Необычайные чувства порождают высокие творения

Гюстав Флобер «Воспитание чувств» — цитаты из книги

Любовь — это духовная пища и как бы атмосфера таланта. Необычайные чувства порождают высокие творения.

— Ведь чтобы нравиться женщинам, нужно прикидываться беспечным, разыгрывать шута или неистовствовать, как в трагедии! Они над нами смеются, когда мы просто говорим, что любим их! По-моему, гиперболы, которые их забавляют, — это осквернение подлинной любви; в конце концов не знаешь, как её выразить, особенно когда вас слушают. женщины. умные.
Она смотрела на него, прищурившись. Он понижал голос, наклоняясь к её лицу.
— Да! Я вас боюсь! Быть может, я оскорбил вас. Простите! Ведь я не хотел говорить! Это не моя вина! Вы так прекрасны!
Госпожа Дамбрёз закрыла глаза, и он изумился, как легко одержана победа.

Есть люди, назначение которых состоит в том, чтобы служить посредниками: через них переходят, как через мост, и идут дальше.

Розовые облака, длинные и растрёпанные, тянулись над крышами; над витринами лавок уже поднимали навесы; на уличную пыль из бочек поливальщиков брызнула вода; неожиданная свежесть смешивалась с запахами кофеен, в открытые двери которых видны были среди серебра и позолоты целые снопы цветов, отражавшиеся в высоких зеркалах. Медленно двигалась толпа. Мужчины вели разговоры, стоя группами на тротуаре; женщины проходили мимо, и в их взглядах была нега, а на лицах та матовая бледность камелий, которую вызывает усталость от сильной жары. Что-то необъятное было разлито в воздухе, окутывало дома. Никогда Париж не казался Фредерику таким прекрасным. Будущее представлялось ему бесконечной вереницей лет, полных любви.

Сердце женщины — ларец с секретом, со множеством ящичков, вставляемых один в другой; стараешься изо всех сил, ломаешь ногти — и наконец находишь высохший цветок, хлопья пыли или пустоту!

Глубокие чувства похожи на порядочных женщин: они страшатся, что их разгадают, и проходят по жизни с опущенными глазами.

Что значит — реальность? Одни видят чёрное, другие — голубое, большинство видят одни глупости.

Источник

Необычайные чувства порождают высокие творения

• ЖАНРЫ 360
• АВТОРЫ 277 422
• КНИГИ 654 607
• СЕРИИ 25 041
• ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 611 715

Около шести часов утра 15 сентября 1840 года пароход «Город Монтеро», выпуская густые клубы дыма, готовился отчалить от набережной Святого Бернара.

Спешили запыхавшиеся люди; бочки, канаты, бельевые корзины загораживали дорогу; матросы никому не отвечали; все толкались; в проходе около машин горой лежали тюки, шум сливался с гудением пара; вырываясь через отверстия в обшивке труб, он все заволакивал белесоватой пеленой, а колокол на баке, не переставая, звонил.

Наконец судно отвалило, и берега, застроенные складами, верфями и мастерскими, медленно потянулись, развертываясь, точно две широкие ленты.

Молодой человек лет восемнадцати с длинными волосами неподвижно стоял около штурвала, держа под мышкой альбом. Сквозь мглу он всматривался в колокольни, в неизвестные ему здания; потом в последний раз обвел глазами остров Святого Людовика, Старый город, собор Богоматери и, наконец, глубоко вздохнул: Париж исчезал из глаз.

Фредерик Моро, недавно получивший диплом бакалавра, возвращался в Ножан-на-Сене, где ему предстояло томиться целых два месяца, прежде чем он уедет «изучать право». Мать, снабдив сына необходимой суммой денег, отправила его в Гавр – навестить дядю, который, как она надеялась, мог оставить ему наследство. Фредерик приехал оттуда только накануне и, не имея возможности задержаться в столице, вознаграждал себя тем, что возвращался домой самым длинным путем.

Суматоха улеглась; все разошлись по своим местам; кое-кто стоя грелся у машины; а труба с медленным ритмическим хрипением выбрасывала дым, поднимавшийся черным султаном; по ее медным частям стекали капельки воды; палуба дрожала от легкого внутреннего сотрясения; колеса, быстро вращаясь, разбрасывали брызги.

Река была окаймлена песчаными отмелями. По пути встречались то плоты, качавшиеся на волнах от парохода, то какая-нибудь лодка без парусов, а в ней – человек, удивший рыбу; вскоре зыбкая мгла рассеялась, показалось солнце, холм, возвышавшийся на правом берегу Сены, стал постепенно понижаться, а на противоположном берегу, еще ближе к реке, появился новый холм.

Он увенчан был деревьями, среди них мелькали приземистые домики с крышами в итальянском вкусе. По склону спускались сады, отделенные друг от друга новенькими оградами, виднелись железные решетки, газоны, теплицы и вазы с геранью, симметрично расставленные на перилах, на которые можно было облокотиться. Не один путешественник, завидев эти нарядные приюты отдохновения, жалел, что не он их владелец, и рад был бы прожить здесь до конца своих дней с хорошим бильярдом, лодкой, подругой или каким-нибудь иным предметом мечтаний. Удовольствие, которое испытывали совершавшие первый раз путешествие по воде, способствовало сердечным излияниям. Шутники начинали балагурить. Неслись песни. Было весело. Кое-кто уже приложился к рюмке.

Фредерик думал о комнате, в которой ему предстояло жить, о плане драмы, о сюжетах для картин, о будущих увлечениях. Он находил, что счастье медлит вознаградить его совершенства. Он декламировал про себя грустные стихи; нетерпеливо расхаживал по палубе; дошел до конца ее, где висел колокол, и здесь, среди пассажиров и матросов, увидел господина, который развлекал комплиментами крестьянку и вертел золотой крестик, висевший у нее на груди. Мужчина был весельчак, курчавый, лет сорока. Коренастую фигуру его плотно облегала черная бархатная куртка, на манжетах батистовой сорочки сверкали две изумрудные запонки, а из-под широких белых панталон видны были какие-то необыкновенные сапоги из красного сафьяна с синими узорами.

Его не смутило присутствие Фредерика. Он несколько раз к нему оборачивался и подмигивал, словно хотел с ним заговорить; потом угостил сигарами всех стоявших вокруг. Но, соскучившись, видимо, в этой компании, вскоре отошел. Фредерик последовал за ним.

Вначале разговор касался различных сортов табака, потом самым естественным образом перешел на женщин. Господин в красных сапогах дал молодому человеку несколько советов; он развивал теории, рассказывал анекдоты, ссылался на собственный опыт и вел свой развращающий рассказ отеческим, забавно простодушным тоном.

Он называл себя республиканцем; он много путешествовал, был знаком с закулисной жизнью театров, ресторанов, газет и со всеми знаменитыми артистами, которых фамильярно называл по имени; Фредерик вскоре поделился с ним своими планами; он их одобрил.

Но, внезапно прервав разговор, взглянул на трубу парохода, потом, что-то бормоча, стал производить вычисления, дабы узнать, «сколько всего получится ударов, если поршень делает их столько-то в минуту», и т.д. А когда цифра была определена, начал восхищаться пейзажем. По его словам, он был счастлив, что теперь отдыхает от всяких дел.

Фредерик невольно почувствовал уважение к нему и не устоял против желания узнать, как зовут собеседника. Тот ответил, не переводя дыхания:

– Жак Арну, владелец «Художественной промышленности» на бульваре Монмартр.

Слуга в фуражке с золотым галуном, подойдя к нему, сказал:

– Не пройдете ли вниз, сударь? Мадемуазель плачет.

В «Художественной промышленности», предприятии смешанном, объединялись газета, посвященная живописи, и лавка, где торговали картинами. Это название Фредерику неоднократно приходилось читать в родном городе на огромных объявлениях у книготорговца, где имя Жака Арну занимало видное место.

Солнце стояло над самой головой, в его лучах сверкали железные скрепы мачт, металлическая обшивка судна и поверхность воды; от носа парохода расходились две борозды, тянувшиеся до самых лугов. При каждом повороте реки взгляд вновь встречал все те же ряды серебристых тополей. Берега были безлюдны. В небе застыли белые облачка; разлитая повсюду скука, казалось, замедляла движение парохода и придавала путешественникам еще более невзрачный вид.

За исключением нескольких буржуа, ехавших в первом классе, все это были рабочие и лавочники с женами и детьми. В ту пору принято было похуже одеваться в дорогу, поэтому почти все были в каких-то старых шапках или вылинявших шляпах, в обтрепанных черных фраках, истершихся за канцелярскими столами, или же в сюртуках, так долго служивших их владельцам за прилавком магазина, что продралась вся материя на пуговицах; кое у кого под жилетом с отворотами виднелась коленкоровая рубашка, забрызганная кофе; галстуки, превратившиеся в тряпки, были заколоты булавками из накладного золота; матерчатые туфли придерживались штрипками. Какие-то подозрительные личности с бамбуковыми тростями на кожаных петлях оглядывались по сторонам, отцы семейств таращили глаза и приставали ко всем с вопросами. Одни разговаривали стоя, другие – присев на свои пожитки; некоторые спали, забившись в угол; кое-кто занялся едой. На палубе валялись ореховая скорлупа, окурки сигар, кожура от груш, обрезки колбасы, принесенной в бумаге; три столяра, одетых в блузы, не отходили от буфетной стойки; арфист в лохмотьях отдыхал, облокотившись на свой инструмент; по временам слышно было, как в топку бросают уголь, раздавались возгласы, смех; а капитан все время шагал по мостику от одного кожуха к другому. Чтобы пройти к своему месту, Фредерик толкнул дверцу в первый класс, потревожив двух охотников с собаками.

И словно видение предстало ему.

Она сидела посередине скамейки одна; по крайней мере, он больше никого не заметил, ослепленный сиянием ее глаз. Как раз когда он проходил, она подняла голову; он невольно склонился и только потом, когда сам занял место несколько дальше, с той же стороны, что и она, стал смотреть на нее.

На ней была соломенная шляпа с широкими полями и розовыми лентами, развевавшимися по ветру за ее спиной. Гладко причесанные черные волосы, собранные очень низко, спускались на щеки, касаясь длинных бровей, и, словно ласковыми ладонями, сжимали ее овальное лицо. Платье из светлой кисеи с мушками ложилось пышными складками. Она что-то вышивала; ее прямой нос, ее подбородок, вся ее фигура вырисовывались на фоне голубого неба.

Источник

Афоризмы и цитаты

Афоризмы, цитаты, высказывания.

Гюстав Флобер: цитаты, афоризмы, высказывания.

Гюстав Флобер
Gustave Flaubert

Воля – главный элемент всякого начинания.

Страсти наши – как вулканы: гул слышен постоянно, извержения бывают лишь временами.

Страсти – это лучшее, что есть на земле, это источник героизма, восторга, поэзии, музыки, искусства, решительно всего.

Блаженство – обман, придуманный для того, чтобы разбитому сердцу было потом еще тяжелее.

Без стремления к идеальному не существует правды.

Будущее – наихудшая часть настоящего.

Будущее нас тревожит, а прошлое нас держит. Вот почему настоящее ускользает от нас.

Чтобы вас уважали те, кто ниже вас, уважайте сами то, что выше вас!

Великие люди никогда не становились великими при жизни. Великими их делали потомки.

Вкус определяется как особое дарование, быстрота суждений, умение различать оттенки прекрасного.

Глупость быстро распространяется.

Воспоминание о первой любви обесцвечивает новую любовь.

Жизнь происходит от греха, грех – от желания, желание – от ощущения, ощущение – от соприкосновения.

Жизнь терпима лишь при условии, что ты всегда отстраняешься от нее.

Жизнь человеческая – ложь. За всякой улыбкой таится зевота, за всяким восторгом – проклятие, за всяким удовольствием – отвращение, а от сладкого поцелуя остается на губах томящая жажда новых наслаждений.

Жизнь – это непрерывное убывание! Радости, родные, друзья – всё умирает, уходит, ускользает.

Глупость – нечто несокрушимое. Кто ее атакует, сам об нее разбивается.

Братство – одна из лучших выдумок общественного лицемерия.

Воображение – это способность, которую скорее надо сжимать, чтобы придать ей силу, чем расширять, дабы она обрела протяженность.

Последовательность создает стиль, так же как постоянство создает силу.

Всё вдохновение состоит в том, чтобы ежедневно в один и тот же час садиться за работу.

Если бы Бог обладал волею, имел цель, если бы он действовал ради чего-либо, значит, у него была бы какая-нибудь потребность, значит, он не был бы совершенен. Он не был бы Богом.

Все несчастья проистекают от принуждения. При свободном проявлении страстей наступает гармония.

Для натур, склонных к крайностям, опасности излишества не существует.

Всякая душа измеряется огромностью своего стремления.

Если благосостояние людей повышается, то прелесть жизни исчезает.

Вы можете сколько угодно откармливать человеческую скотину, постилать ей подстилки до самого брюха и даже золотить ее конюшни – она всё-таки останется скотиной, что бы там ни говорили.

Высокие идеи, подобно елям, произрастают в тени и на краю пропастей.

Гений – утонченная боль, то есть самое полное и сильное проникновение внешнего мира в нашу душу.

Необычайные чувства порождают высокие творения.

Главное условие прекрасного, основной его принцип – это единство в разнообразии.

Есть люди, назначение которых состоит в том, чтобы служить посредниками: через них переходят, как через мост, и идут дальше.

Глубокие чувства похожи на порядочных женщин: они страшатся, что их разгадают, и проходят по жизни с опущенными глазами.

Всё, что прекрасно, – нравственно.

Для иных людей действие тем недоступнее, чем сильнее охватившее их желание.

Всякий инстинкт раздваивается, образуя начало хорошее и дурное.

Для каждого нравственная ценность искусства заключается в том, что соответствует его интересам.

Всё изнашивается, даже горе.

Добродетель не что иное, как дальновидность.

Время от времени надо немного поскрести себе сердце скребком шутовства, чтобы очистить его от коросты.

Долг заключается в том, чтобы понимать великое, поклоняться прекрасному, а вовсе не в том, чтобы придерживаться разных постыдных условностей.

Единственное, что отличает человека от животных, это то, что он способен есть, не чувствуя голода, и пить, не чувствуя жажды, – свобода воли.

Серость быта вызывает мечты о роскоши.

В языке существует только одно слово для точного обозначения предмета, один эпитет для его определения, один глагол для выражения его действия.

Если есть на земле и среди всех ликов небытия верование, достойное преклонения, если есть что-то светлое, чистое, возвышенное, что-то, говорящее нашей неудержимой тяге к бесконечному и смутному, зовущееся на нашем языке душой, – это искусство.

До идолов дотрагиваться нельзя – позолота пристает к пальцам.

Если какое-либо заблуждение существует сто тысяч лет, из этого не следует, что в нем заключается истина.

Искусство надо любить ради самого искусства, иначе лучше заняться любым другим ремеслом.

Искусство приукрашивает страсти.

Драматическое искусство – это геометрия, переходящая в музыку.

Искусство – роскошь, для него нужны чистые и спокойные руки.

Искусство – самое высокое проявление души.

Если художественное произведение не волнует, значит, оно не достигает истинной цели искусства.

Есть глуповатая аксиома, гласящая, что слово выражает мысль – было бы справедливее сказать, что слово искажает мысль.

Иные могли бы иметь куда больше достоинств, если бы к ним не стремились нарочито.

Есть две разновидности тщеславия: тщеславие общественное и тщеславие частное, зовущееся спокойной совестью, человеческим достоинством, самоуважением, – настолько справедлива истина, что в каждом из нас живут два человека: тот, кто действует, и тот, кто судит.

Есть нечто более неприятное, чем резкое критическое замечание, – это неуклюжая похвала.

Блондинки более чувственны, чем брюнетки. Брюнетки более чувственны, чем блондинки.

Женщина, принесшая огромные жертвы, может позволить себе некоторые прихоти.

Женщина – самое заурядное создание, о котором мы создали слишком прекрасное представление.

Сердце женщины – ларец с секретом, со множеством ящичков, вставляемых один в другой; стараешься изо всех сил, ломаешь ногти – и наконец находишь высохший цветок, хлопья пыли или пустоту.

Женщины вдохновляют мужчин на великие подвиги, но не оставляют времени на их исполнение.

Женщины слишком не доверяют мужчинам вообще и слишком доверяют им в частности.

Нагая женщина не бесстыдна – бесстыдна заслоняющая рука, наброшенный покров, тщательно выложенная складка.

Я думаю, что успех у женщин – это, как правило, признак посредственности.

Идеал общества в том, чтобы каждый индивидуум действовал по своим способностям.

Похвала почти всегда неуклюжа, если исходит от человека несведущего.

Идея счастья – почти единственная причина всех человеческих бед.

Быть дураком, эгоистом и обладать хорошим здоровьем – вот три условия, необходимые для того, чтобы быть счастливым. Но если первого из них не хватает, то остальные бесполезны.

В конце концов, всё, что может искусство, – это сделать скотину менее злой.

Искусственность всегда ведет к пошлости.

Когда состаришься, привычки становятся тиранами.

Истина должна постигаться сердцем.

Истина никогда не бывает в настоящем. Кто за него держится, с ним погибает.

Каждый добрый поступок более чем на три четверти зиждется на гордости, а на четверть на соображениях выгоды, на непроизвольном, чисто животном побуждении, на желании удовлетворить собственную потребность.

Как ни жалок вымысел, он все же больше стоит, чем гнусная действительность.

Книгу можно судить по силе, с которой она вас ударила, и по длительности времени, с какой возвращаешься к ней.

Неистовое стремление к выводам – одна из самых печальных и самых бесплодных маний, свойственных человечеству.

Когда уважаешь свой талант, не станешь прибегать к средствам, которыми завоевывают толпу.

Кто мало знает, тот отходит от религии; кто много знает, тот возвращается к ней.

Ласки супруга вызывают жажду измены.

Лучшее средство жить спокойно и свободно – устроиться на вершине пирамиды, все равно какой, лишь бы высокой и с прочным основанием. Там не всегда весело, и ты там совсем одинок, зато можно утешаться – плевать с высоты.

Любая мечта в конце концов находит себе воплощение; для всякой жажды есть свой источник, и для всякого сердца – своя любовь.

Материальный успех должен быть результатом, отнюдь не целью.

Меланхолия – не что иное как, как безотчетное воспоминание.

Мысль – острейшая из разновидностей сладострастия – само сладострастие всего лишь воображение – случилось ли вам наслаждаться въявь сильнее, чем в мечтаниях?

Восстанавливаемые в памяти подробности удлиняют прожитую жизнь.

Найти форму, вполне соответствующую данному замыслу, – вот секрет создания шедевров.

Народ в конце концов признает любого тирана, лишь бы ему не мешали хлебать суп из котла.

Настойчивость смягчает судьбу.

Слова – это волочильный стан, на котором можно растянуть любое чувство.

Слово – это отдаленное и ослабленное эхо мысли.

То, что понимают плохо, часто пытаются объяснить с помощью слов, которых не понимают.

Небытие, ожидающее нас в будущем, ничуть не страшнее того, что осталось позади нас.

Невежество – оборотная сторона гордости.

Цинизм – это ирония порока.

Незаурядные люди могут заниматься любым делом, не роняя себя.

Счастье – выдумка, искание его – причина всех бедствий в жизни.

Счастье – красный плащ с подкладкой из лохмотьев: когда хочешь укутаться в него, всё разлетается по ветру, и остаешься запутанным в холодную ветошь, которая обещала так много тепла.

Нельзя ссылаться как на доказательство на свидетельства толпы, ибо проверить их невозможно.

Радость бывает подчас печальна, а печаль – радостна.

Необходимо обладать чувством меры, но понятие меры меняется.

Иные недостатки, безразличные или нетерпимые в одном человеке, восхищают в другом.

Нет более надежного средства привлечь сердца к религии, чем терпимость.

Человек отрицает природу, сокрушает ее, подавляет ее, подавляет ее даже в своем теле, которого он стыдится и прячет, словно преступление.

Человек – песчинка, брошенная в бесконечность неведомой рукой, жалкая козявка с хилыми лапками, которая пытается на краю бездны ухватиться за любую веточку, ищет себе опору в добродетели, в любви, в эгоизме, в честолюбии и все это возводит в ранг добродетели, дабы надежней удержаться; цепляется за бога, но всегда слабеет, разжимает пальцы и падает.

Человеку свойственно бояться.

Человеческая речь подобна треснутому котлу, и когда нам хочется растрогать своей музыкой звезды, у нас получается собачий вальс.

Нет такого мещанина, который в пору мятежной юности хотя бы один день, хотя бы одно мгновение не считал себя способным на глубокое чувство, на смелый подвиг.

Нехорошо привыкать к недоступным удовольствиям, когда голова пухнет от забот.

Благополучие рода человеческого не может служить утешением для отдельной личности.

Ничего великого нельзя совершить без фанатизма.

Ничто не внушает мне такого презрения к успеху, как мысль о том, какой ценой он достигается.

Нужно всегда надеяться, когда отчаиваешься, и сомневаться, когда надеешься.

Одиночество нельзя заполнить воспоминаниями, они только усугубляют его.

Одна неприятность обычно вызывает в памяти все остальные.

Отчаяние – это то же, что самоубийство.

Перед расставанием бывает минута, когда любимый человек уже не с нами.

Нет идиота, который не думал бы, что он великий человек, нет такого осла, который, созерцая себя в реке, не смотрел бы на себя с удовольствием и не находил бы у себя черт коня.

Скептицизм страшит только жалкие умы.

Постараемся же понять всё и ничего не осуждать. Вот способ многое узнать и сохранять спокойствие.

Прекрасное нерушимо и неизменно, но мы не знаем его законов, ибо происхождение его таинственно.

Преуспевание злых – соблазн для прочих.

Чтобы сохранить совесть чистой, надо поднять ее выше совести всех прочих людей.

Прошлое служит порукой за будущее.

Прошлое – это то, чего уже нет; будущее – то, чего еще нет; настоящее абсолютно мимолетно, оно беспрестанно движется, а искусство вынимает из этого потока то или другое явление и делает его вечным.

Разочарование – свойство слабых. Не доверяйте разочарованным – это почти всегда бессильные.

Сила есть свойство, которым наслаждаешься лишь в том случае, если его расходуешь.

Раскаиваться хорошо, но не делать зла – еще лучше.

Сердце в своих привязанностях, как человечество в своих идеях, непрестанно расширяется кругами.

Сердце человека обречено на вечное одиночество.

Если ни одно прекрасное творение не осталось незамеченным, то, с другой стороны, не было такого постыдства, которое не заслуживало бы рукоплесканий, ни такого глупца, который не был бы объявлен великим человеком. Потомство иногда меняет оценку.

Слишком точное следование правде вредит красоте, а чрезмерная приверженность красоте искажает правду.

Автор должен быть в своем произведении, подобно Богу во Вселенной: вездесущ и невидим; так как искусство – вторая натура, то творец ее должен пользоваться аналогичными приемами.

Спорить гораздо легче, чем понимать.

Уныние порождается однообразием бесцельного, беспросветного существования.

Статистика – это самая точная из неточных наук.

Ничто так не устрашает и не утешает одновременно, как предстоящий долгий труд.

Точность мысли обусловливает точность выражений.

Уверенность в полной безопасности придает отваги.

Сюжет ничего не значит, все зависит от исполнения.

Чем прекраснее мысль, тем звучнее фраза.

Эгоизм – прочная основа целомудрия.

Чтобы иметь талант, нужна уверенность, что его имеешь.

Хорошая проза должна быть столь же точна, как стих, и столь же звучна.

Цивилизация – это нечто, обращенное против поэзии.

Нельзя жить вдохновением. Пегас чаще идет шагом, чем скачет.

Все книги, вместе взятые, не стоят личных наблюдений.

Главным достоинством писателя является знание того, о чем писать не нужно.

Тему не выбирают. Вот чего не понимают ни публика, ни критики. В том и состоит секрет шедевра, что тема есть отражение темперамента писателя.

Поэзия, подобно солнцу, заставляет и навозную кучу отливать золотом.

Поэты подобны статуям, которые откапывают в развалинах; о них иногда надолго забывают, но потом находят нетронутыми в пыли, уже не имеющей названия.

Муза, сколь бы несговорчива она ни была, причиняет меньше огорчений, чем женщина.

Существуют великие гении, которые имеют только один недостаток, один порок, – а именно что их чувствуют главным образом вульгарные души, сердца, доступные легкой поэзии.

Что есть равенство, как не отрицание всякой свободы, всякого превосходства, даже самой природы? Равенство – это рабство.

В стиле, как в музыке, самое прекрасное и самое редкое – это чистота тона.

Чувство горечи, примешиваясь к желаниям, лишь усиливает их.

Шутка – самая могучая сила на свете и самая грозная, она неотразима – нет суда, который мог бы призвать ее к ответу ни за повод, ни за вызвавшее ее чувство – то, что осмеяно, то мертво – смеющийся сильнее опечаленного.

То, что зовется удовольствием, доставленным добрым поступком, – ложь и ничем не отличается от удовольствия, доставляемого пищеварением.

Есть люди большого таланта, которые имеют несчастье вызывать восхищение мелких натур: вареная говядина неприятна главным образом потому, что она основное блюдо в мелких хозяйствах.

Источник