Любимых убивают все за радостью позор

Оскар Уайльд. Баллада Редингской тюрьмы

Любимых убивают все,
Но не кричат о том.
Издевкой, лестью, злом, добром,
Бесстыдством и стыдом,
Трус — поцелуем похитрей,
Смельчак — простым ножом.

Любимых убивают все,
Казнят и стар и млад,
Отравой медленной поят
И Роскошь, и Разврат,
А Жалость — в ход пускает нож,
Стремительный, как взгляд.

Любимых убивают все —
За радость и позор,
За слишком сильную любовь,
За равнодушный взор,
Все убивают — но не всем
Выносят приговор.

Перевод В. Топорова.

Похожие цитаты

Стрельбе, азарту все цвета,
Все возрасты покорны:
И стар и млад, и тот, и та,
И — жёлтый, белый, чёрный.

— Я не могла больше смотреть, как мой любимый человек старится, — сказала она. — Теряет форму, привлекательность, ясность ума… Когда-нибудь он стал бы кваzи… но вот таким… старым и нелепым… — Она презрительно посмотрела на Михаила. — В то время как настоящая, полноценная, высшая жизнь — рядом. Надо лишь умереть, пройти неприятный этап… и воскреснуть. Вечно молодым.
— Вечно мёртвым, — шёпотом сказал я.
— Вечно молодым, – повторила Виктория и замолчала.
— «Любимых убивают все, — сказал Михаил и рывком поднял Викторию со ступенек. — Но не кричат о том. Трус поцелуем похитрей. Смельчак — простым ножом».
— Стихи пишете? — поинтересовалась Виктория.
— Это Оскар Уайльд, дура дохлая, — сказал я. Покосился на Михаила. — И дело не в том, что дохлая, а в том, что дура.

Действие романа происходит в Москве недалёкого будущего, в котором большая часть человечества стала зомби — «восставшими», некоторые из которых сумели вернуться к разумной жизни, став «кваzи».

Источник

felisata

felisata

* * *
Любимых убивают все,
Но не кричат о том.
Издевкой, лестью, злом, добром,
Бесстыдством и стыдом,
Трус — поцелуем похитрей,
Смельчак — простым ножом.

Любимых убивают все,
Казнят и стар и млад,
Отравой медленной поят
И Роскошь, и Разврат,
А Жалость — в ход пускает нож,
Стремительный, как взгляд.

Любимых убивают все —
За радость и позор,
За слишком сильную любовь,
За равнодушный взор,
Все убивают — но не всем
Выносят приговор.

* * *
Возлюбленных все убивают,—
Так повелось в веках,—
Тот — с дикой злобою во взоре,
Тот — с лестью на устах,
Кто трус — с коварным поцелуем,
Кто смел — с клинком в руках!
Один любовь удушит юной,
В дни старости — другой,
Тот — сладострастия рукою,
Тот — золота рукой,
Кто добр — кинжалом, потому что
Страдает лишь живой.
Тот любит слишком, этот — мало;
Те ласку продают,
Те покупают; те смеются,
Разя, те слезы льют.
Возлюбленных все убивают,—
Но все ль за то умрут?

* * *
Но убивают все любимых, —
Пусть знают все о том, —
Один убьет жестоким взглядом,
Другой — обманным сном,
Трусливый — лживым поцелуем,
И тот, кто смел, — мечом!
Один убьет любовь в расцвете,
Другой — на склоне лет,
Один удушит в сладострастьи.
Другой — под звон монет,
Добрейший — нож берет: кто умер,
В том муки больше нет.
Кто слишком скор, кто слишком долог,
Кто купит, кто продаст,
Кто плачет долго, кто — спокойный —
И вздоха не издаст,
Но убивают все любимых, —
Не всем палач воздаст.

Источник

Любимых убивают все за радостью позор

• ЖАНРЫ 360
• АВТОРЫ 277 422
• КНИГИ 654 605
• СЕРИИ 25 041
• ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 611 717

Переводчики, которым хочется сказать «спасибо»

Сразу же признаюсь честно, как на духу. Название придумано не мною. У меня вообще по жизни туго получается с этими названиями, в отличие от героя моего очерка. Но это вполне объяснимо. До сих пор дают о себе знать те несколько десятилетий, в течение которых я занималась исключительно переводом научно­технической литературы. А она, как известно, не терпит всякие тропы и на дух не переносит цветастый, образный язык худлита. Абсолютная точность, даже в мелочах, и полнейшая нейтральность лексики — вот те два кита, на которых зиждется вся наука, да и техника к ней в придачу. А потому, когда пришлось переквалифицироваться уже в многопрофильного переводчика всякой и разной литературы, то проблемы с фантазией по части придумывания оригинальных, броских, ярких, а главное! — запоминающихся названий (с опорой на широкий контекст произведения, разумеется), которые притягивали бы к себе внимание и заставляли не пройти мимо самого перевода, возникли почти моментально. И продолжают возникать и по сей день. А потому, в случае чего, я охотно при­бегаю к чужим заготовкам. Вот и это конкретное название для своего нового цикла эссе я позаимствовала, можно даже сказать, «слямзила», если вспомнить про молодежный сленг, прямо из интернета. Где, как в той Греции, есть все!

Позвонила как-то раз хорошая знакомая, бывшая коллега по работе.

— Я тут давеча отзыв про тебя прочитала в интернете, — объявила она с ходу. — Хвалят, между прочим. Ну да сама почитаешь.

И она с готовностью продиктовала мне все данные, необходимые для поис­ка нужного сайта. Нашла. На читательском форуме развернулась оживленная дискуссия, посвященная переводам современной художественной литературы. Участники дискуссии с юмором делились друг с другом всякими ляпами и всей той несуразицей, которыми полнятся многие переводные художественные тексты. Что правда, то правда. При желании в них всегда можно отыскать что-то смешное. Параллельно основному обсуждению шли еще две колонки: «Переводчики, которым хочется сказать “спасибо ”» и «Переводчики, которым не хочется говорить “спасибо”». И вот там уже замелькали вполне конкретные персоналии и вполне определенные названия книг.

Наконец в первой рубрике отыскалась и моя фамилия. Неизвестная чита­тельница прочувствованно благодарила переводчика, то есть меня, за то, что она (то есть я) «прекрасно перевела первый роман Барбары Картленд «Оттенки страсти», дав тем самым нам почувствовать, с чего начинала эта плодовитая писательница». Само собой, я моментально преисполнилась осознанием собственной значимости и надулась как мыльный пузырь. А что такого? Книга действительно хорошая. И перевод хороший. Сама знаю! Да и вообще, и жизнь хороша, и жить хорошо. Особенно если занима­ешься любимым делом. Недаром один мудрый человек, только не помню кто, прозорливо заметил, что если ты выберешь занятие себе по душе, то проживешь всю жизнь, не проработав ни одного дня. Чистая правда!

Но странным образом именно в этот момент полнейшего довольства собственной персоной у меня вдруг мелькнула другая мысль. А кому из переводчиков хотелось бы сказать «спасибо» уже тебе самой? Ведь ты же с раннего детства, можно сказать, купаешься в этом море перевод­ной литературы. Неужели нет ни одного имени, ни одного переводчика, который бы не заслужил твоей прочувствованной благодарности? Я заду­малась. Можно выразиться и более витиевато: погрузилась в простран­ные размышления. Ибо, будучи профессиональным переводчиком, я-то пре­красно знаю, как мало по-настоящему хороших переводчиков, трудящихся на ниве изящной словесности. А уж великих, выдающихся в полном смысле этого слова, можно и вообще пересчитать по пальцам одной руки. В край­нем случае обеих.

И не стоит, совсем даже не стоит покупаться на всякие внешние красивости текста. Гладкий, обтекаемый текст — это отнюдь не гаран­тия того, что перевод выполнен на должном профессиональном уровне. Не помню, кто из известных наших переводчиков прошлого (кажется, это все же был Корней Иванович Чуковский) остроумно заметил, что всякий перевод похож на женщину: если она верна, то некрасива, а если красива, то неверна. И в этом изящном афоризме все — правда, поверьте мне! Сама помню, как в ранней юности, в пору моего увлечения творчеством Байрона, с глубоким прискорбием обнаружила (при сопоставительном анализе с оригиналом), что перевод знаменитого романа в стихах «Дон Жуан», выполненный Татьяной Гнедич, при всей его внешней красивости и гладкости, все же отстоит от первоисточника гораздо дальше, чем заковыристый и, на первый взгляд, весьма неказистый вариант, предло­женный Георгием Шенгели в 1947 году. Последний постарался воспроиз­вести стихотворный текст великого английского поэта почти на уровне подстрочника, за что ему вечное спасибо.

Впрочем, отдадим должное и Татьяне Гнедич, кстати, далекому потомку того самого Николая Ивановича Гнедича, современника Пушкина, который в начале XIX века перевел на русский язык «Илиаду» Гомера. Его перевод вызвал множество восхищенных откликов, даже Александр Серге­евич услышал в нем «умолкнувший звук божественной эллинской речи». Да и сама Татьяна Гнедич — поистине героическая женщина. Напоминаю чита­телю, что того же «Дон Жуана» она переводила по памяти, сидя в тюрьме Большого дома в Ленинграде. Но как бы то ни было, а непростые коллизии переводческой профессии наглядно проступают и в этом примере тоже.

А потому после продолжительных медитаций на тему о переводах и переводчиках я определилась со своим списком тех моих коллег, кому хочу сказать «спасибо». Список этот, или «шорт-лист», как принято выражаться ныне, предельно короток: всего лишь шесть имен. Но зато каких! Постараюсь, в меру своих скромных возможностей и сил, заразить восхищением и преклонением перед творчеством (иначе и не скажешь!) всех этих высококлассных профессионалов и вас, мой дорогой и глубокоу­важаемый читатель.

Разумеется, каждый волен соглашаться или не соглашаться с авто­ром, расширять или же, напротив, сокращать этот список, предъявлять претензии к моим любимцам и даже выискивать ошибки в их работах. А почему бы и нет? Всем нам, даже самым великим, свойственно оши­баться, не так ли? Помнится, моя студентка много лет тому назад отыскала ошибку даже в переводе, выполненном самим Корнеем Иванови­чем Чуковским. А уж он-то владел секретами переводческого мастерства, можно сказать, досконально.

И все же главная моя задача, основная цель этой серии очерков — при­влечь внимание широких читательских масс, если так можно выразиться, к именам тех, кто в силу незаметности и даже некоторой вторичности своей профессии всегда остается в тени. «За кадром», выражаясь кинош­ным языком. Словом, хочется лишний раз воскликнуть, что хороший пере­водчик — это, знаете ли, звучит гордо.

А потому, предваряя наш разговор о переводах и переводчиках, позво­лю себе, мой дорогой читатель, один дружеский совет. Все же когда вы читаете переводную литературу, обращайте, пожалуйста, внимание и на те фамилии, которые набраны самыми маленькими буковками. Среди них наверняка отыщутся и фамилии тех, кто переводил эту книгу для вас. И уверяю, очень скоро у вас появится уже собственный список переводчи­ков, которым вы тоже захотите сказать «спасибо». А почему бы и нет? Доброе слово, оно приятно не только кошкам.

ТОПОРОВ Виктор Леонидович

(9 августа 1946 года — 21 августа 2013 года)

У него было много друзей и много врагов. И для первых, и для вторых — это одинаковая потеря. Друзья потеряли дорогого человека. А для врагов другая беда, поскольку теперь они могут не опасаться ничего, а это не будет им на пользу.

Источник

Любимых убивают все за радостью позор

Саша Порожний запись закреплена

Любимых убивают все,
Но не кричат о том.
Издевкой, лестью, злом, добром,
Бесстыдством и стыдом,
Трус — поцелуем похитрей,
Смельчак — простым ножом.
Любимых убивают все,
Казнят и стар и млад,
Отравой медленной поят
И Роскошь, и Разврат,
А Жалость — в ход пускает нож,
Стремительный, как взгляд.
Любимых убивают все —
За радость и позор,
За слишком сильную любовь,
За равнодушный взор,
Все убивают — но не всем
Выносят приговор.
Оскар Уальд — английский философ, эстет, писатель, поэт ирландского происхождения. Один из самых известных драматургов позднего Викторианского периода.

Ой, а мне больше нравится другой перевод
Ведь каждый, кто на свете жил,
Любимых убивал,
Один — жестокостью, другой —
Отравою похвал,
Показать полностью.
Коварным поцелуем — трус,
А смелый — наповал.

Один убил на склоне лет,
В расцвете сил — другой.
Кто властью золота душил,
Кто похотью слепой,
А милосердный пожалел:
Сразил своей рукой.

Кто слишком преданно любил,
Кто быстро разлюбил,
Кто покупал, кто продавал,
Кто лгал, кто слезы лил,
Но ведь не каждый принял смерть
За то, что он убил.

Источник

«Баллада Рэдингской тюрьмы.» О.Уайльд. Четыре перевода первой части.

двойной клик — редактировать изображение

Мысли Оскара Уайльда всегда бродили нехожеными тропами. Остроумие плюс крайне-своеобразный взгляд на обычные и привычные аксиомы превращали эти аксиомы в вывернутые сентенции. И слушатели, а писатель был изумительным рассказчиком и держал внимание собеседников в вечном напряжении, всегда предвкушали оригинальные выводы или заключения. Цветистость языка Оскара Уайльда восходит к его ирландским корням. Поэтому даже проза его ближе к белому стиху.

Впервые «Баллада Рэдингской тюрьмы» была опубликована отдельным изданием в 1898 году. За подписью С.3.3. (тюремный номер самого О.Уайльда в этой тюрьме. Камера № 3 на 3-й площадке галереи С).

В основе сюжета лежит реальное событие — казнь в Рэдингской тюрьме в июле 1896 года одного из заключённых. Его звали Ч.Т. Вулридж. Он был кавалерист-гвардеец. Его приговорили к смерти за убийство его жены. Убийство из ревности.

Оскар Уайльд, в свойственном ему пародоксальном ключе, рассуждает на темы Любви и Смерти и приходит к выводу, что, как первосвященник Каифа по преданию оправдывал казнь Иисуса Христа якобы тем, что казнь одного человека может спасти целый народ, так и казнь этого несчастного ревнивца можно рассматривать как искупление за многие неявные и нераскрытые преступления других людей против Любви.

Что же . в определённом смысле поэт и писатель ощущал и свою причастность к преступлениям против Любви и так образно ассоциировал себя с осуждённым на казнь.

Вот четыре перевода. Они сохраняют ритм и звучание стиха. Тип рифмы и лихорадочную атмосферу, царящую в оригинале.

«Баллада Рэдингской тюрьмы»

(Oscar Wilde — 1854-1900)

Он не был больше в ярко-красном,

Вино и кровь он слил,

Рука в крови была, когда он

С умершей найден был,

Кого любил — и, ослепленный,

В постели он убил.

И вот он шел меж подсудимых,

Весь в серое одет.

Была легка его походка,

Он не был грустен, нет,

Но не видал я, чтоб глядели

Так пристально на свет.

Я никогда не знал, что может

Так пристальным быть взор,

Впиваясь в узкую полоску,

В тот голубой узор,

Что, узники, зовем мы небом

И в чем наш весь простор.

С другими душами чистилищ,

В другом кольце, вперед,

Я шел и думал, чт_о_ он сделал,

Чт_о_ совершил вон тот,

— Вдруг кто-то прошептал за мною:

«Его веревка ждет».

Шатнулись предо мной,

И небо стало раскаленным,

Как печь, над головой,

И пусть я шел в жестокой пытке,

— Забыл я ужас свой.

Я только знал, какою мыслью

Ему судьба — гореть.

И почему на свет дневной он

Не может не смотреть,

— Убил он ту, кого любил он,

И должен умереть.

Но убивают все любимых,

— Пусть знают все о том,

— Один убьет жестоким взглядом,

Другой — обманным сном,

Трусливый — лживым поцелуем,

И тот, кто смел, — мечом!

Один убьет любовь в расцвете,

Другой — на склоне лет,

Один удушит в сладострастьи.

Другой — под звон монет,

Добрейший — нож берет: кто умер,

В том муки больше нет.

Кто слишком скор, кто слишком долог,

Кто купит, кто продаст,

Кто плачет долго, кто — спокойный —

И вздоха не издаст,

Но убивают все любимых,

— Не всем палач воздаст.

Он не умрет позорной смертью,

Он не умрет — другой,

Не ощутит вкруг шеи петлю

И холст над головой,

Сквозь пол он не уронит ноги

Над страшной пустотой.

Молчащими не будет ночью

И днем он окружен,

Что всё следят, когда заплачет,

Когда издаст он стон,

— Следят, чтоб у тюрьмы не отнял

Тюремной жертвы он.

Он не увидит на рассвете,

Что вот пришла Беда,

Пришел, дрожа, священник в белом,

Как ужас навсегда,

Шериф и комендант, весь в черном,

Чей образ — лик Суда.

Он не наденет торопливо

Свой каторжный наряд,

Меж тем как грубый доктор смотрит,

Чем новым вспыхнул взгляд,

— Держа часы, где осужденья

Звучат, стучат, стучат. О

н не узнает тяжкой жажды,

Что в горле — как песок,

Пред тем, когда палач в перчатках

Прильнет на краткий срок

И узника скрутит ремнями,

Чтоб жаждать он не мог.

Слова молитв заупокойных

Не примет он, как гнет,

И, между тем как ужас в сердце

Кричит, что он живет,

Он не войдет, касаясь гроба,

Под страшный низкий свод.

Не глянет он на вышний воздух

Сквозь узкий круг стекла,

Молясь землистыми губами,

Чтоб боль скорей прошла,

Не вздрогнет он от губ Кайафы,

Стирая пот с чела. (Перевод Константина Бальмонта)

Не в красном был Он в этот час
Он кровью залит был,
Да, красной кровью и вином
Он руки обагрил,
Когда любимую свою
В постели Он убил.
В тюремной куртке через двор
Прошел Он в первый раз,
Легко ступая по камням,
Шагал Он среди нас,
Но никогда я не встречал
Таких тоскливых глаз.
Нет, не смотрел никто из нас
С такой тоской в глазах
На лоскуток голубизны
В тюремных небесах,
Где проплывают облака
На легких парусах.
В немом строю погибших душ
Мы шли друг другу вслед,
И думал Я — что сделал Он,
Виновен или нет?
«Его повесят поутру», —
Шепнул мне мой сосед.
О Боже! Стены, задрожав,
Обрушились вокруг,
И небо стиснуло мне лоб,
Как раскаленный круг,
Моя погибшая душа
Себя забыла вдруг.
Так вот какой гнетущий страх
Толкал Его вперед,
Вот почему Он так смотрел
На бледный небосвод:
Убил возлюбленную Он
И сам теперь умрет!
Ведь каждый, кто на свете жил,
Любимых убивал,
Один — жестокостью, другой —
Отравою похвал,
Коварным поцелуем — трус,
А смелый — наповал.
Один убил на склоне лет,
В расцвете сил — другой.
Кто властью золота душил,
Кто похотью слепой,
А милосердный пожалел:
Сразил своей рукой.
Кто слишком преданно любил,
Кто быстро разлюбил,
Кто покупал, кто продавал,
Кто лгал, кто слезы лил,
Но ведь не каждый принял смерть
За то, что он убил.
Не каждый всходит на помост
По лестнице крутой,
Захлебываясь под мешком
Предсмертной темнотой.
Чтоб, задыхаясь, заплясать
В петле над пустотой.
Не каждый отдан день и ночь
Тюремщикам во власть,
Чтоб ни забыться Он не мог,
Ни помолиться всласть;
Чтоб смерть добычу у тюрьмы
Не вздумала украсть.
Не каждый видит в страшный час,
Когда в глазах туман,
Как входит черный комендант
И белый капеллан,
Как смотрит желтый лик Суда
В тюремный балаган.
Не каждый куртку застегнет,
Нелепо суетясь,
Пока отсчитывает врач
Сердечный перепляс,
Пока, как молот, бьют часы
Его последний час.
Не каждому сухим песком
Всю глотку обдерет,
Когда появится палач
В перчатках у ворот
И, чтобы жажду Он забыл,
В ремни Его возьмет.
Не каждому, пока Он жив,
Прочтут заупокой,
Чтоб только ужас подтвердил,
Что Он еще живой;
Не каждый, проходя двором,
О гроб споткнется свой.
Не каждый должен видеть высь,
Как в каменном кольце,
И непослушным языком
Молиться о конце,
Узнав Кайафы поцелуй
На стынущем лице. (Перевод Н. Воронель.)

Он больше не был в ярко-красном,

Но он обрызган был

Вином багряным, кровью алой,

В тот час, когда убил,—

Ту женщину убил в постели,

В одежде серой, в сером кепи,

Меж тех, кто осужден,

И он гулял походкой легкой;

Казался весел он;

Но не знавал я, кто смотрел бы

Так жадно в небосклон.

Да, не знавал я, кто вперял бы

Так пристально глаза

В клочок лазури, заменявший

В тюрьме нам небеса,

И в облака, что проплывали,

Я также шел меж душ страдальных,

Но круг другой свершал.

Я думал о его поступке,

Велик он или мал.

Бедняге в петле быть,— за мною

Так кто-то прошептал.

О, Боже! Словно закачались

Твердыни стен кругом,

И небо налегло на череп,

Как огненный шелом.

Я сам страдал, но позабыл я

О бедствии своем,

Я знал одно: с какою мыслью

Он между нас идет,

И почему он смотрит жадно

На ясный небосвод.

Он ту убил, кого любил он,

И вот за то умрет.

Возлюбленных все убивают,—

Так повелось в веках,—

Тот — с дикой злобою во взоре,

Тот — с лестью на устах,

Кто трус — с коварным поцелуем,

Кто смел — с клинком в руках!

Один любовь удушит юной,

В дни старости — другой,

Тот — сладострастия рукою,

Тот — золота рукой,

Кто добр — кинжалом, потому что

Страдает лишь живой.

Тот любит слишком, этот — мало;

Те ласку продают,

Те покупают; те смеются,

Разя, те слезы льют.

Возлюбленных все убивают,—

Но все ль за то умрут?

Не всем палач к позорной смерти

Подаст условный знак,

Не все на шею примут петлю,

А на лицо колпак,

И упадут, вперед ногами,

Сквозь пол, в разверстый мрак.

Не все войдут в тюрьму, где будет

Следить пытливый глаз,

Днем, ночью, в краткий час молитвы

И слез в тяжелый час,—

Чтоб узник добровольной смертью

Себя от мук не спас.

Не всем у двери в час рассветный

Предстанет страшный хор:

Священник, в белом весь, дрожащий,

Судья, склонивший взор,

И, в черном весь, тюрьмы Смотритель,

Не всем придется одеваться

Меж тем как ловит грубый Доктор

В их нервных жестах страх,

И громко бьют, как страшный молот,

Часы в его руках.

Не все узнают муки жажды,

Что горло жжет огнем,

Когда палач в своих перчатках,

Скользнув в тюрьму тайком,—

Чтоб жажды им не знать вовеки,

Окрутит их ремнем.

Не все склонят чело, внимая

Отходной над собой,

Меж тем как ужас сердца громко

Кричит: ведь ты живой!

Не все, входя в сарай ужасный,

Свой гроб толкнут ногой.

Не все, взглянув на дали неба

В окно на потолке

И, чтобы смерть пришла скорее,

Молясь в глухой тоске,

Узнают поцелуй Кайафы

На трепетной щеке. ( Перевод Валерия Брюсова)

Не тёмно-алый был шлафрок.

Вино и кровь — красны.

Вино. и с кровью на руках

Вот так Его нашли.

В алькове труп Её лежал

Конец земной любви.

Он шёл по кругу средь других.

Тусклый серый наряд.

Тюремная шапка на голове.

Казалось, что он был рад.

Он выделялся на фоне всех.

И знаньем был светел взгляд.

Кого же мог я с ним сравнить,

Чтоб любовался так

Тем жалким кругом синевы,

Что видно во дворах

Тюрьмы колодцев. Облака

Манили, как во снах.

Мой круг навстречу шёл Его.

И каждый в своих грехах.

И я задумался. отчего?

Что на Его руках?

И тут сзади шёпот: Тому сплясать

Пеньковую джигу! Страх.

О Господи! Всё закружилось в глазах..

Стена и тюремный круг.

Низкое небо над головой,

Свинцом пролилося вдруг.

Хоть мучился сам, но меня пронзил

За боль чужую испуг.

Я вдруг ощутил , что его грызёт.

Ту мысль, что ночью и днём,

Так гонит его, и в душе свербит,

И душу палит огнём.

Зарезал любовь. С этой мыслью живёт.

И смерть они примут вдвоём.

Ведь каждый из нас убивает, любя.

Услышьте меня, кто-нибудь!

Один убивает суровостью слов.

Другой, показав скверны путь.

Боящийся — вдруг с поцелуем предаст,

Свирепый — кинжалом, да в грудь!

И в юности можно любовь убить,

А можно и в зрелых годах.

Там — Похоть туманит твой взгляд пеленой,

Тут — Золото рушит во прах!

И лишь милосердный схватился за нож:

Мгновенье — Любовь в небесах.

Тот любит мало, тот — навек,

Тот — продаёт, любя,

Тот — думает любовь купить,

Тот — губит, в душе скорбя.

Тот, глазом не моргнув, — убьёт.

Но только не себя.

Не каждый свою искупит вину

Позорную смерть приняв.

Петлю пеньки он не ощутит,

На цыпочки даже привстав,

И тьму мешка, и пляску ног,

Тюремный весь устав.

Не каждый с стражею немой

Проводит ночь и день.

Когда рыдания теснят

Дух под молитвы сень.

И слышит их немой приказ:

— Живым петлю надень.

Не каждый вдруг узрит в тоске

Фигуры вкруг себя:

Дрожащий, белый Капеллан,

А тот кто? В чёрное одет.

Вдруг знаешь — Смерть моя!

Не каждый в жалкой суете

Под строгой доктора рукой,

Лица не отвернув,

Внимает тиканью часов

Нет, страх не обманув.

Не каждый, в жажде огневой,

Но горло кожаным ремнём

Уж трижды захлестнуть

Не каждый, голову склонив,

В молитву погружён,

Себе кричит внутри: Держись!

Но гроб твой — вот же он!

И только гроб перекрестив

Себе позволит стон.

Не каждый свой последний взгляд

Поднимет к небесам,

Где утро в маленьком окне.

В молитве своей к богам.

— Я исповедовал Любовь,

За что и жизнь отдам. (Перевод Ирины Пичугиной)

Нажмите «Подписаться на канал», чтобы читать «Завтра» в ленте «Яндекса»

Источник