не замечать чужих ошибок и не заниматься их исправлением. То есть жалкий компромисс.
— Деньги, правда, не приносят счастья, но действуют чрезвычайно успокаивающе.
— Они дают независимость. а это еще больше.
С женщиной невозможно ссориться. В худшем случае можно злиться на нее.
Забвение — вот тайна вечной молодости. Мы стареем только из-за памяти. Мы слишком мало забываем.
Бешенство надо разгонять весельем, а не злобой.
Упустить в наши дни выгодную сделку — значит бросить вызов судьбе.
. насчет лени еще далеко не все ясно. она — начало всякого счастья и конец всяческой философии.
Только когда лежишь, полностью примиряешься с самим собой.
Человек всегда велик в намерениях. Но не в их выполнении. В этом и состоит его очарование.
. люди находят подлинно свежие и образные выражения только когда ругаются. Вечными и неизменными остаются слова любви, но как пестра и разнообразна шкала ругательств!
Ничего нельзя знать наперед. Смертельно больной человек может пережить здорового. Жизнь — очень странная штука.
. женщина не должна говорить мужчине, что любит его. Об этом пусть говорят ее сияющие, счастливые глаза. Они красноречивее всяких слов.
. всегда трудно было поверить, что болезнь, при которой человек с виду невредим, может оказаться опасной.
Человека теряешь только, когда он умирает.
Разве хоть кто-нибудь может знать, не покажется ли ему со временем счастливым тот, кого он сегодня жалеет?
Пока человек не сдается, он сильнее своей судьбы.
Врач всегда должен надеяться — такая уж у него профессия.
Люди. куда более страшный яд, нежели водка и табак.
Наша жизнь сделана настолько плохо, что на этом она кончится не может.
Лучше умереть, когда хочешь жить, чем дожить до того, что захочется умереть.
Без страха мужества не бывает.
Только несчастный знает, что такое счастье. Счастливец ощущает радость жизни не более, чем манекен: он только демонстрирует эту радость, но она ему не дана. Свет не светит, когда светло. Он светит во тьме. Выпьем за тьму! Кто хоть раз попал в грозу, тому нечего объяснять, что такое электричество. Будь проклята гроза! Да будет благословенна та маленькая толика жизни, что мы имеем! И так как мы любим ее, не будем же закладывать ее под проценты! :Есть звезды, которые распались десять тысяч световых лет тому назад, но они светят и поныне! :Да здравствует несчастье! Да здравствует тьма!
Если хочется жить, это значит, что есть что-то, что любишь. Так труднее, но так и легче.
Источник