Настроение мое резко улучшилось
У страха глаза велики…
Я открыл глаза и некоторое время смотрел в стену пытаясь понять: что меня разбудило? Так и не вспомнив и чувствуя что уже не усну, протянул руку и взяв телефон несколько секунд пялился на экран пытаясь понять что вижу:
— Ну зашибись, закон подлости в действии! Сегодня воскресенье, мне некуда торопиться, думал высплюсь как следует и что же в итоге? Проснулся без десяти шесть и сна ни в одном глазу к тому же голова тяжёлая как будто и не спал вовсе. Вчера не пил даже пива, но во рту сушняк как пустыне Сахара; вылез из под одеяла и поплёлся на кухню, налил воды, поднял стакан сделал глоток при этом глянул в окно и…
Поперхнулся, выпучил глаза, закашлялся подавившись сделал шаг вперёд:
— Какого БЛЯТЬ ХЕРА! Я завис как винда при загрузке нелицензионного ПО. Поле, жёлтое поле засеянное чем то колосилось за окном, вместо серой девятиэтажки. Решив что у меня глюки, потёр глаза, посмотрел по сторонам: может я не у себя дома? Но нет все моё родное. Залпом выпил воду. Открыл форточку оттуда пахнуло теплом
— Это чё за бред? На носу декабрь я у себя дома в центре города, тут просто не может быть никакого поля! За окном должна быть стихийная парковка, детская площадка засыпанная снегом, следом девятиэтажка, далее ТЦ. Так, похоже я чем то траванулся и меня глючит по чёрному, не зря же трещит башка и дикий сушняк. Развернувшись пошёл в комнату открыл дверь на балкон и вышел посмотреть что там на фиг такое. Так если у меня глюки это может объяснить почему на дворе лето и я вижу то чего в принципе быть не может? Прямо было поле и простиралось очень далеко, слева домов тоже не было, тоже поле следом берёзовый лес.
— Ты видишь то же что и я? — голос справа заставил вздрогнуть и я испуганно уставился на соседа Серегу стоящего в одних трусах на балконе рядом.
— Блин сосед! Не пугай так! А что видишь ты? — включил я еврея.
— Поле с овсом, чёрт башка трещит и пить охота! — печально сообщил сосед.
— Так если двое видят одно и тоже это уже не глюк. — сделал я вывод.
— Если только ты мне не кажешься, — парировал Серега, — сегодня ночью выброс какой то хрени с завода опять был, сволочи по ночам сбрасывают всякое, воняло чем то кислым.
— Я не слышал, спал как сурок.
— Траванули нас думаю вот и кажется всякое, пить охота — сообщил мой собеседник и отвернувшись зашёл к себе.
Справа тоже было поле потом грунтовая дорога, а за ней какой то кустарник и так до горизонта.
Блин а что интересно с другой стороны дома, подумал я и тут же вспомнил:
— Машина! Как там моя ласточка! Я рванул в комнату натянул штаны, схватил ключи, натянул пуховик, в коридоре щёлкнули выключателем, света не было ну вот еще и лампа перегорела до кучи. Открыл дверь и помчался вниз через ступеньку, толкнул дверь подъезда.
— Уф! На месте! Выдохнул облегчённо и начал озираться: двор был на месте, но было очень тепло и снег почти растаял только местами серые оплывшие кучи и лужи на дороге. Разблокировал двери открыл багажник и взял скребок. Обошёл дом и снова уставился на поле. Овёс, сказал сосед, ну пусть будет овёс — я то тот ещё агроном.
Осторожно приблизился к краю я держа скребок на вытянутой руке попробовал прикоснуться, ничего не произошло скребок спокойно коснулся колосьев. Я осмелел и сделав шаг попробовал коснуться края поля ногой.
— Настоящее? — голос сверху заставил вздрогнуть.
— Блин! Сосед так и до инфаркта недолго! Серёга стоял на балконе и держал полторашку минералки.
— Вроде настоящее только это ничего не объясняет, ответил я и расхрабрившись, протянул руку и сорвал колос с зёрнами, трава как трава хз, на вид и на ощупь вполне себе реальная.
— У Натахи критические дни начались, злая как мегера и рычит почём зря с утра самого, — сообщив эту нужную и очень важную в данный момент информацию, сосед развернулся и скрылся из обзора.
Я же стоя на краю овсяного поля, в пуховике в зимних ботинках и со скребком в руках чувствовал себя глупо. Что делать в таких случаях, если видишь то чего нет? Звонит в полицию или МЧС? И что им сказать: парни тут в центре города поле появилось — решат что наркоша обдолбанный или пошлют подальше или в дурку отправят. Я почесал раскалывающуюся башку ничего путного не мог придумать. Может на ТВ местное позвонить? Достал телефон так, сети нет, не было печали. Развернулся чтоб пойти обратно.
— Таак! Церкви тоже не было на месте как и парка отдыха! Но самое странное детский сад. Вернее его половина, одна часть стояла а вторую как ножом обрезало. Почувствовав что щас истеку потом пошёл к авто, открыл багажник, положил скребок и снял пуховик. Вместо него достал куртку из кожи молодого дерматина, которую держал на всякий пожарный, мало ли что в дороге случится не в чистом же колесо менять. Надо посмотреть на детсад поближе решил я и направился в ту сторону. Подойдя ближе сместился левее чтобы обойти забор и посмотреть на ту часть которая исчезла, так если здание обрушилось а где обломки? Приблизился пытаясь понять и чуть дальше за зданием увидел двух мужиков один лежал лицом вверх, видимо ему было плохо, а второй сидел перед ним на корточках видимо помогал.
Ближнему нужно помогать, если тебе это ничего не стоит решил я и направился к ним. Но чем ближе подходил тем меньше мне это нравилось, так было что то не правильное в происходящем только понять не мог что.
— Слышь мужик, что случилось, чем помочь?
Сидящий на корточках медленно начал поднимать голову, потом так же медленно повернулся ко мне мне.
Сказать что я испугался это значит ничего не сказать
Волосы, даже те которых не было, встали дыбом, кровь отхлынуло от лица, такого ужаса я наверно никогда не испытывал.
На мне смотрели какие то пустые чёрные глаза и ничего человеческого в них не было, рот и вся грудь мужика была в крови, ещё не до конца понимая что вижу я чуть сместил взгляд на лежачего и меня затошнило:
— ДА ОН ЖЕ ЕГО ЕСТ!
Мысли заметались, как муравьи в муравейнике:
— Этого не может быть, потому что быть этого не может!
Пока я тупил, мужик как то странно заурчал и встав потянул руки в мою сторону.
Всхлипнув я попятился назад, мужик же двинулся в мою сторону и резко ускорившись схватил меня за куртку и начал тянутся своей пастью.
— Отвали! — я заорал, пнул его, рванулся назад и вниз и каким то чудом вывернулся из куртки, оставив её в руках каннибала.
Тварь как то обиженно заурчала, а я рванул назад, запнулся, упал, вскочил снова упал.
Поднимаясь мой взгляд упёрся в красный ящик — пожарный щит! Мне нужен топор! Я бросился к щиту, рванул дверь — грязная тряпка видимо изображающая асбестовую ткань, ведро, огнетушитель, топора НЕТ! А что это? Схватил какую то железяку похожу на кочергу и ткнул в сторону мужика.
— Отвали! Убью на хер! — заорал я.
Каннибал не отреагировал и попытался схватить меня и при этом упёрся в острый конец моей железяки и не пытаясь уклониться, рванулся ко мне, насадив себя как мясо на шампур. Это на него никак не повлияло и он утробно урча продолжал пытаться меня схватить своими граблями, прижав меня к стене.
Я используя стену как опору со все дури пнул тварь в грудь. Я как бы не хиляк и в спортзал хожу, под руководством тренера с весом не хилым приседаю. Но тварь это не впечатлило, отступив на пол шага она снова потянулась ко мне и тогда я со всей дури ткнул железякой в глаз, с противным звуком глаз лопнул, моё оружие сантиметров на 15 вошло в голову.
Я шумно дышал, сердце колотилось с частотой не меньше ста сорока ударов в минуту, смотрел на лежащего мёртвого мужика, который уже не казался таким страшным и в голову пришла мысль:
— Я же человека убил, по ходу лет на двенадцать, уеду лес валить…Как доказать что самооборона это? Свидетелей то нету.
Источник
Александр Боровой: Я часто видел его Зоне, но так и не узнал, как его зовут
В прошлом году «Родина» опубликовала беседу с физиком-ядерщиком Александром Боровым «CHERNOBYL. Распад памяти» — о правде и мифах Чернобыля и американского фильма о нем («Родина» N8, 2019). Советник президента Курчатовского института, доктор физико-математических наук более двадцати лет ежемесячно ездил в командировки на ЧАЭС и параллельно возглавлял лабораторию по изучению проблем Чернобыля.
В. Васнецов . Пимен-летописец.
Это материал Александр Александрович предложил редакции «Родины» к очередной годовщине чернобыльской катастрофы.
Я часто видел этого человека в Зоне, но так и не узнал, как его зовут
Осенью 2000 года мне в Чернобыль позвонил Олесь Сич — американец украинской национальности, мой ученик и хороший друг — и, справившись о здоровье, объявил, что ко мне направляется «делегация» из США , состоящая из журналиста и фотографа.
Приехали американцы без переводчика (это при моем убогом английском) и объявили, что их цель — статья в специальный выпуск U.S. News &Word Report , который будет посвящен двадцати «Настоящим героям». Американцы подошли к делу, как сейчас говорят, системно. У них был список качеств, которыми должен был обладать «настоящий».
На мой вопрос, кого же они в Чернобыле назначили на эту роль, корреспондент указал на меня.
Естественно, я отказался. И рассказал им о человеке, который отвечал всем их условиям.
Чернобыль. Зона. «Укрытие». 1987 год.
О рентгенах и трусости
Чернобыль, 1986 год. Недалеко от здания, в котором обосновалась Правительственная комиссия, — белая каменная церковь. Вокруг церкви разместилась воинская часть. Колючая проволока, шлагбаум, часовые. Но на паперти лежат охапки свежих цветов.
И сколько бы раз на протяжении осенних дней 86-го года я ни заглядывал сюда, цветы лежали всегда.
Весной 1987 года я снова приехал в Чернобыль. С утра мы уезжали на станцию и пытались всевозможными способами приблизиться к скоплениям ядерного топлива, оставшегося в разрушенном блоке. Надо было понять его опасность и попытаться взять под контроль, ведь на территории ЧАЭС работали многие сотни людей. Но чем дальше в лабиринты радиоактивных развалин проникали разведывательные группы, тем труднее и опаснее была их работа.
Вечерами на Правительственной комиссии я докладывал о полученных за день скромных результатах.
В тот день не было председателя комиссии, и заседание вел важный чиновник из Москвы . Он с самого начала стал раздражаться, а мое сообщение окончательно вывело его из себя.
— Как же так! — закричал он. — Военные сообщают, что в этом коридоре 5 тысяч рентген в час, а вы сейчас говорите, что восемь тысяч! Надо немедленно перемерить! (Цифры я точно не помню, но порядок — тысячи рентген в час — помню хорошо.)
— Но в этот коридор все равно заходить нельзя. Что при 5, что при 8 тысячах за несколько минут получаешь смертельную дозу, — стал робко возражать я.
— Если трусите, так прямо и скажите!
Сидевшие в зале люди, одетые в ватники, иногда с нарисованными на плечах звездами вместо погон, кашляющие, с красными от недосыпания глазами, таких слов не слышали никогда. Стало очень тихо. Я воспользовался этим, поскольку тоже еле сдерживал кашель и не мог говорить громко. И попытался объяснить ситуацию.
— Измерения проходят так. Наш сотрудник бежит с удочкой. На конце лески — ТЛД (дозиметрическая таблетка). Он ее забрасывает в этот коридор, а сам прячется за угол, за стену, на десять секунд. Потом бежит обратно, выхватывает таблетку, замечает время. Но ведь там — развалины, глыбы бетона, арматура. Очень легко упасть. Просто замедлить движение. Что же будет с человеком, ведь мы его сожжем.
На что получил ясный ответ:
— Правительственная комиссия вас откомандировывает в Москву . Пусть присылают замену.
Конечно, американцам я рассказал не о заседании комиссии. А о том, что произошло потом, когда вышел из здания ПК и направился к нашему общежитию. Путь выбрал дальний, мимо церкви, чтобы прийти в себя после услышанного. Слабый желтый свет виделся в окнах храма. Дверь, на изумление, была полуоткрыта.
Я тихо проскользнул в эту дверь.
Вечерняя молитва
Около аналоя, освещенный несколькими свечами, в темной одежде стоял невысокого роста старик и молился. То, что это священник, я понял сразу — по тому, как он негромко, но как-то очень привычно произносил слова. Читал раскрытую книгу, иногда подпевал себе дребезжащим голосом. Алтарь был почти не освещен, по нему и по стенам двигались тени. А больше никого в церкви не было.
Я проскользнул обратно и пошел своей дорогой.
Наутро позвонил директору института, академику Анатолию Петровичу Александрову . Рассказал, что мне предложено из Чернобыля уехать, и получил спокойный ответ:
— Я вас в Чернобыль командировал, я и буду отзывать. Если у кого-то есть какие-то претензии к курчатовцам, пусть пишет в институт официальную бумагу. Не тратьте на это нервы. Как там наши работы на станции.
Конечно, после таких слов настроение мое резко улучшилось, веселый иду на обед — и тут, подходя к столовой, вдруг вспомнил вчерашнего священника: «А что же он ест, где живет?»
На все вопросы ответила женщина на раздаче.
— Талонов на питание у него, конечно, нет. В общем, подкармливаем. Но ведь какая трудность — он скоромного не ест. Кашу на воде ему поварихи варят. Овощи дают. Чай он с хлебом пьет. Все уговариваем его не поститься, слабый он, старый, здесь молодые и здоровые — и те только по вахтам работают. А где он живет, точно не знаю. Вроде бы в оставленном доме. Почему милиция и начальство позволяет ему служить в церкви? А кто же на Божьего человека руку поднимет. Люди в Зоне такого не поймут.
Прошло еще какое-то время. И опять вечером я шел мимо церкви. И опять он молился в пустом храме.
А когда я через несколько месяцев снова приехал в Чернобыль, в церкви уже появился какой-то народ. Несколько женщин. То ли из вахтовиков, то ли из жителей, самовольно вернувшихся в окрестные села. Теперь служба шла в присутствии прихожан. Батюшка еще более исхудал, служил почти шепотом, часто и долго кашлял.
Иногда, когда я опаздывал приехать с «Укрытия» к обеду и сердобольные женщины пускали меня в уже закрытую столовую, я видел его, сидевшего в уголке и медленно евшего что-то ложкой. Глаз Батюшка не поднимал, и я стеснялся подойти к нему и поговорить. За что себя очень корю, потому что в следующие годы церковь стояла закрытая, а о Батюшке, сколько я ни спрашивал, никто ничего мне сказать не мог.
Почему он остался
— Ну и что? — спросили мои американцы. — Почему вы именно его считаете настоящим героем?
И я начал им объяснять.
После аварии долгие годы подавляющая часть непрофессионалов, попадающих в Чернобыль, испытывала настоящий ужас перед радиацией. Не помогали никакие разъяснения, никакие авторитеты, никакая информация, щедро появившаяся в популярных и специальных брошюрах. Невидимая, неощущаемая опасность, разрушающая тебя изнутри, казалась неизмеримо страшнее, чем была в действительности.
Я очень хорошо понимаю этих людей. Нечто подобное испытал и я, впервые работая с сильным радиоактивным источником. Но к моменту аварии кроме специального образования за моими плечами были долгие годы работы под руководством прекрасных учителей. И я научился быстро оценивать реальную угрозу, а в критических случаях интуитивно определять временные и пространственные границы, переходить которые было нельзя.
Что же можно сказать о старом человеке, бесконечно далеком от научных и инженерных проблем ядерной энергетики? Как измерить ужас, поселившийся в его душе? «Я ощущаю постоянный давящий рефрен, страшный звук невидимого метронома, разрушающий психику» — так описал мне свои ощущения молодой, спортивного вида журналист, когда спешно покидал Зону.
А старик-священник остался.
Правительство тогда высоко оценивало нашу работу. Страшно подумать, в день посещения «Укрытия» (а я его посещал практически ежедневно) нам платили зарплату всемеро большую, чем в Москве .
Он не получал никаких денег, питался подаянием.
Я уверен, что церковное начальство не знало о нем ничего. Иначе бы насильно вывезло. Почему он остался? Как достал ключи? Почему служил в пустой церкви, молился за сжигающих себя, не верующих в Бога людей?
Спросить уже не у кого.
Специальный выпуск U.S. News&Word Report.
P.S.
Американцам я сказал, что их список достоинств настоящего героя не полон. И постарался, как мог, перевести им на английский фразу, которую помнил чуть ли не с юности (по-моему, она принадлежит Ларошфуко):
«Высшее геройство состоит в том, чтобы совершать в одиночестве то, на что люди обычно отваживаются лишь в присутствии многих свидетелей».
Я не знал, поняли ли они.
Специальный выпуск U.S. News&Word Report.
Лето прошло. А осенью в Москве я получил бандероль с несколькими экземплярами журнала, посвященного «Настоящим героям». Меня включили-таки в список под N12, но я простил журналистов. Потому что в центр страницы они поставили мой рассказ:
«Было темно, горело несколько восковых свечей. И было совсем пусто. Никого. Только старик-священник. «
Источник