Неверующим весна принесла животную радость
Михаил Осоргин и «Сивцев Вражек»: судьба личности и переломный момент истории
Михаил Андреевич Осоргин (1878-1942) – публицист, один из самобытнейших писателей русского литературного зарубежья, мемуарист, гуманистический бунтарь и идеалист, творчество которого несправедливо и конъюнктурно было забыто на родине в течение нескольких десятилетий.
Личность Михаила Осоргина и его писательское творчество неразрывно связаны с переломными моментами истории, о чем красноречиво свидетельствует его биография.
М.А. Осоргин родился 7 октября 1878 года в Перми. Он принадлежал к одному из самых древних русских дворянских родов, потомков Рюрика.
Мать писателя, Елена Александровна Ильина, была образованной женщиной, много читала и знала несколько языков. Свои знания она передала детям. Отец писателя, Андрей Федорович Ильин, был судьей, разъезжал по уездным городам Пермской губернии и редко бывал дома. Он баловал и больше всего уделял внимание Мише – самому маленькому из детей. С ранних лет Михаил вместе со своим отцом отправлялись на прогулку в лес, ловили рыбу, собирали ягоды и травы.
Мать сама подготовила Михаила к поступлению в пермскую классическую гимназию, где он учился с 1888 по 1897 годы. Еще будучи гимназистом, Осоргин начал печататься в «Пермских ведомостях».
Детство, проведенное в Перми, сменилось юношеством. В 1897 году Михаил Осоргин поступает на юридический факультет Московского университета и, будучи студентом, посылает корреспонденции в «Пермские губернские ведомости», ведет там постоянную рубрику «Московские письма», в которой стремится познакомить пермского читателя со значимыми событиями столичной жизни.
В 1902 году оканчивает Московский университет и начинает заниматься адвокатской практикой.
Революцию 1905 года М.А. Осоргин называл героической и считал чисто интеллигентской, примкнув к партии эсеров. Действия же боевиков-террористов воспринимал как трагическую необходимость. В очерке «Девятьсот пятый год» (1930) писатель вспоминал, что участником революции был не столько сам, сколько его квартира: здесь скрывались революционеры, хранилась нелегальная литература, оружие. В 1905 во время московского вооруженного восстания был арестован и посажен в таганскую тюрьму из-за совпадения фамилии. В мае 1906 года чудом оказался на свободе. Поначалу Осоргин скрывался под Москвой, потом перебрался в Финляндию, а затем оказался в Италии, на вилле «Мария» – в приюте многих русских политических эмигрантов.
В Италии Осоргин все больше и больше погружается в литературные занятия. С 1908 года Осоргин – постоянный автор, а вскоре и корреспондент «Русских ведомостей» в Италии. За десять лет только в этой газете появилось более четырехсот материалов Осоргина: репортажей, статей, очерков о самых разных сторонах жизни Италии – страны, которую он впоследствии назвал «романом своей молодости».
В 1916 году Осоргин возвращается на родину. Он приехал, так и не добившись официального разрешения, на свой страх и риск. Февральскую революцию поначалу принял восторженно как свержение идеалов своей молодости. Главная задача Осоргина-публициста в то время – не потерять завоеваний революции и не дать совершиться кровопролитию.
С первых дней Октябрьского переворота Осоргин призывает не подчиняться самозваному правительству: любой насильственный «режим» был чужд бунтарю и идеалисту Осоргину. В это время он становится неутомимым общественно-литературным деятелем: одним из организаторов и первым председателем Союза журналистов, вице-председателем Московского отделения Всероссийского союза писателей, наконец, создателем знаменитой Книжной лавки писателей, которая была не просто букинистическим магазином, а «маленьким культурным центром Москвы, отдыхом и прибежищем всех, кто не хотел и в годы безвременья порвать с культурой и подавить в себе последние духовные устремления».
В 1919 году Михаил Осоргин был арестован, освобожден по ходатайству Союза писателей. В 1921 работал в Комиссии помощи голодающим при ВЦИК (Помгол), а в августе 1921 был арестован и сослан в Казань. После суровой казанской зимы М.А. Осоргина возвратили в Москву. В это время по просьбе режиссера Е.Б. Вахтангова Михаил Осоргин, будучи знатоком итальянского языка и культуры (первая эмиграция), перевел пьесу К. Гоцци «Принцесса Турандот», постановка которой принесла немалую известность писателю.
Осенью 1922 года М.А. Осоргин в составе большой группы русской научной и творческой интеллигенции на «философском теплоходе» был выслан за рубеж. Формально на 3 года, с устным разъяснением: «То есть навсегда».
Осоргин не признавал себя эмигрантом – всегда подчеркивал, что был выдворен из страны. До 1937 года М.А. Осоргин сохранял советский паспорт, надеясь вернуться на родину.
Эмигрантская жизнь Осоргина началась в Берлине. С 1923 по года 1940 писатель основался в Париже. Художественный талант Осоргина раскрылся именно там – «в России писать было некогда». Но почти все написанные им книги – о России. Темы, идеи, образы – все оттуда.
В 1928 году вышло в свет первое крупное произведение Михаила Осоргина – роман о старомосковской интеллигенции, привычный уклад жизни которой тревожит Первая мировая война, а затем взламывает революция. Начатый Осоргиным еще в 1918 году, «Сивцев Вражек» принес невероятный успех писателю, выдержал подряд два издания и был переведен на несколько языков.
Среди крупных полотен выделяется дилогия о боевиках-максималистах в период первой русской революции «Свидетель истории» (Париж, 1932) и «Книга о концах» (Берлин, 1935). Чтобы осветить столь специфичную для отечественной литературы тему, Михаилу Осоргину потребовался целый багаж жизненных наблюдений.
С масонской стороной деятельности Михаила Осоргина связан «Вольный каменщик» (1937) – роман об эмигранте, нашедшем свое спасение и призвание в масонстве. Произведение отчасти автобиографично. Известно, что М. Осоргин был посвящен в масонство еще в 1914 г. во время первой эмиграции в Италии, в Париже в 1925 году причислен к ложе «Северная Звезда», а в 1938 г., пройдя все ступени масонства, становится досточтимым мастером ложи.
События Второй мировой войны вновь вмешиваются в привычный уклад жизни Михаила Осоргина – в июне 1940 года писатель с женой были вынуждены покинуть Париж и перебраться в небольшой городок Шабри, находящийся в свободной зоне от гитлеровской Германии.
Михаил Осоргин пишет для нью-йоркской газеты «Новое русское слово» цикл о жизни в Шабри «В тихом местечке Франции» и цикл «Письма о незначительном», где автор смело обличает немецкий фашизм, пророча гибель Третьего рейха и победу русских.
Здесь же, в Шабри, Михаил Осоргин заканчивает автобиографическое повествование «Времена» – шедевр отечественной мемуарной прозы, вышедший в свет после смерти автора в 1955 году.
27 ноября 1942 года сердце Михаила Осоргина остановилось. Писатель похоронен в Шабри, на могиле стоит серый камень с фамилией писателя, высеченной на двух языках, – русском и французском.
Как видим, судьба Михаила Осоргина насыщена переломными моментами (три войны, три революции, вынужденная эмиграция).
Особым, в некой степени тоже переломным моментом в творческой судьбе Осоргина является «Сивцев Вражек» – первое крупное художественное произведение писателя. И начало этого пути эпично – многоплановое повествование о трагедии русской интеллигенции, крушении привычного уклада жизни, уничтоженного Первой мировой войной и революцией 1917 года.
Роман «Сивцев Вражек» вышел в свет в 1928 году, когда известнейшему журналисту-Осоргину было 50 лет. В первом романе Осоргина «Сивцев Вражек» проявляется отличительная манера повествования писателя: сплав лиризма и иронии, емкий слог, точные характеристики, следование традициям русской классики (Тургенев, Толстой, Чехов, Достоевский). Все это соединяется с новаторским приемом кинематографичности – сменяемости глав-новелл романа, каждая из которых представляет собой отдельно взятый зрительный эпизод, что создает впечатление «написанного кино».
Источник
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Сивцев вражек
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
Осоргин Михаил Андреевич
Михаил Андреевич Осоргин
В беспредельности Вселенной, в Солнечной системе, на Земле, в России, в Москве, в угловом доме Сивцева Вражка, в своем кабинете сидел в кресле ученый-орнитолог Иван Александрович. Свет лампы, ограниченный абажуром, падал на книгу, задевая уголок чернильницы, календарь и стопку бумаги. Ученый же видел только ту часть страницы, где изображена была в красках голова кукушки.
Не ученые мысли бродили в его голове, а простая житейская о том, сколько лет ему осталось жить. Унесла его эта мысль в глубь леса, где кукует кукушка, и сколько прокукует — столько и жить осталось. Таково народное поверье, и не глупее оно всякого другого предсказания. Ошибается кукушка, как ошибаются и врачи. И ни один врач не может предсказать, когда человека задавит трамвай.
Широколицый, руссейший, седобородый профессор умирать не хотел, а смерти не боялся только потому, что в юности и в старости был мужчиной и умницей. Он был известен в ученом мире и свою науку любил по-особенному; была красота в его науке: окраска перьев, пенье, природа, рожденье весны, прощание с летом. Поэзия была в его науке. Каждую птичку он знал и за это знание свое — любил. И умирать профессор орнитологии не хотел; еще и еще хотел жить. Но сколько же лет жизни обещает ему бессемейная, беспечная птица кукушка?
Кукушка прокуковала три раза. Профессор улыбнулся; суеверным он не был и к своим часам привык. Книгу закрыл, заложив бумажкой. Зевнул — хороший признак. На старости лет страдал он бессонницей. Встал, поясницу помял пальцами, опять зевнул — и, потушив лампу, вышел в спальню.
Через час, когда полная тишина окутала дом и кукушка прокуковала четыре,- из-под книжного шкапа выползла мышь и стала прислушиваться. Кажется — все благополучно, все спит, кошачьего глаза не видно. Мышь пошевелила хвостиком, передернула ноздрями и отправилась в путь.
Путь лежал через спальню профессора, под дверь другой спальни — и столовую. Такова малая вылазка, за крошками. Более длинное путешествие — в кухню; оно очень опасно (кошка). И лучше начать его через другой ход — из-за сундука в коридоре. Там тоже дырка в полу.
Видела мышь только ближний кусочек пола и очертания дальнейших предметов ровно настолько, чтобы не сбиться с пути. Если бы видеть так, как видит кошка!
Добежав до двери, мышка пропустила в щель жир и убедилась кончиком хвоста, что пролезла. Опять остановка — и легкая тревога. Орнитолог спал по-стариковски, беспокойно. Во сне говорил: ‘Что? Почему? Ах, это все равно!’ Но вот дышит ровно, спит.
Всю жизнь так и убил на свою науку. Птицу узнавал издали по перышку, по силуэту, по тихому щебету,- а людей узнавал ли с той же легкостью? По щебету облюбовал себе подругу жизни, вылупились птенчики — три птенца. Оперились, выросли, отлетели. А теперь тут, за стеной, внучка — осталась без родителей.
Старуха жива — былая щебетунья, прожившая с птичьим ученым все сорок лет. Птицу так не выберешь, как выбрал человека! Но, конечно, было в жизни всего; особенно в молодые годы.
Опять старик пошевелился во сне, и юркнул серый комочек под дверь в соседнюю спальню.
Было здесь душно. Кровать стояла огромная, вся в подушках, и угол одеяла опустился. Спала на кровати, будто детка, калачиком, седая маленькая старушка, жена профессора. На столике стакан воды, порошки и конфеты в бумажке. И кресло стояло покойное, просиженное. И пахло лавандой и прошлым.
Здесь было так нестрашно, что мышка неторопливо прошла по ковру, остановилась, присела, задумалась.
Здесь было покойно, как нигде, и как нигде — безопасно. Дышала старушка совсем неслышно, и снилось ей простое и неинтересное. Спала со сжатыми губами, а зубы лежали в стакане с водой.
Но зато дальше на пути была комната, которую можно и лучше пробежать быстрее и без остановки. Страшная комната, гулкая и нежилая. В запахе спален есть умиротворяющее, житейское; но страшен зал с большими окнами и далекими силуэтами.
В круге зрения мышки блеснуло — и она отпрянула. На тонкой мордочке заработали ноздри и усы. Не так страшно: только стеклянные подножки рояля. Но, Господи! В таком огромном мире все страшно мышке серой и беззащитной!
Маленькая мышка и огромный рояль, способный грянуть всеми струнами и оглушить. Рояль этот был господином дома.
Профессор играл: ‘Вот, хотите, я изображу вам соловья; сначала так: фью-и, фью-и; тут низко: фуррр. и трель. а вот как щелкает — никак не изобразишь!’ Его жена, старушка Аглая Дмитриевна, играла очень хорошо, но упросить ее трудно. ‘Ну, руки у меня стары, еле двигаются’. Танюша — будущая артистка; и сила у нее есть, и влечение к музыке, и способности. Танюша учится в консерватории. На маленьких концертах выступает без страха. Но живет рояль полной жизнью только тогда, когда приходит вечером профессор Танюши Эдуард Львович. Тогда действительно. И бывает это почти каждое воскресенье. Долго не спят мыши в подполе в те вечера. И ночью не выходят на разведки.
Эдуард Львович — пожилой человек, некрасивый, неинтересный собеседник, но пианист удивительный. И композитор. Любит сладкие сухарики к чаю. Никогда в жизни не пил водки. Странный немного человек.
А мышка тем временем уже возвращается из столовой. Крошки нашлись, и немало. В коридор мышка заглянула было, но там стукнуло — и пришлось бежать. В столовой все обшарила. Опять теперь через залу и спальни — за книжный шкап, в дырочку и домой. Светает. В темноте страшно, при свете еще страшнее. Всегда страшно.
Серым комочком пробежал вечный страх по комнатам профессорской квартиры, и никто его не заметил. Никто не знал, что целая мышиная семья помогает червяку точить деревянные скрепы пола и прочные, но не вечные стены. Охлаждается земля, осыпаются горы, реки мелеют и успокаиваются, все стремится к уровню, иссякает энергия мира — но еще далеко до конца.
Мышиный хвостик на мгновение задержался наружу — и исчез.
Кукушка прокуковала шесть раз. Профессор заскрипел кроватью. Солнце задело занавеску окна.
Вместе с ним к окну подлетела ласточка, сегодня прилетевшая из Центральной Африки на Сивцев Вражек.
Родилось утро — в белой сорочке румяное утро. Молочными крыльями забилось в окна. И тогда щелкнула задвижка и окно распахнулось. Танюша, щурясь, столкнулась с утром, и холодок залился за рубашку. На цыпочках, вприпрыжку, отбежала обратно к постели — еще понежиться, счастливая, что день будет сегодня хороший.
Ранним утром, при окне открытом,- какие думы у девушки в шестнадцать лет? Первая — день хороший, вторая — сегодня воскресенье. Вместо третьей думы — беспричинная улыбка. Затем заботы: позвонить Леночке, чтобы вечером непременно пришла. И понежиться в постели хорошо, и облиться холодной водой тянет. Напившись кофе, разобрать новые ноты. Вечером будет играть смешной и милый Эдуард Львович.
Внучка деда своего, ‘птичьего профессора’, — сразу заметила, что прилетели ласточки. Непременно сказать дедушке. Вчера их еще не было значит, сегодня первый день настоящей весны.
Колокола, колокола, шум проснувшейся улицы и ласточкино ‘чирр’. Жизнь впереди длинная-длинная. И тонкими пальцами (ногти обрезаны низко, как у музыкантши) погладила круглеющий скат плеча, с которого упала рубашка. Потом, сразу — ноги на коврик — и побежала к зеркалу, посмотреть на лицо. ‘Вовсе я не безобразная!’
В шестнадцать лет девушка знает свои глаза и делает презрительную гримаску; но зеркало еще не говорит ей о тайне голого плечика. Через минуту — холодно, ни для кого отразило оно руку, поднявшую кувшин, и струю, облившую тело,- разве для ласточки, которая пролетела мимо окна. И деловито, крепко делало свое дело мохнатое полотенце. И вот Танюша готова.
На стене висит фотография картины, где люди на диване слушают музыку.
Пока пришита пуговка — уже девятый час. Будить дедушку — привилегия Танюши. Она стучит в дверь:
— Дедушка, вставайте! Чудесный день и новость: прилетели ласточки.
Источник