Охватили неподдающиеся описанию чувства
Почти сразу же мое внимание привлек огромных размеров странный предмет, расположенный на противоположном склоне, круто поднимавшемся примерно на сотню ярдов надо мной; обласканный лучами восходящей луны, которых он не знал, наверное, уже миллионы лет, предмет этот испускал белое мерцающее сияние. Вскоре я убедился, что это была всего лишь гигантская каменная глыба, однако все же не мог отделаться от впечатления, что ее контуры и положение не являлись результатом деятельности одной только природы. Когда мне удалось разглядеть предмет более подробно, меня охватили чувства, которые я не в силах выразить, ибо, несмотря на чудовищную величину глыбы и ее присутствие в бездне, разверзшейся на морском дне еще во времена, когда мир был слишком молод, чтобы его могли населять люди, несмотря на все это, я вдруг совершенно отчетливо понял, что этот странный предмет являлся тщательно оконтуренным монолитом, массивное тело которого несло на себе следы искусной обработки и, возможно, служило когда-то объектом поклонения живых и мыслящих существ.
Ошеломленный, испуганный, и тем не менее испытывающий нечто вроде невольной дрожи восхищения, присущей ученому или археологу, я внимательно осмотрел окружающую меня картину. Луна, находящаяся почти в зените, ярко и таинственно светила над отвесными кручами, окаймлявшими ущелье, и в этом почти дневном сиянии мне удалось различить, что на дно каньона стекает обширная река она извивается и исчезает в противоположных его концах, почти задевая мне ноги своими водами. Мелкие волны на другой стороне ущелья плясали у основания громадного монолита, на поверхности которого я мог сейчас ясно видеть как надписи, так и грубо высеченные фигурки. Надписи были выполнены в иероглифической системе, абсолютно мне незнакомой и состоящей по большей части из условных символов, связанных с водной средой. Среди знаков были рыбы, утри, осьминоги, ракообразные, моллюски, киты и им подобные существа. Все это было совершенно непохоже на то, что я когда-либо видел в ученых книгах. Некоторые символы представляли из себя изображения каких-то морских существ, очевидно, неизвестных современной науке, но чьи разложившиеся формы, мне довелось ранее наблюдать на поднявшейся из океана равнине.
Но более всего я был очарован живописной резьбой. По ту сторону текущего между мной и каменной глыбой потока воды находилось несколько барельефов, которые, благодаря их огромным размерам, можно было разглядеть, не напрягая зрения. Клянусь, их сюжеты могли бы вызвать зависть у самого Доре. Я думаю, что эти объекты, по замыслу, должны были изображать людей или, по крайней мере, определенный род людей, хотя существа эти изображались то резвящимися, как рыбы, в водах какого-то подводного грота, то отдающими почести монолитной святыне, которая также находилась под волнами. Я не отваживаюсь останавливаться подробно на их лицах и формах, ибо одно лишь воспоминание об этом может довести меня до обморока. Гротескные в такой степени, недоступной, пожалуй, даже воображению По или Булвера, они были дьявольски человекоподобными в своих общих очертаниях, несмотря на перепончатые руки и ноги, неестественно широкие и отвислые губы, стеклянные выпученные глаза и другие особенности, вспоминать о которых мне и вовсе неприятно. Довольно странно, но они, похоже, были высечены почти без учета пропорций их сценического фона например, одно из существ было изображено убивающим кита, который по величине едва превосходил китобоя. Как я уже говорил, я отметил про себя гротескность фигур и их странные размеры; однако мгновение спустя я решил, что это просто боги, выдуманные каким-нибудь первобытным племенем рыбаков или мореходов, чьи последние потомки вымерли за многие тысячелетия до появления первого родственника пилтдаунца или неандертальца. Охваченный благоговейным страхом, который вызвала во мне эта неожиданно представшая моим глазам картина прошлого, по дерзости своей превосходящая концепции наиболее смелых из антропологов, я стоял в глубоком раздумье, а луна отбрасывала причудливые блики на поверхность лежащего предо мною безмолвного канала.
Затем вдруг я увидел его. Поднявшись над темными водами и вызвав этим лишь легкое, почти беззвучное вспенивание, какой-то необычный предмет плавно вошел в поле моего зрения. Громадный, напоминающий Падифема и всем своим видом вызывающий чувство отвращения, он устремился, подобно являющемуся в кошмарных снах чудовищу, к монолиту, обхватил его гигантскими чешуйчатыми руками и склонил к постаменту свою отвратительную голову, издавая при этом какие-то неподдающиеся описанию ритмичные звуки. Наверное, в тот самый момент я и сошел с ума.
Я почти не помню своего сумасшедшего подъема на гребень скалы и возвращения к брошенной лодке, которые я совершил в каком-то исступленном бреду. Мне кажется, всю дорогу я не переставал петь, а когда у меня не оставалось сил петь, принимался бездумно смеяться. У меня остались смутные воспоминания о сильной буре, которая случилась через некоторое время после того, как я добрался до лодки; во всяком случае, я могу сказать, что слышал раскаты грома и другие звуки, которые природа издает только в состоянии величайшего неистовства.
Когда я вернулся из небытия, я обнаружил, что нахожусь в госпитале города Сан-Франциско, куда меня доставил капитан американского корабля, подобравшего мою лодку в открытом океане. Находясь в бреду, я очень многое рассказал, однако, насколько я понял, моим словам не было уделено какого-либо внимания. Мои спасители ничего не знали ни о каком смещении пластов суши в акватории Тихого океана; да и я решил, что не стоит убеждать их в том, во что они все равно нс смогли бы поверить. Как-то раз я отыскал одного знаменитого этнолога и изумил его неожиданной дотошностью своих распросов относительно древней палестинской легенды о Дагоне, Боге Рыб, но очень скоро понял, что мой собеседник безнадежно ограничен, и оставил свои попытки что-либо у него узнать.
Это случается ночью, особенно когда на небе стоит выпуклая, ущербная луна. Тогда я снова вижу этот предмет. Я пробовал принимать морфий, однако наркотик дал только временную передышку, а затем захватил меня в плен, сделав рабом безо всякой надежды на освобождение. И сейчас, после того, как я представил полный отчет, который станет источником информации или, скорее всего, предметом презрительного интереса окружающих, мне остается только покончить со всем этим. Я часто спрашиваю себя, не было ли все случившееся со мною чистой воды фантомом всего лишь причудливым результатом деятельности воспаленного мозга в то время, как после побега с немецкого военного корабля я лежал в бреду в открытой лодке под лучами палящего солнца. Я задаю себе этот вопрос, но в ответ мне тут же является омерзительное в своей одушевленности видение. Я не могу думать о морских глубинах без содрогания, которое вызывают у меня безымянные существа, в этот самый момент, быть может, ползущие и тяжело ступающие по скользкому морскому дну, поклоняющиеся своим древним каменным идолам и вырезающие собственные отвратительные образы на подводных гранитных обелисках. Я мечтаю о том времени, когда они поднимутся над морскими волнами, чтобы схватить своими зловонными когтями и увлечь на дно остатки хилого, истощенного войной человечества о времени, когда суша скроется под водой и темный океанский простор поднимется среди вселенского кромешного ада.
Конец близок. Я слышу шум у двери, как будто снаружи об нее бьется какое-то тяжелое скользкое тело. Оно не должно застать меня здесь. Боже, эта рука! Окно! Скорее к окну!
Источник
Охватили неподдающиеся описанию чувства
— Довольно! — прервал я игумена. — Довольно, преподобный отец! Из моей души должна, по-видимому, исчезнуть последняя надежда получить когда-либо по милосердному долготерпению Господню, несмотря на тяжесть грехов, прощение и вечное блаженство. Пусть суждено мне будет умереть в безутешном отчаянии, проклиная себя самого и свою жизнь, но я должен признаться вам сейчас с глубочайшим раскаянием и сокрушением сердца во всем, что случилось со мной с тех пор, как я оставил монастырь.
Игумен был потрясен, когда я ему открыл всю свою жизнь со всеми мельчайшими подробностями.
— Я должен верить тебе, — проговорил настоятель по окончании моей исповеди. — Я должен верить тебе, брат Медард, так как видел в твоих словах все признаки истинного раскаяния. Кто может разоблачить тайну, обусловливающую духовное родство двух братьев, сыновей преступного отца, которые погрязли в пучинах преступления? Несомненно, Викторин, чудесным образом спасшись из пропасти, куда ты его столкнул, превратился в безумного монаха, которого принял к себе в дом лесничий. Этот же Викторин преследовал тебя потом в образе твоего двойника и скончался здесь, в монастыре. Он служил лишь игрушкой таинственной мрачной силы, вторгшейся в твою жизнь: он не был тебе товарищем и являлся лишь существом низшего разряда, поставленным на твоем пути, чтобы скрывать от твоих глаз светлую цель, которая могла бы, пожалуй, им открыться. Ах, брат Медард! Дьявол до сих пор еще неустанно блуждает по земле, предлагая людям свои эликсиры. Кто из нас не находил когда-либо вкусным тот или другой из адских его напитков? Во всяком случае, Богу угодно, чтобы человек сознал вредные последствия минутного своего легкомыслия и почерпнул из этого сознания силу противостоять ему. Нравственные принципы добра обусловлены в природе злом, подобно тому, как жизнь в ней обусловливается смертью. Я могу говорить с тобою откровенно, Медард, так как знаю, что ты поймешь меня. А теперь ступай к братии.
В этот миг мучительное томление любви охватило меня острой болью, пробежавшей по всем нервам.
— О, Аврелия! Аврелия! — воскликнул я.
Игумен поднялся с кресла и сказал торжественным тоном:
— Ты, вероятно, заметил, что в монастыре идут приготовления к празднеству? Завтра Аврелия постригается в монахини и принимает в иночестве имя Розалии.
Как пораженный громом, остановился я перед настоятелем без слов, без движения.
— Ступай к братии! — почти с гневом приказал настоятель.
Я машинально спустился в трапезную, куда собралась вся братия. Меня снова осыпали вопросами о моей жизни в миру, но я не в силах был удовлетворительно на них ответить. В моей памяти потускнели картины прошедшего, и на их сером фоне выделялся яркими красками лишь один лучезарный образ Аврелии. Притворно углубившись в молитвенное созерцание, я оставил трапезную и удалился в часовню, которая находилась в отдаленном конце монастырского сада. Я хотел там молиться, но не в состоянии был сосредоточиться. Малейший шорох и даже тихий шелест листьев в аллее отвлекали меня. «Это она… Она идет… Я снова увижу ее…», думал я, и мое сердце трепетало от страха и восторга. Мне чудилось, будто я слышу тихий разговор.
Я проворно вскочил и, выбежав из часовни, действительно увидел неподалеку от себя двух монахинь. Они медленно прогуливались, а рядом с ними шла послушница. Я не сомневался, что это была Аврелия! Меня охватила судорожная дрожь, дыхание прерывалось… Я хотел броситься ей навстречу, но, не в силах сделать ни одного шага, упал на землю. Монахини, а с ними и послушница, исчезли в кустах.
Какой ужасный день, какая ночь! Все время я видел перед собою Аврелию, одну Аврелию. В моей душе не было места никакому другому образу, никакой иной мысли.
С первыми лучами солнца раздались мощные звуки монастырских колоколов. Они возвещали о торжестве пострижения Аврелии. Монашествующая братия собралась в большом зале, куда вошла и сиятельная игуменья в сопровождении двух монахинь. Неподдающееся описанию чувство охватило меня, когда я увидел снова ту, которая так искренне любила моего отца. Хотя он преступными своими деяниями насильственно разорвал союз, суливший дать ему самому высшее земное счастье, она все-таки перенесла на его сына привязанность, разбившую ее жизнь. Она воспитывала в мальчике добродетель и благочестие. Однако, подобно своему отцу, ее питомец громоздил преступление на преступление и таким образом уничтожил у своей воспитательницы всякую надежду добродетелью сына спасти душу преступного отца от вечной гибели. Я слушал краткую речь настоятельницы, опустив голову. Игуменья сообщила еще раз собравшемуся духовенству о вступлении Аврелии в число инокинь картезианского монастыря и приглашала всех усердно молиться в решительную минуту произнесения обета, чтобы воспрепятствовать сатане мучить благочестивую девушку, обманывая ее чувства лживыми видениями.
Источник
Охватили неподдающиеся описанию чувства
Костлявые пальцы Труды сжали плечо Тома.
Его плетка, сделанная из металлической цепи, просвистела по воздуху и опустилась на широкую голую спину хозяина. Шлеп! Кровь выступила на гладкой, блестящей коже: вишневое на белом…
– Что это он делает? – удивилась Труда.
Она выплевывала слова, словно проклятие. А Том тем временем перевел взгляд на женщин: они спустились гуськом вниз и сложили свои бархатные накидки на каменные плиты. Даже отсюда можно было разглядеть их напряженные лица.
Когда мобиль остановился, стало видно, что голова тучного человека склонилась набок, язык вывалился. Раб, не обращая на него внимания, показал на двух женщин.
Те стали растерянно оглядываться, но огромный мужчина, с мрачным лицом и тройными косичками, завязанными петлями, в стиле кулачных бойцов, вытолкнул их вперед. Никто в толпе не пытался помочь женщинам. Испуганные, они поднялись на подножку и встали рядом с рабом.
– О Судьба! – Горечь прозвучала в словах Труды. А потом старуха тихо добавила: – Все маленькие колесики одного механизма, все пойманы в одну и ту же западню. Даже он.
Левитокар двинулся к низкому темному туннелю и медленно исчез из вида.
– Кто это был? – От волнения Том аж охрип.
– Мы были удостоены великой чести. – Неподдающиеся описанию чувства отразились на морщинистом лице Труды. – Перед нами предстал Оракул, юный Том.
На мгновение юноше показалось, будто каменный мост рассыпался у него под ногами. Оракул?!
– Это… Нет, не может быть. Здесь внизу?!
– Создатель истины. – Смех Труды прозвучал невесело. – Глас Судьбы. Трудно в это поверить, не так ли?
Потрясенный Том не нашел слов.
Вот и знакомый перекресток. Они почти добрались до дома.
– Вы с отцом были там, не так ли, Том? – Голос Труды разогнал видения мальчика. – Когда была убита арестантка?
Пилот… Зловоние жареного мяса…
За перекрестком они столкнулись с группой высоких юнцов. Один из них окрикнул Тома:
– Эй, Коркориган! – Он сложил большой и указательный пальцы в кружок. – Слышал, твоя мамуля прямо как танцовщица.
Труда свирепо взглянула на них, и парни, ухмыляясь, уступили дорогу.
– Здесь становится все хуже, – пробормотала старуха, затем посмотрела на Тома. – Как ты себя чувствуешь?
Он мотнул головой, опять не в состоянии произнести ни слова.
– Не огорчайся. Со мной тоже такое бывало. Пилот не просто умерла. За всем этим скрывалось нечто большее, и Том ощущал тяжесть талисмана-жеребенка под рубашкой, словно собственную вину. Но он не мог бы объяснить свои чувства ни Труде, ни кому бы то ни было другому.
Рядом скользнула в сторону стенная панель. Том подпрыгнул от неожиданности. Сердце его заколотилось, как бешеное, и он бросил ручку тележки.
В стене открылась ниша, ведущая на склад, заполненный оборудованием для чистки. Из ниши вышла молодая пара. Он – худой и прыщавый; она – пухленькая, с очень гладкой кожей. Оба застенчиво уставились на Труду и одновременно покраснели, хотя продолжали держаться за руки.
Добродушно рассмеявшись, Труда помогла Тому снова ухватиться за ручку тележки, и они поволокли ее дальше.
Поздно вечером, лежа в своей кровати, Том вытащил жеребенка из-под рубашки и взмахнул левой рукой, повторяя управляющий жест Пилота. Талисман аккуратно распался на две половинки.
Юноша долго разглядывал дар незнакомки: черная яйцеобразная капсула и игла, прикрепленная к ней. Затем, плотно сложив две половинки вместе, он взмахнул правой рукой.
Жеребенок снова стал целым. Навсегда застывший, рвущийся к свободе…
Том спрятал талисман.
– Твои родители дома?
Перед Томом стоял патруль: широкоплечий мужчина с бесстрастным лицом в черном шлеме и похожая на него женщина. Словно близнецы… Их фигуры отбрасывали на стену туннеля длинные тени.
– Э-э-э, да… – Том повернулся в сторону комнаты. – Отец?
Однако офицер уже прошел мимо. Том заметил на бедре служителя закона кинжал. Вероятно, от частого использования его рукоятка была отшлифована до блеска.
– Входите, входите. – Отец стоял у стола, гостеприимно улыбаясь. – Пожалуйста, присаживайтесь.
Женщина, следовавшая за Томом, сняла шлем, положила на стол, но осталась стоять.
– Спасибо. – Она провела рукой по коротко стриженным волосам. – Мы хотели бы задать вам несколько вопросов.
Клипса-идентификатор у отца засветилась.
– Деврейг Коркориган. – Офицер отвел взгляд от дисплея, встроенного в кольцо на большом пальце. – Торговец?
– Да. – Широкое лицо отца расплылось от радости. – Верно.
Источник