Кто рожден для радости беспечной кто для ночи бесконечной

Как я был послушником в Псковско-Печорском монасты

В час вечерний, в час дневной
Люди входят в мир земной.
Кто рожден для горькой доли,
Кто для радости одной;
Кто для радости беспечной,
Кто для ночи бесконечной…

На дворе стоял 1988 год, мне было 18, и я искал себя, как внутри, так и снаружи, то есть познавал мир дорог и постоянных изменений. Я не был особенно религиозен, но иногда в моих видениях ко мне приходил Иисус Христос и говорил что-то о страданиях, и я понимал его, ибо страдания были мне тогда ближе, чем радости, но вряд ли я руководствовался этим, когда решил пойти послушником в монастырь, да я вообще ничем не руководствовался, кроме Пути.

Стояло лето1988 года. Жизнь моя только начиналась, и я не хотел, чтобы она была похожа на жизнь людей того времени — работа, дом, алкоголь. Из Очера до Питера я добрался на перекладных собаках, и я даже в Москве потусовался с самой верхушкой тогдашнего кришнаизма-но об этом я пока не буду — В Питере на тусовке мне сказали, что на данный момент есть только один монастырь, это в Печоре под Псковом, туда я уже поехал автостопом, благо в ту сторону шли хорошие европейские трассы.

Путешествовать было интересно. Природа в тех краях не такая, как наша — дикая, необузданная, а такая суровая и скромная, как в былинах или старых сказах. Псковщина. И небо там другое. В общем, на попутках и пешком я добрался ранним утром до Псковско-Печорского монастыря. Монастырь был еще закрыт, и я уснул прямо недалеко от ворот, под огромным кленом, волосатый в рваной грязной джинсе, то еще зрелище для утренних бабушек, идущих в Монастырь на службу.

Народу было очень много. В те перестроечные годы — это был единственный действующий монастырь на территории России.

Меня принял батюшка, не слишком еще старый, очень спокойный светлый человек. Долго он со мной не говорил, просто просил — не пытаюсь ли я уйти от закона таким путем, я ответил, что нет, да итак это было понятно, я не был похож на тех, кто скрывается от закона, а если и так, то, известное дело, монастыри очень часто принимали и таких. Потом меня отвели в келью для послушников. В монастыре мне понравилось, очень красивое все было, и эти древние строения, дорожки вымощенные камнями и невероятно синее небо над головой, а вот в келье было душно, да и сами послушники — замкнутые мрачные молодые люди, было ясно, что нормального общения здесь не будет, но я же не для этого сюда пришел.

Зато, когда привели в трапезную на обед — Это было круто. Я был голоден, и нигде не видел такого изобилия фруктов, овощей, ягод. ешь от души, сколько влезет, а если мало, проси добавки, не стесняйся, что я и сделал, ибо ужасно был голоден.

Со мной поговорил ответственный за послушников, И назначил мне послушание — колоть дрова, поскольку я больше ничего тогда не умел делать, ну а дрова колоть мне уж с самого детства приходилось, но человек был не без чувства юмора и выделил мне огромный буковый пень, вообще не поддающийся колке. В наших краях бука не водится, поэтому я еще не знал, с чем мне придется иметь дело.

Так и покатились мои деньки в монастыре. служба, послушание, служба, послушание, обед. еда была всегда превосходна, Кое с кем из послушников, я немного поговорил, некоторые из них были наркоманами, проходящими в монастыре курс отвыкания от наркотиков, кое у кого просто крыша ехала нехило . ну так сказать одолевали бесы, и он от них прятался здесь.

Мне нравилось кроме одного, но существенного факта. службы были очень длительные, а храм не особо вместителен, народу набивалось, как сельдей в бочке, многие старушки, да и не только падали в обморок, да и сам я еле выстаивал. но обед потом ставил меня на ноги, потом буковый пень, отколоть от которого хоть полено не представлялось возможным. в монастырях тоже любят шутить.

А вот банька в монастыре была чудесная. недавно построенная из каких-то особенных деревьев с большим парным, большим моечным отделением и теплым предбанником, причем никто не ограничивал тебя во времени, в принципе разрешалось даже службу пропустить и еду, если хотелось . в предбаннике стояло два огромных бочонка. В одном сок грейпфрута, в другом слабая бражка. в принципе можно было весь день париться, ведь банный день был раз в неделю, и вещички в моющем мог постирать. Настоящее чудо была там банька!

Я. конечно, монахом становиться не собирался, и хотел уйти к концу лета. но ушел немного раньше и не потому, что службы были дьявольски тяжелыми. просто один молодой послушник стал вдруг моим опекуном. короче, он был болтлив, надоедлив и нашел во мне свободные уши. ко всему прочему был он из поповской семьи и поступил в монастырь так сказать по блату. короче, он меня достал, я не мог от него отвязаться никак — он находил меня везде, и постоянно вешал мне лапшу на уши, а мне уже дали другое послушание в библиотеке. разбирать старые книги — все легче, чем дрова колоть. но он меня достал, и я ушел из монастыря, батюшка немного расстроился, ибо в библиотеке работы было много, а далеко не каждый способен разбираться в старых книгах, но уговаривать не стал. и вот я вышел из стен монастыря, не буду скрывать, счастливый донельзя. опять дорога, опять свобода, но я знал, что буду грустить по этому невероятно голубому Небу над Монастырем

Источник

Кто для радости беспечной, кто для ночи бесконечной

Кто не слышал о Шекспире? Да все слышали. Даже те, кто не читал. Имена Ромео и Джульетты стали символом чистой и непорочной любви, леди Макбет — коварства, вероломства, предательства, Гамлета — духа сомнения. Уильям Шекспир был, по всеобщему мнению, величайшим, однако далеко не единственным драматургом своего времени. Самым известным? Да. Самым часто публикуемым? Несомненно. Никогда не терявшим популярности? Безусловно.

Но, так уж получилось, что рубеж XVI–XVII веков — время расцвета английского, «елизаветинского» театра, период жизни и работы целой плеяды выдающихся английских писателей. Ситуация немало напоминает литературный процесс в России первой половины девятнадцатого века, когда все те, кому впоследствии предстояло стать классиками отечественной поэзии, были знакомы, дружны. Пушкин, Дельвиг, Вяземский, Грибоедов, Баратынский входили в одни и те же круги, регулярно пересекались, общались. А лет через сто в «Бродячей собаке» будет «зависать» большая часть гениев «Серебряного века».

Современниками Шекспира, в свою очередь, являлись и Томас Нэш, и Роберт Грин. Томас Кид и Кристофер Марло вообще были соседями по комнате, а Бен Джонсон и сам «стратфордский лебедь», по некоторым данным, даже забавлялись игрой в шахматы. Елизаветинский Лондон мегаполисом отнюдь не являлся, а центром сосредоточения культурной жизни столицы был совсем небольшой «пятачок». В нашей стране работы всех вышеуказанных авторов так или иначе знакомы, в переводах ли, на языке ли оригинала. А вот то имя, что стоит вторым по значимости после имени «сами-знаете-кого», в России, к сожалению, почти неизвестно.

Тот, кто смотрел замечательный оскароносный фильм «Влюбленный Шекспир», возможно, и не обратил внимание на, казалось бы, незначительный эпизод — мимолетную беседу главного героя с маленьким угрюмым бродяжкой, увлеченным играми с ручными крысам. Отдавая должное таланту Уильяма, юный театрал выказывал желание видеть на сцене не любовные переживания, а кровь, море крови. Прощаясь, он назвал свое имя — Джон Уэбстер. Оставим на совести создателей картины смелое допущение о возможности подобной встречи. Впрочем, почему бы и нет. Так или иначе, это было талантливо обыгранное «камео».

Очень часто в биографиях британских драматургов встречаются слова «предположительно», «якобы», «вероятно» и им подобные. Что и неудивительно — достоверных данных о многих из них очевидно немного. Появляются даже «вопросы», шекспировский, например. Наиболее маргинальные адепты которого отказывают великому драматургу в самом факте его существования. Однако, даже на этом фоне, о Джоне Уэбстере известно ничтожно мало. Не существует ни одного прижизненного портрета драматурга, а что касается биографии. Иронично, но даже о его родственниках по мужской линии — портных и каретных дел мастерах — сохранилось больше сведений.

Уроженцы Большого Лондона, они были довольно известными предпринимателями. И как же сын дочери кузнеца Элизабеты и Уэбстера-старшего обнаружил себя юристом (якобы!), как отыскал в себе талант драматурга, получил место в знаменитом «Глобусе» — тайна, покрытая мраком. А вот о его творческих метаморфозах можно судить более-менее уверенно. Начиная в коллаборации с Деккером и Хейвудом, как комедиограф, в написании довольно проходных «Лекарстве для рогоносца», «Эй, на Запад», «Эй, на Север» и некоторых других безделиц, популярности которые не обрели, он, уже самостоятельно, обратился к темам, благодаря которым обрел славу самого мрачного драматурга в истории. Что-то повлияло на этот выбор, или Джон всегда, будучи невысокого мнения о человечестве, желал писать о его пороках – кто знает, но в самостоятельном его творчестве шуток уже не наблюдалось.

Шекспировские сюжеты также отнюдь не отличались миролюбием. Случались там и битвы, и смерти, и предательства. Но это скорее касалось исторических хроник, а тут уж претензии к жестокосердию потомков. Большинство же его историй заканчивались обычно на позитивной ноте. Хоть и минорной. Влюбленные гибнут, семьи мирятся. Люди по природе добры и благородны. Не таково воззрение Уэбстера. В трех своих прославленных пьесах – «Герцогиня Мальфи», «Белый дьявол» и «Всем тяжбам тяжба» (ей, вроде как, в текущем году исполняется ровно 400 лет), – историях о супружеской неверности, мезальянсе и зависти – он показал себя как беспощадный и непримиримый бичеватель человеческой природы. Никакой иронии, только реалистичность. Замечательный поэт, Уэбстер обрушивал на зрителя (читателя) стилистически выверенные, но чудовищные картины средневековой жестокости. Власть предержащие – порочны и тщеславны, богатые злы и завистливы. Луч света в кромешной тьме нашего мира – женские персонажи, такие, как, собственно герцогиня Мальфи, но им и достается больше всего, а величина страдания их находится в прямой зависимости от их же добродетелей.

Источник

Кто рожден для радости беспечной кто для ночи бесконечной

Когда-то давно нашла эти стихи в просторах сети. Теперь их нигде нет, не знаю даже, может это вовсе не стихи Блейка? Подскажите)
Уж очень нравятся они мне, хорошо бы, чтобы это были его творения)

Смотрю я в черное окно —
Оно грязно, старо и неумыто.
За ним известый мне уже давно
Наш мир лежит — помойное корыто!

Что может быть прекрасным в нем?
Лишь серость, грязь и лжи ошметки!
Моя бы воля — сжег огнем
Бы я его — и выпил водки!

Тоска и плесень — это то,
Что в нашем мире процветает
И для меня он — лишь дерьмо,
Хотя и многие его считают раем.

Но вот в один из мрачных дней,
Коих полно в моей рутинной жизни,
Окно вдруг стало чуточку белей —
И я попал как-будто в центр призмы!

Зеленый смех и счастья синева,
Голубоватый купол неба надо мною —
И посреди всего стоит она —
Та, взгляда чьей я даже не достоин.

Но свет — лишь сон, а жить — темно
И луч тот стал почти забытым.
Смотрю я в черное окно —
Оно грязно, старо и неумыто.

Когда оно уснет

Что то за боль, что здесь, во мне?
Бегу, но не укрыться мне нигде…
Что рвет меня, трясет и душит,
Что ей во мне здесь нужно?
Зачем я выбран, тебе что надо?
Держи меня – я проклят в этом аде!

Внутри зверье, что прет наружу,
Держа его, ум с чувствами не дружат.
Я не хочу его, пускай меня оставит,
Пускай оно другими правит!
Вся грязь его лежит на мне печатью
Отмой ее, пока не виноват я!

Открой меня, но осторожно
Внутри оно, вот здесь, под кожей.
Оно трясет, ревет и проклинает,
Сжигая гневом, яростью играя.
Оно все зло – держи меня покрепче.
Когда оно уснет – мне станет легче…

Я вырву все, что ему важно –
Пускай оно не будет страшно.
Пускай идет, от злобы воя –
Теперь я полностью спокоен…
Лишь ненависть стает все крепче –
Когда оно уснет – мне станет легче…

О сыновья троянских беглецов,
От ваших голосов громоподобных
На галльском небе облака сгустились
И в сумраке ужасного затменья
Явился алый диск, предвестник бурь,
Чреватых погребением народов.

Из Илиона вышли ваши предки
(Они, как львы пещер, на свет рычали,
Метали взоры молниям навстречу,
И греческая кровь играла в жилах)
В тяжелых шлемах, в боевых доспехах,
На утлых кораблях, разбитых ветром.

Они бросали якоря у скал,
И целовали берег Альбиона,
И причитали: «Матерью нам будь,
Вскорми, вспои нас и прими останки,
И стань гробницей сокрушенной Трои,
И дай в наследство города и троны».
Они пустились вплавь от кораблей.
Тогда со стороны донесся шум:
Чудовищные дети океана
Неслись навстречу от пещер и скал,
Ревели, словно львы, — но вдруг застыли,
Как лес густой, готовый к топору.
В доспехах медных в битву шли отцы.
Чудовища рванулись напролом,
Как пламя, провожаемое ветром,
Как молнии, рожденные раздором,
Как ниспаденье раскаленных звезд
На ледяную пену океана.

И рухнули деревья с плоскогорья,
И капли крови дрогнули на листьях.
О, сколько бурь им отразить пришлось!
И ваши предки хмуро созерцали
Величье смерти, муки великанов,
Испуг в глазах, смертельный взлет бровей.

И вышел Брут. Отцы, ему внимая,
На брегах меланхолии сидели.
И молвил Брут: «Непрочная волна,
Волна времен играет надо мной,
Но с будущим сотрудничает сердце:
Моим сынам покорно будет море.

Они протянут мощные крыла
С востока на закат и будут жить,
Не жалуясь и жалобам не внемля.
Они потомкам счастье принесут:
Здесь встанут города, и ветви яблонь
Надломятся под тяжестью плодов.

И юноши поднимутся на тронах,
И каждый обвенчается с любимой.
Они проснутся под бряцанье копий,
Победный марш им будет колыбельной,
Они построят замки на вершинах
И дочерей оружьем оградят.

И на седые горы Альбиона
Придет голубоглазая свобода,
Возвышенная, встанет над волнами,
И мощное копье направит вдаль,
И крыльями огромными накроет
И подданных своих, и эту землю».

Источник

MEMENTO MORI, ИЛИ ИСКУССТВО УМИРАТЬ ПРАВИЛЬНО

Добрый вечер

«Мертвец» («Dead Man»)
Режиссер Джим Джармуш.
В ролях: Джонни Депп,
Ланс Хенриксен, Гэри Фармер,
Габриэль Бирн, Альфред Молина,
Игги Поп и др.

MEMENTO MORI,
ИЛИ ИСКУССТВО УМИРАТЬ ПРАВИЛЬНО

«Кто рождается на свет
лишь для горестей и бед,
кто рождается навечно
ради радости беспечной,
кто — для радости беспечной,
кто — для ночи бесконечной».
Уильям Блейк

Л ет пять назад на афише одного из канувших ныне в Лету видеосалонов я прочел: «Боевик про рокеров-мотоциклистов с драками и погонями». Речь шла о культовом фильме хиппи всех времен и народов «Беспечный ездок».

Следуя этой логике, о двухчасовом черно-белом «Мертвеце» следует писать как о «супервестерне с элементами мистики и ужасов».

На самом деле последняя работа Джармуша от вестерна отличается коренным образом. Перевернуть каноны жанра пытались многие — от Артура Пенна («Маленький Большой Человек») до Джорджа Роя Хилла («Батч Кэссиди и Малыш Санденс») и Сэма Пекинпа («Дикая Банда»). Джармуш же просто снял буддийский по сути фильм, используя антураж и во многом воображаемые реалии Дикого Запада.

Собственно, с виду все как надо. Есть гонимый одинокий герой, есть индейцы и дымки костров, погони и перестрелки. Однако, как писал Семен Кирсанов, это только кажется. Это — майя, преходящая колеблющаяся дымка бытия.

Джим Джармуш — культовый персонаж. Вечный независимый (читай — неголливудский) режиссер, он снимал продюсируемые любящими его японцами фильмы про одиноких людей, изгоев общества, чертополох (пользуясь названием фильма Эктора Бабенко). Для андерграундной субкультуры его имя в том же ряду, где находятся гениальный художник-граффитист Кейт Харринг и, естественно, персонажи из мира музыкального — Том Уэйтс, Игги Поп, Джо Страммер (кстати говоря, все они снимаются у Джармуша). При этом в его фильмах абсолютно нет грубой реализации собственных комплексов, что является основой творчества «нового культового» режиссера Тарантино. Фильмы Джармуша просты, в них нет зауми и наворотов; есть же ненавязчивая игра с культурными символами и — всегда! — глубокий подтекст.

В главной роли снялся красавчик Джонни Депп, который вначале почему-то очень напоминает Кину Ривза. Депп, кстати, в последние годы все чаще появляется в фильмах, отягощенных интеллектом (вспомним «Аризонскую Мечту» Эмира Кустурицы).

Но — к фабуле. Приличный юноша-сирота по имени Уильям Блейк (sic!) попадает из цивилизованного Кливленда в забубенный городок на Диком Западе, где вся жизнь крутится вокруг металлургического завода, пьянок и драк. Естественно, юноша в сюртуке и цилиндре здесь чужой. Место счетовода, на которое он претендует, уже занято, возвращаться ему некуда; пытаясь защитить случайную возлюбленную, Блейк убивает сына большого босса и сам получает пулю в сердце. Собственно, тут — на двадцатой минуте фильма — все начинается. Или кончается?

Остальное — медленное умирание. Спасение героя толстяком индейцем по имени Никто, который требует от Уильяма Блейка знания стихов великого тезки-англичанина, пущенные по следу наемные убийцы (один из которых в процессе погони убивает и съедает своего коллегу), перестрелки, в которых вчерашний счетовод пускает пулю за пулей, не задумываясь, — лишь круги приближения к смерти. Истинной смерти. Такое впечатление, что Джармуш внимательно изучил тибетскую Книгу Мертвых.

Собственно, еще до начала фильма в кадре появляется эпиграф из Анри Мишо: «Не следует путешествовать с мертвецом». Но путешествие происходит, долгое и тяжелое, под мучительно-чарующие аккорды еще одного культового персонажа Нила Янга (такого органичного сочетания музыки и изображения я не видел со времен киноработ Рая Кудера). И когда в самом конце каноэ с Уильямом Блейком отправляется в неведомые дали Царства Мертвых, понимаешь, что умирать надо правильно, а правильно умереть — тоже искусство.

АВГУСТ-96

• 1. «Мертвец» («Dead Man»), США, реж. Д. Джармуш
• 2. «День независимости» («Independence Day»), США, реж. Р. Эммерих
• 3. «Звонок Денизы» («Denise Called Up»), США, реж. Хол. Солвен
• 4. «Флирт» («Flirt»), США — Япония — Германия, реж. Х. Хартли
• 5. «Профессия: стиратель» («Eraser»), США, реж. Ч. Рассел
• 6. «Рассекая волны» («Breaking The Waves»), Дания, реж. Л. Фон Трир
• 7. «Белый шквал» («The White Squall»), США, реж. Р. Скотт
• 8. «Решение о ликвидации» («Executive Decision»), США, реж. С. Бэйрд
• 9. «Все справедливо» («All Things Fair»), Швеция — Дания, реж. Б. Видербег
• 10. «Целлулоидный шкаф» («Celluloid Closet»), США, реж. Р. Эпстайн и Д. Фридмэн

В составлении рейтинг-листа приняли участие:
М. Андреев («Сегодня»), И. Аркадьев («Вечерний клуб»), С. Ростоцкий («Неделя»), С. Фикс («Гемини-фильм»), Н. Цыркун («Искусство кино»), И. Мальцев (изд-во «Перископ»), В. Эшпай (НИИ киноискусства) и сотрудники «Огонька».

ДЖИ ДЖИ КЕЙЛ
Guitar Man (Delabel)

В постоянно меняющемся мире поп- и рок-музыки только два человека совершенно сознательно не меняются: ирландец Вэн Моррисон и американец Джи Джи Кейл. Двенадцатый альбом последнего похож на любой из одиннадцати предыдущих. Вдали от городского шума играет он родную ему американскую традиционную музыку — джаз, блюз, кантри. Он давно остановил все часы и выбросил календари. Тем, кого удивит присутствие на некоторых треках электроники, советуем послушать кейловскую Naturally двадцатипятилетней давности. На пластинке полно драм-машин — тогда Кейл был авангардистом.

THE DIVINE COMEDY
Casanova (Sеtana)

З а монументальным названием, позаимствованным у Данте, скрывается двадцатилетний Нил Хэннон, сын ирландского пастора, дебютировавший три года назад с серьезным, почти философским альбомом. Конец века — прогулка вечером у берега моря 31 декабря 1999 года — тема его второго альбома. Использование классического рок-н-ролльного инструментального состава сведено к минимуму. Гитара появляется в нем только в последней песне. Альбом записан со струнным оркестром. Как истинный рок-авангардист наших дней, Хэннон обладает еще и прекрасным чувством мелодии.

LUSH
Lovelife (4AD)

К то бы мог подумать, что после двух альбомов, утопленных в душераздирающем вое гитар, питомцы культовой звукозаписывающей компании восьмидесятых своим новым альбомом продемонстрируют вдруг поразительный сочинительский дар. После нескольких компакт-дисков, которые стоило покупать только из-за красивых обложек, — дюжина милых мелодичных песенок, запоминающихся с первого прослушивания, записанных воздушно. Поразительно, но даже возникает желание переводить тексты песен, выступившие теперь на передний план. Идеальная поп-музыка. Ни тени дурного вкуса.

БОБ МОУЛД
Bob Mould (Creation)

Б об Моулд, никогда не любивший большие коллективы, наконец остался один. Нет больше ни Husker Du, крошечной, но самой влиятельной американской группы восьмидесятых, ни Shugar — трио, с которым он добился всеобщего признания в девяностые. Теперь Моулд делает все сам, вплоть до обложек. Предельно сжатые и более личные, чем прежде, песни Боба Мулда тем не менее похожи и на Husker Du, и на Shugar. Скромный техасец всегда обладал даром играть шумную музыку с умом. Теперь, правда, в ней он еще и намекает на знакомство с творчеством своих же собственных наследников — REM и Sonic Youth.

Источник