Значение крылатых выражений — Жертва общественного темперамента, Живая дробь, Живой труп, Жизни мышья беготня, Жизнь — борьба
«Жертва общественного темперамента«
Так, по свидетельству А. И. Герцена, французский писатель-социолог П.Ж. Прудон (1809—1865) назвал продажную женщину, ставшую на путь разврата вследствие своего бесправного и необеспеченного положения в буржуазном обществе. В «Письмах из Avenue Marigny» (Письмо второе, 1847) Герцен пишет: «В Париже, как некогда в Афинах, а потом в Италии, почти нет выбора между двумя крайностями: или быть куртизанкой, или скучать и гибнуть в пошлости и безвыходных хлопотах. Вы помните, что речь идет о буржуазии… Кто наряжается, веселится, танцует? La femme entretenue (женщина на содержании), двусмысленная репутация, актриса, возлюбленная студента… Я не говорю о несчастных «жертвах общественного темперамента», как их назвал Прудон: те мало наслаждаются, — им недосуг». Когда и где Прудон употребил это выражение, установить не удалось.
Примеры из литературы:
— Помилуйте! Я, честная нигилистка, задыхаюсь в пятом ярусе, а эта дрянь, эта гадость, эта жертва общественного темперамента… смеет всенародно показывать свои плечи… где же тут справедливость? (М. Е. Салтыков-Щедрин, «Наша общественная жизнь»).
Они — не жертвы общественного темперамента, как те несчастные создания, которые за кусок хлеба, за одежду, за обувь и кров служат животному голоду. Нет: там жрицы сильных, хотя искусственных страстей, тонкие актрисы (И. А. Гончаров, «Обрыв»).
«Живая дробь«
Выражение из очерка Г. И. Успенского «Четверть лошади» из цикла «Живые цифры» (1888). В очерке изображено тяжелое положение одной из тех бедных безлошадных крестьянских семей, на долю которых, по статистическим данным, приходится «четверть» лошади. Рассказывая о своей встрече с безлошадными, Успенский пишет: «Что-то сказало мне, что передо мной — не что иное, как живая статистическая дробь, а через мгновение я уже с полною ясностью знал, что я вижу именно дробь в живом человеческом образе, вижу, что такое эти нулики с запятыми, с большими и маленькими.. Дробь была баба лет тридцати, и рядом с ней стояла на земле маленькая, полуторагодовалая девочка».
«Живой труп«
Выражение это получило широкое хождение после появления драмы «Живой труп» (1912) Л. Н. Толстого, герой которой, аристократ Протасов, симулируя самоубийство, скрывается от жены и людей своего круга и живет среди подонков общества, являясь в собственных глазах «живым трупом». Однако выражение «живой труп» встречается в литературе и раньше, первоначально в значении: больной, изможденный человек. Например: … Встает с одра Мазепа, сей страдалец хилый, Сей труп живой, еще вчера Стонавший слабо над могилой. (А. С. Пушкин, «Полтава»). Затем выражение это стали применять не только к больному, но и к перенесшему нравственное потрясение человеку. Например: «Он приехал в деревню живым трупом; нравственная жизнь была в нем совершенно парализована; самая наружность его сильно изменилась, мать едва узнала его» (В. Г. Белинский, «Взгляд на русскую литературу 1847 года»). Теперь выражение «живой труп» употребляется в значении: человек опустившийся, нравственно опустошенный, а также вообще что-либо омертвевшее, изжившее себя.
«Жизни мышья беготня«
Цитата из стихотворения А. С. Пушкина «Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы» (1841):
Мне не спится, нет огня;
Всюду мрак и сон докучный.
Ход часов лишь однозвучный
Раздается близ меня.
Парки бабье лепетание,
Спящей ночи трепетание,
Жизни мышья беготня…
Что тревожишь ты меня.
Выражение это употребляется в значении: ежедневные будничные заботы.
Пример из литературы:
… главный характер нашего языка состоит в чрезвычайной легкости, с которой все выражается на нем — отвлеченные мысли, внутренние лирические чувствования, «жизни мышья беготня», крик негодования, искрящаяся шалость и потрясающая страсть (А. И. Герцен, «Былое и думы»).
«Жизнь — борьба«
Выражение восходит к античным авторам. У Еврипида в трагедии «Просительницы»: «Жизнь наша — борьба». В письмах Сенеки: «Жить значит бороться». Вольтер в трагедии «Фанатизм, или Пророк Магомет» вкладывает в уста Магомета фразу: «Жизнь — борьба».
Источник
Жертвы общественного темперамента
Один из теоретиков анархизма Пьер-Жозеф Прудон утверждал, что собственность есть обычная кража. Ибо она противоречит справедливости, потому что нельзя найти никакого принципа, на котором можно было бы ее обосновать. Не нравилась французу также общность. Ибо если в собственности он видел эксплуатацию сильного слабым, то в общности — как раз наоборот. Только труд, по мысли философа-мутуэлиста, может сделать человека свободным и полезным для окружающих. Не суть важно какой, любой труд уважаем. В том числе и труд столь гонимых и презираемых ханжами представительниц одной из древнейших профессий. Именно проституток Прудон называл «жертвами общественного темперамента» — выражение, широко подхваченное прессой в XIX веке. В Ростове «непотребные женки и девки» появились одновременно с петровскими верфями и елизаветинской крепостью. Спрос на них был и в ремесленных слободах Полуденки и Доломановки, и в торговых кварталах новорожденной Нахичевани-на-Дону. И уж тем более в периоды работы Задонской ярмарки и стихийных рыбных, мясных, скотных, сенных торжищ. Гулящие девки городскую власть не беспокоили, голос суровых попов единичных церквей тонул в гомоне торговой толпы, а малочисленная полиция и вовсе сквозь пальцы смотрела на кабацкие посиделки солдаток да вдов. Основатель Армии спасения британский проповедник Уильям Бут в середине XIX века провел собственное исследование низов общества Туманного Альбиона и его преступной части. Преподобному открылась поразившая его истина: лишь 2 % женщин пошли в проституцию, гонимые нуждой. Наибольшую часть жриц Венеры составили те, кого привлекал соблазнительный интерес, 24 % сделали этот выбор осознанно. На 27 % повлияло дурное окружение. Такой же примерно расклад наблюдался и в подавляющем большинстве стран тогдашнего Старого Света.
Иными словами, наивно искать среди девиц-профессионалок прудоновских «жертв». Логичнее говорить о правильно выстроенной индустрии со всеми ее экономическими составляющими.
Прагматичный император Николай I (сам гуляка еще тот) в свое время пришел к правильному выводу, не слушал нудные проповеди моралистов. В 1843 году государь дал согласие на легализацию проституции в Российской империи, обязав местные власти создать пристойные условия для этого вида коммерции и строго следить за взиманием с нее налогов.
Был создан специальный «Врачебно-полицейский комитет», который ставил проституток на государственный учет и обязывал соблюдать разработанные им особые «Правила для публичных женщин и содержательниц борделей». Они определяли предельный разрешительный начальный возраст для занятия этой профессией (не моложе 16 лет) и открытия публичного дома (не моложе 30 лет).
Бордели должны были размещаться не ближе чем в 300 метрах от церквей, училищ, школ. Девицы, поступающие к «мадам», сдавали в полицию паспорта и получали взамен смотровую книжку. Тот самый «Заменительный билет» шафранового цвета, известный в народе как «желтый билет». С ним она обязана была дважды в неделю подвергаться медицинскому осмотру, о чем делалась специальная отметка в билете.
Получившие «желтый билет» считались непорядочными, но имели законное право заниматься проституцией. Те же, кого при облавах ловили с клиентами без него, привлекались к ответственности как «порядочные», но нарушающие закон.
При желании проститутка могла обратиться в полицию, чтобы сдать билет и вернуть паспорт, но такие случаи в Ростове были крайне редки. В этом богатом городе девушки отлично зарабатывали, торгуя своим телом. Да и полиция, изначально крышевавшая публичные дома, всегда была на стороне «мадам», как правило возвращая беглянок обратно в бордели. Из их числа верстались и прекрасные информаторы для сыска.
«Девушками с пониженной социальной ответственностью», как назвал их современный политический классик, в Ростове становились отнюдь не отбросы общества, а «понаехавшие» в город крестьянки, прислуга, располагающие свободным временем работницы не очень тяжелых производств, вдовы, солдатки-жалмерки, беглянки из дома, женщины с проблемами в личной жизни и пр.
Писатель Всеволод Крестовский в «Петербургских трущобах» делил их на две категории. «К первой принадлежали существа, уже несколько лет как вступившие на эту дорогу и потому утратившие все, что мы привыкли разуметь под понятием женщина. Это самки какой-то идиотической породы животных, самки забитые, заплеванные, и — даже не развратные. Их нельзя назвать развратными, потому что тот характер, которым проявляется в них этот элемент, носит на себе нечто цинически скотское, идиотски безличное и апатически гадкое. Это не разврат, а ремесло, подчас даже само себя не сознающее. Женщины названной категории — существа вполне безличные, бесхарактерные, лишенные всякой самостоятельности, всякой личной воли и всякого понимания какой-нибудь иной стороны жизни, кроме узкой своей профессии, да и тут-то они не понимают, ибо смотрят на себя (то есть опять-таки смотрят настолько, насколько они способны смотреть), как на вещи, от первого дня своего рождения предназначенные самою природою к отправлению известного промысла. Они не в состоянии даже и представить себе, могло ли бы существовать для них в мире какое-нибудь иное назначение, кроме жизни под покровительством тетеньки, иной закон, кроме ее безграничного произвола, так что кажется сомнительным даже, чувствуют ли они какой-нибудь гнет этих тетенек, или же ровно ничего не чувствуют, кроме инстинктов сна да аппетита. Мутная среда, в которой они вращаются, кажется им вполне естественной, нормальной и словно как раз для них по мерке созданной… Странное дело — однако же несомненным фактом является то обстоятельство, что к этой второй категории принадлежат исключительно девушки происхождения русского. Несмотря на весь цинизм своего бытия, на всю глубокую грязь своего падения, они еще не утратили в душе своей нескольких искорок чего-то человеческого, даже чего-то женственного. Эта человечность и женственность проявляется у них именно в способности любить. Хотя это чувство высказывается вполне своеобразно, но пока оно не угасло в душе, надежда на возврат к лучшему еще не потеряна. Они, точно так же как и первые, по большей части — существа слабые, бесхарактерные, но добрые какой-то беззаветною, детскою добротою. В натуре их есть нечто собачье. Попробуй посторонний человек обидеть такую женщину словом или делом, она сумеет отгрызнуться или подымет такой гам и вой на весь дом, что хоть святых выноси. Тут будет вволю и злости, и слез, и ругани. Но пусть самым оскорбительным образом обидит ее тот, кого она любит и кого называет своим душенькой, — она перенесет все, даже самые жестокие побои, и перенесет с безропотной покорностью привязчивой собаки».
Порой сюда попадали случайно. Газеты пестрели заметками с предупреждениями об обманном завлечении крестьянок в бордели под видом найма прислуги. Только крестьянки, увы, газет не читали, грамотой не владели.
Этим прекрасно пользовались таганрогский мещанин Соломон Эршнер и ростовский дворянин Владислав Яницкий, которые успешно занимались поставкой в городские бордели «свежего мяса». Их деятельность распространялась не только на Ростов, но и на публичные дома по всей России, Туркестанского края и Кавказа. Да и сами они не отставали — в Кисловодске у работорговцев вовсю трудился собственный публичный дом.
21 февраля 1914 года ростовские сыщики вышли на след торговцев живым товаром. На квартире Яницкого при обыске была изъята обширная переписка и солидная картотека всех проданных «рабынь веселья».
Во времена нелегализованной проституции основными местами их трудовой деятельности были вокзал, базары, ярмарки, бульвары, трактиры, кабаки, Балабановские рощи, Задонье, порт, набережная и др. Такие условия работы из-за отсутствия постоянного места, где можно принимать клиентов, были крайне затруднительными и небезопасными в городе, кишевшем безумной босотой.
Немаловажно и то, что неофициальная проституция вызывала вполне объяснимый рост числа венерических заболеваний. Ростовский городской голова Андрей Байков обратился к войсковому наказному атаману генерал-лейтенанту, князю Николаю Святополк-Мирскому с письмом, в котором утверждал, что в портовых городах области значительно выросло число заболевших и городская больница в Ростове на треть постоянно забита такими пациентами. Байков предлагал установить контроль городского управления за публичными домами и проститутками, наряду с административным медико-полицейским надзором.
Поэтому упорядочение их деятельности и открытие легальных публичных домов значительно облегчили жизнь работницам улиц.
В 1885 году, по данным образованного после обращения Байкова Медико-полицейского городового комитета под председательством полицмейстера Ростова и Нахичевани, в городе насчитывалось 19 публичных домов, по одному на 1322 мужчины. В них были зарегистрированы 174 проститутки. Все они находились на территории 3-го полицейского участка: в Николаевском и Казанском переулках, на Тургеневской улице. Контингент был, как правило, небольшой. Дом терпимости из 18 женщин содержала Левина, бордель из 12 женщин — Вайнер, из 10 — Швыдлер, с 9 женщинами — Хайш, по 8 девушек работали на Островскую и Шенштейн. Несложно догадаться, чей именно национальный стартовый капитал был пущен на это благородное дело Ну, да деньги, как известно еще со времен императора Веспасиана, не пахнут.
Первоначально дома терпимости не сосредотачивались в специальных кварталах, просто их содержателям советовали не выставлять напоказ профиль своей деятельности — обыватели часто жаловались на скандалы и громкую музыку по соседству.
Для удобства охраны и поддержания порядка ростовская управа сочла разумным разместить бордели в одном месте на окраине города. Чтобы прискорбный, но неизбежный грех человеческий не так бросался в начальственные очи.
Однако появление ростовской улицы красных фонарей, или, как окрестили ее горожане — Бардаковской, вылилось в настоящую эпопею.
К началу 80-х годов XIX века Сенная улица (ныне Горького) считалась городскими задворками. Она упиралась в Сенной рынок, откуда лошадиный корм на телегах развозили по всему городу. Самое место для веселых домов. Там и обосновались первые легальные ростовские бордели, в разное время их насчитывалось от 19 до 25.
Но в 1885 году городские ревнители просвещения решили увековечить память умершего пару лет назад писателя Ивана Тургенева, назвав его именем Сенную. В свою очередь блюстители нравственности возмутились тем, что на улице, носящей имя писателя, прославлявшего скромность и застенчивость девушек, располагаются заведения отнюдь не тургеневского образца. Затеяли дебаты в думе и споры в управе, ломали копья в прессе.
Но обыватели только хохотали и идти на поводу у ханжей не собирались. Да и управа особо не настаивала — у кого рыльце-то не в пушку.
Вскоре выяснилось, что особую любовь к борделям на Сенной снискала и полиция, имевшая со здешних заведений неплохую мзду. Судебный процесс 1893 года над целой группой полицейских чинов во главе с приставами 2-го и 3-го участков Николаем Пушкаревым и Василием Зайцевым, которым вменялись, в числе прочего, и поборы с борделей, многих заставил взглянуть на проблему по-иному. Выяснилось, что полиция не только обирала бандерш, но и помогала им отыскивать строптивых девиц, бежавших из публичного дома, каждый раз без шума возвращая их назад.
А в 1895 году уже сами жители Тургеневской потребовали от войскового атамана и городской управы перенести дома терпимости в другое место. После проверки жалобы выяснилось, что из 17 расположенных здесь борделей только 2 размещаются в отдельных зданиях. Остальные снимают помещения в обычных доходных домах. То есть законопослушные жильцы этих домов чуть ли не комната к комнате соседствовали с девицами легкого поведения.
Власти решили поступить оригинально. 31 марта 1895 года канцелярия войскового атамана уведомила управу, что областное Войска Донского по городским делам присутствие приняло решение… переименовать Тургеневскую улицу обратно в Сенную, а Полицейскую — в Тургеневскую (какое она и носит поныне). Теперь-де Иван Сергеичу будет не так обидно.
Лишь в 1897 году особая комиссия городской думы приняла решение о переводе 7 домов терпимости с теперь уже Сенной на находившуюся еще дальше от центра Черняевскую улицу. Она растянулась всего на четыре квартала.
В управе посчитали, что лучшее место для «красных фонарей» — квартал Черняевской между Нахичеванским переулком и Нахичеванской межой (ныне — Театральный проспект). Окраина города, подальше от глаз. К тому же отсюда было близко до университетской клиники (всего 200 метров), где по субботам барышни проходили медосмотр и при необходимости могли получить курс лечения, за чем строго следил специальный полицейский чиновник.
Однако на Черняевской эпопея продолжилась. В 1902 году гласные городской думы Чириков и Дегтяревский поставили вопрос о том, что улица, носящая имя боевого генерала Михаила Черняева, героя освободительной войны Сербии против Турции, стала пристанищем богонеугодных заведений. На этот раз городские власти решили не гонять девиц по городу, а привычно переименовать Черняевскую улицу в Восточную». Вроде нейтрально и вместе с тем — память о среднеазиатских походах боевого генерала.
Однако при этом жители Восточной должны были, кроме согласия на размещение у себя публичных домов, на свои средства замостить весь квартал и дорогу, соединяющую квартал с Садовой улицей, а также содержать за свой счет полицейский пост на Нахичеванской меже для поддержания порядка. Впрочем, жителям это тоже было выгодно — горожане исправно посещали заведения, заодно здесь же стриглись, брились, покупали хлебное вино, посещали кабаки и пр. Опять же круглосуточный полицейский пост делал гораздо безопаснее жизнь отдаленной от центра Восточной.
Первый этаж публичных домов обычно занимал салон (в зависимости от категории заведения), где скучали жрицы любви в ожидании клиентов. Здесь же был буфет с горячительными напитками и закусками, комната экономки и место для блюстителя порядка, которого уважительно величали дворецким. Добрый детина со свидетельством из полиции о благонадежности (как правило, это были полицейские осведомители) входил в положение подгулявших клиентов, по-доброму выпроваживал господ, хотя иногда мог и вытолкать взашей, а то и сдать полиции. В некоторых богатых борделях играл оркестр или бренчал наемный пианист. В заведениях запрещались азартные игры, пресекались скандалы.
Кооперационное начинание вскоре дало эффект. Уже в сентябре 1904 года на Восточной-Черняевской было 11 публичных домов, которые ежегодно платили городскому бюджету 5470 рублей налогов. При этом полицмейстер Иван Колпиков докладывал, что охрана улицы обходится ежегодно в 1230 рублей. Эти средства были переложены на плечи 11 домовладельцев из расчета 2,25 рубля на каждые 100 рублей оценки недвижимости. Те стерпели — уж слишком хорош был доход.
Интересно, что в годы Первой мировой войны дамы на Черняевской периодически устраивали патриотические вечера и обслуживали изголодавшихся защитников Родины по льготным тарифам. Сами содержательницы домов, обычно разбогатевшие бывшие проститутки, частенько выступали благотворителями и стремились вкладами в богоугодные заведения и дела как-то очистить совесть.
В 1912 году на учете в Ростово-Нахичеванском медико-полицейском комитете состояло 266 проституток, проходящих медосмотры. Через год их было уже 290. Вроде бы не так много, но к этому следует добавить значительное количество незарегистрированных девиц.
Вечно выгодный бизнес имел и теневую сторону. Многие торговцы живым товаром не платили налоги и не думали отправлять своих девиц в заведения.
Вполне успешно продолжала работать нелегальная бордельная империя братьев Меера и Копеля Воловых. В нее входили гостиницы «Париж» на Никольской, «Метрополь» на Дмитриевской, «Восток» (Садовая, дом Богуславского), меблированные комнаты на Большой Садовой (в доме Тихонова) и др.
Беззастенчивых дам поставляла желающим базарная гостиница Николая Кийкова «Великая Россия» на Таганрогском, меблированные комнаты Анны Зубаревой на Никольской, 237, Карпа Петросянца на Садовой, Ксении Григоренковой на Сенной.
На Богатяновке всякий встречный-поперечный мог показать домик Королевы Марго — главной бандерши нелегальной проституции, чьими услугами пользовались мазы и «боги».
Нелегальные притоны работали по всему Ростову под видом молочных, квасных, лимонадных, кондитерских лавок. В лавке всегда имелось одно-два темных помещения с пыльными топчанами-полатями, куда осведомленные клиенты могли на часок-другой заводить копеечных девиц. Бюджетный вариант был очень популярен среди бедных студентов, базарной голи, портовых грузчиков-амбалов да мастеровщины.
Полиция раз за разом накрывала подобные притоны, но их содержатели, заплатив мизерный штраф, тут же открывали новые. К примеру, содержателей притонов Ирину Котову и Татьяну Шахматову суд оштрафовал на 5 рублей каждую и отправил под арест… на два дня.
Раиса Рубанчик содержала такую лавку на углу Большой Садовой и Богатяновского, набирая малолетних девушек-босявок в качестве прислуги. Одессит Антон Марковский держал кондитерскую на Тургеневской, 1, и на Большой Садовой, 8. Максим Воронкин — лимонадную на Никольской, 21.
Дарья Воробьева содержала целую сеть на центральных улицах — квасные лавки на Садовой, лимонадные на Таганрогском.
Бася Ружанская с супругом Борухом содержали множество притонов, которые полиция периодически закрывала. Наконец их обоих выслали из города. Однако супруги не уехали. Осели на Богатяновке и вновь открыли несколько заведений под вывесками «Продажа прохладительных напитков», но уже тайно.
В итоге полиция нашла другой выход, и в апреле 1908 года было учреждено городское Санитарное бюро для надзора за проститутками-одиночками, на деятельность которого ежегодно управа ассигновала 1200 рублей. Надзор перешел от канцелярии врачебно-полицейского комитета по регистрации и надзору к городским властям.
Иерархия профессиональных проституток строилась в Ростове по следующему принципу. На вершине куртизанской пирамиды пребывали мессалины, которых содержали денежные тузы города. Им дарили особняки, они имели свои ложи в театрах, места на ипподроме, разъезжали в собственных экипажах, запряженных рысаками, путешествовали с покровителями на воды и пр. Они гневно отвергали даже малейший намек на свою известную роль в жизни содержателя, презрительно относились к своим менее удачливым коллегам по цеху и изящно гарцевали от одного «папашки» к другому. Они все еще считались приличными дамами, их даже принимали в некоторых пристойных домах Ростова.
Одна из любимых городских легенд повествует о роковой страсти одного ростовского купца-миллионера из рода Парамоновых к певице местного театра Маргарите Черновой. Якобы купчина подарил содержанке шикарный особняк (и не только) на Большой Садовой, который и поныне украшает главную улицу Ростова.
На самом деле ничего общего проживавшая в этом особняке купчиха Маргарита Никитична Чернова, супруга другого армянского миллионера, купца 1-й гильдии Николая Чернова, ни к театру, ни к этой истории не имела. Однако эта легенда отражает саму суть сумасбродных выходок ростовских купцов ради любимых кокоток. Такие истории реально имели место, и швыряться деньгами ради женских прелестей здесь умели не хуже сибирских золотопромышленников.
Несколько ниже в иерархии стояли дивы ростовских кафешантанов и рестораций «Палермо», «Марс», «Ампир», «Яр» и других. Работавшие здесь девицы не были профессиональными содержанками, а имели статус актрис. Но они очень умело сочетали забойный канкан с последующими постельными плясками. Само собой получая за свой нелегкий труд пристойную оплату. Владелец самых известных кафешантанов Карапет Чарахчиянц (дядюшка Каро) был уважаемой фигурой среди ростовских рестораторов и при этом содержал целый сонм «актрис двойного назначения».
Имена звезд ростовских кафешантанов от Клары де Воляй (в миру Мотька Тараканова), всех этих француженок из Бордо и немок из Риги до одноразовых певичек, словно четки, перебирали завсегдатаи увеселительных заведений и местные репортеры. Завести актрису считалось модным и престижным в среде молодых людей.
Наиболее престижными на Восточной улице считались «божества» из борделей высшей категории. Там за визит серьезные господа платили от 50 до 100 рублей. Деньги более чем приличные по тем временам, но и товар подбирался самый изысканный. Из юниц воспитанных, скромных, чистых, кротких, но до дела бойких и готовых к любым чудачествам и проказам визитеров.
«Божествам» была установлена щадящая суточная «норма» — не больше 5–6 человек. Дабы не утомлять и не портить дорогостоящий товар. Подобных борделей в Ростове были единицы, элитных девиц набиралось мало, поэтому в разное время они снимали помещения в разных районах города, в пристойных особняках.
Несколько ниже в табели о рангах Восточной улицы стояли заведения средней руки, где к услугам клиентов предлагались приятные, хорошо одетые особы, пользующиеся спросом у порядочной публики. За визит здесь платили 5 рублей, а за 10 можно было забрать приглянувшуюся гетеру на всю ночь с собой. По договоренности с содержательницей местную «мадам Баттерфляй» можно было арендовать за 25 целковых на конкретный срок. Суточная «норма» у таких девиц не превышала 10 человек. В подобных заведениях обитало не более дюжины девиц, знакомство с которыми делало честь и известным ростовцам. Эти дома терпимости размещались в начале улицы красных фонарей, чтобы порядочной публике не приходилось далеко добираться и сталкиваться со всякой швалью на нахичеванской меже.
Ближе к Нахичеванскому переулку на Восточной улице расположился ряд достаточно приличных заведений, где за 1 рубль из десятка барышень приказчики, учителя, инженеры, офицеры и пр. могли выбрать себе подругу на пару часов (на ночь за 3 рубля). Тут имелись свои постоянные клиенты, заказывавшие полюбившихся спутниц. «Норма» у девушек не превышала 12–15 клиентов.
Самыми дешевыми борделями были двадцатикопеечные постоялые дворы, располагавшиеся в самом конце Восточной улицы на границе Нахичеванской межи. Их посещали солдаты, грузчики, извозчики, мастеровые и прочий рабочий люд. Отдельных номеров не было, а деревянные кровати друг от друга отделяли лишь невысокие перегородки, не доходящие до потолка. За двугривенный, а то и за полтинничек тут можно было отдаться страстям человеческим. Понятно, что за 20 копеек «графинь» и «герцогинь» среди четырех десятков крестьянок искать не приходилось. Трудяшки ежесуточно обязаны были удовлетворить больше двух десятков нетерпеливых клиентов (их число зависело от алчности «мадам»).
Иной ритм работы был у «рабынь веселья», не связанных «желтыми билетами» и составлявших острую конкуренцию Восточной. Этим вообще план устанавливал только собственный желудок да жадность зухеров (альфонсов).
Ростов купался в страстях. Большие деньги лихо зарабатывались и еще с большей лихостью спускались. В кафешантанах с актрисами шампанское текло водопадом. В новомодных электробиографах (так в первое время назывались кинотеатры) после 22.00 демонстрировали первые порнографические фильмы. Как их тогда понимали.
Источник