Что есть покаяние, а что таковым не является
Придя же в себя, сказал: сколько наемников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю от голода: встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим: прими меня в число наемников твоих. Встал и пошел к отцу своему. (Лк. 15,17-20)
 |
| Архимандрит Нектарий (Антонопулос) |
Отцы Церкви называют покаяние «вторым Крещением», «обновлением Крещения». Через Таинство Крещения мы входим в Церковь, вступаем на путь, ведущий к Царствию Божию. Благодаря второму Крещению – покаянию – человек может слезами раскаяния омыться от греха, восстать от своего падения, исцелиться от ран и продолжить путь к Богу. К сожалению, немногие знают, что есть покаяние, каков его глубочайший смысл, в чем нужно каяться.
Покаяние не является некой юридической процедурой, которая освобождает человека от ощущения вины. Это не формальная исповедь, которую человек зачастую позволяет себе перед великими праздниками. Путь, пройденный блудным сыном, свидетельствует совсем об ином.
Само слово «покаяние»[1] означает кардинальное изменение человеческого существа, его возрождение, изменение образа мыслей, перемену жизни, отрицание греха всем сердцем. Другими словами, мы должны осознать всем своим существом, что путь греха, по которому мы шли, ведет к погибели. Нам нужно понять, что мы оказались в каком-то болоте, далеко от родного дома. Нам следует остановиться и сказать себе: «Куда мы идем? Это же безумие! У нашего Отца роскошный дворец, где все радует глаз, а мы сидим в трясине!» Мы должны найти в себе решимость вернуться в отцовский дом, в объятия Бога Отца и своих собратьев.
Для того, чтобы покаяние было истинным, нужно, чтобы оно совершилось на деле. Священномученик Косма Этолийский[2] говорит: «Даже если тебя простили все духовники, патриархи, архиереи и весь мир, ты все равно не будешь прощен, если не покаешься на деле». То есть если мы не удалимся от греха и не изменим свою жизнь, наше покаяние не будет истинным. Оно даже не является покаянием в полном смысле слова.
Многие люди с готовностью подходят к духовнику, удрученные тяжестью психологических и других проблем. Они исповедуются со слезами и дают обещания, что больше не вернутся к греху, что изменят свою жизнь и т.д. Но насколько глубоко такого рода покаяние? Оно не должно ограничиваться взрывом эмоций. Требуется время, труд, навык в добродетели и борьба с грехом при содействии благодати Божией. При этом покаяние осуществляется подспудно, тайным образом, в душе человека. Подобно тому, как если человек бросит семя в землю, и спит, и встает ночью и днем; и как семя всходит и растет, не знает он, ибо земля сама собою производит… (Мк. 4,26-28).
Как мы уже сказали, покаяние невозможно без благодати Божией. Человек, пребывая во тьме греха, не понимая, насколько прекрасна жизнь в Боге, не может ощутить разницы между греховной жизнью мира и святой жизнью Церкви. Только когда благодать Божия всеет в его сердце семя Божественной любви, он сможет увидеть свою духовную несостоятельность. Солнечный свет, проникая в темную комнату, освещает все. Так и благодать Божия открывает нам опустошенность наших душ, обнажает наши страсти, наши грехи. Потому святые так усиленно просили Бога: «Даруй мне покаяние всецелое». Истинное покаяние – безопасный путь, ведущий в Царствие Божие.
Что такое исповедь
Если покаяние, то есть чувство раскаяния и неприятия греха, является как бы вступлением в Таинство, то исповедь, а именно исповедание грехов перед духовником, – это само Таинство. Как по поводу покаяния, так и по поводу исповеди существуют некоторые заблуждения.
Например, многие считают, что исповедь – это нечто вроде беседы, в которой обсуждаются наши грехи. Какое, однако, отношение имеет это к Таинству Покаяния? Если мы попытаемся проанализировать, что подвигает многих из нас к исповеди, то выяснится, что одни при этом стремятся получить некое облегчение от чувства вины; других гонит к священнику страх перед «наказанием» от Бога; третьи приходят не с целью, собственно, покаяться, а только для того, чтобы потом причаститься. Однако все это имеет слишком отдаленное отношение, или вовсе не имеет, к исповеди и покаянию.
Исповедь, говоря иными словами, – это очищение души от яда. Если яд попадает в организм, то нет другого способа выжить, как очистить желудок. Так же и исповедь: мы должны изгнать из себя яд греха, иначе мы обречены.
Можно привести и другой образ. Подобно тому как больной человек показывает свои язвы врачу, описывает свою боль, беспокойство, ничего не скрывая, так же и мы поступаем на исповеди. Мы обнажаем свою душу, открываем свои ссадины, ушибы, признаем поставленный нам диагноз. Если ничего этого не происходит, то мы уйдем, не имея шансов когда-либо исцелиться. Язвы увеличатся, разложение и гниение будет прогрессировать, заражение основательно подорвет наше здоровье и приведет к смерти[3].
Из всего этого следует, что не Богу нужна наша исповедь, а мы нуждаемся в ней. Не нужно думать, что, исповедуясь, мы как бы оказываем некую услугу Богу. Все совсем не так, однако Он, как попечительный Отец, терпеливо, с неиссякаемой любовью ждет нашего обращения.
В этой связи стоит отметить, что если в западных христианских вероисповеданиях на исповеди, формальной и законнической, духовник и кающийся разделены друг от друга некоей ширмой, то в Православной Церкви исповедь осуществляется в непосредственном общении с духовенством, она возможна под духовным руководством, при личных контактах между духовным отцом и его чадами. Надо сказать, что многие исповедуются по обстоятельствам, там, где найдут духовника, и всякий раз у разных священников. Однако следует помнить, что здесь происходит то же самое, что и при телесных болезнях. Если каждый раз менять врача, то и лечение не может быть полноценным. Наш духовник – это единственный, кто знает «историю болезни», наши прежние прегрешения, особенности течения заболевания, – он один может нам эффективно помочь.
Другие люди приспособились, как говорят, иметь «две двери». У них есть постоянный духовник, но когда совершается что-то особо тяжкое, от стыда они избегают исповедоваться своему батюшке и идут к кому-то другому. Такое поведение, конечно, является ребячеством и насмешкой над Таинством. Оно показывает, насколько мы далеки от истинного покаяния.
Итак, необходимо стремиться к тому, чтобы иметь одного духовника, тогда наш путь будет безопаснее. Конечно, бывают ситуации, когда приходится менять священника. Но на это нужно решаться с большой осторожностью, рассудительностью, а главное, после внимательного исследования внутренних причин, побуждающих к подобной перемене.
11 марта 2011 г.
[1] «Покаяние» (греч.) – полное изменение существа.
[2] Сщмч. Косма (1714-1779; пам. 11/24 авг.) – один из духовных вождей Греции периода османского ига; родом из области Этолия, окончил Афонскую духовную семинарию, пострижен в монастыре Филофей. Будучи рукоположен во пресвитера, вел активную проповедническую деятельность, за которую принял мученическую кончину. В 1961 г. канонизирован Элладской Православной Церковью.
[3] Имеется в виду духовная смерть грешника, последствия которой на путях спасения могут иметь необратимый характер.
Источник
Что делать, если на исповеди не чувствуешь покаяния?
В книгах и статьях можно объяснить, в чем надо каяться, но не научить покаянию. Наверное, многим прихожанам знакомо чувство, что исповедуешься, как положено, а покаяния, сердечного сокрушения о своих поступках, решимости не повторять их, нет. И повторяем, а потом вновь перечисляем все на исповеди. Накинул батюшка епитрахиль, причащаемся и грешим по новой. Что же делать? Отвечает протоиерей Константин Островский, настоятель Успенского храма в Красногорске, благочинный церквей Красногорского округа.
— Сердечное сокрушение о своих грехах, решимость не повторять их – это великие плоды, а вовсе не первые шаги покаяния. В идеале же вся наша жизнь должна быть покаянием. Все помнят апостольскую заповедь: «Непрестанно молитесь» (Фес., 5, 17). Имеется в виду покаяние. Иисусова молитва – «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго» — молитва покаянная.
Согрешаем мы, по немощи своей, непрерывно, если не делом, то помышлением. И каяться должны непрерывно. Поэтому я не считаю, что надо прихожан заставлять постоянно перечислять на исповеди повседневные грехи. Чувствует человек, что нуждается в молитвенной поддержке священника – может и перечислить, исповедь в нашем храме совершается каждый день утром и вечером.
Но если говорить строго, исповедь – таинство, воссоединяющее человека с Церковью. Совершая тяжкий грех, человек от Церкви отпадает, и на исповеди он через таинство возвращается в Церковь, принимается обратно в евхаристическое общение. Поэтому я и не настаиваю, чтобы люди, которые регулярно причащаются, перед каждым причастием подходили к исповеди и перечисляли там свои повседневные грехи.
Задача христианина – не правила соблюсти, а непрестанно находиться в молитвенном единении с Богом. Для нашей немощи это значит – в самоукорении. Не в отчаянии и самоугрызении, а в самоукорении, то есть осознании и признании своей греховности и одновременно вере в милость Божию. То есть в том состоянии, которое выражено и в Иисусовой молитве, и в молитве мытаря.
— А во многих молитвах написано, что «я грешнее всех людей», есть и более жесткие оценки. Вероятно, святые, составлявшие эти молитвы, так и чувствовали, потому что оценивали себя в свете Божьей благодати. Но простой мирянин, который без году неделя в Церкви, вряд ли искренне считает себя грешнее всех.
— И святые не сразу так чувствовали. Авва Дорофей признавался своим учителям Варсонофию Великому и Иоанну Пророку: смотрю на свою жизнь и понимаю, что достоин вечной муки, знаю, что хуже всех людей, но сердцем это не чувствую. И старцы ответили ему, что он на верном пути. До сердечного понимания, каковы мы на самом деле, дорастаем всю жизнь – это и есть духовный путь.
Я считаю, что неправильно говорить «я грешнее всех людей», если ты этого не чувствуешь. Я сам, к сожалению, так не чувствую, хотя понимаю, что надо. Но все-таки мы, верующие, осознаем свои грехи. Ждать, пока произойдет чудо, и мы почувствуем их так, как чувствовали святые? Можно и не дождаться. Поэтому будем уже сейчас молиться, как можем.
Произношу я: «Помилуй мя, Боже, помилуй мя», а в сердце нет сокрушения. Ну, что ж… буду укорять себя с верой, что если буду трудиться над своей душой, держаться церковного общения, Господь не оставит меня. Буду молиться со вниманием, по совету преподобного Иоанна Лествичника, держа ум в словах молитвы. Если и это не даётся, буду молиться глазами и устами, пусть с холодным сердцем, рассеянно, но в надежде, что и такой малый труд поможет мне приблизиться к Богу. Как говорили святые отцы, лучше есть хлеб с золой, чем не есть ничего.
Источник
Как жить с виной
Понятие греха – одно из фундаментальных понятий христианства, и мы постоянно слышим, читаем, произносим это слово. Но есть другое слово – «вина». В церковном обиходе, в религиозной своей жизни мы слышим его гораздо реже, чем слово «грех»; создается впечатление, что слово «вина» не из церковного словаря. Что есть вина? По сути, это внешний результат, следствие нашего греха, и еще – наш долг, зачастую неоплатный. Мы принесли ущерб другим людям, мы стали причиной их страданий, через нас в мир вошло некое «количество» зла. Даже если у нас есть возможность как-то пострадавшим от нас людям воздать, хотя бы извиниться перед ними – кто вернет им то время, те жизненные силы, которые отняты принесенной нами болью? Даже если эти люди нас простили – а некоторые из них склонны прощать в силу родственной любви, – должно ли нам самим от этого стать легче? А как часто бывает, что возможности загладить вину у нас нет, содеянное непоправимо, долг неоплатен – совсем.
 |
Что делать с грехом – мы знаем: каяться. А вот с виной что делать? Станет ли она меньше от нашего раскаяния?
Одна женщина – тонкая, чуткая, глубоко верующая – убеждала меня в том, что по раскаянии нашем и вина изглаживается, раны, нанесенные нами, заживают, а если пострадавший от нас человек уже на том свете – тогда и вовсе не надо переживать: ему хорошо, а если плохо, то не по нашей уже вине. После первой своей исповеди я спросила священника, так ли это. Священник ответил: надеяться на это позволительно, но вот уверенности, успокоенности не может быть.
У кого точно не может быть успокоенности, так это у тех, кто хотя бы невольно (если вольно, то это другой разговор) стал причиной смерти. Как журналист, я знаю несколько случаев, когда виновники трагедий, вызванных неосторожностью, непредусмотрительностью, неумением обращаться с оружием и т.п., сами кончали с собой. Вряд ли стоит эти случаи здесь рассказывать. Скажу лишь, что забыть этих людей я не в силах и что в каждом из них я вижу себя: со мной такого не было, но ведь могло быть! Минутами кажется: чтобы жить самой, мне нужно найти какие-то убедительные доводы для убившего себя человека, какие-то основания для того, чтобы сказать ему: «Живи».
Церковь в этих случаях говорит именно «живи»: самоубийство христианину запрещено. Но, призывая человека к жизни, она ведь не может не отвечать на вопрос: «Как теперь жить?» И она отвечает на этот вопрос, о какой бы вине, смертельной или несмертельной, мы ее ни спрашивали. Не надо думать, что ответа на вопрос о жизни с виной у христианства нет.
Прежде всего – чего мы ищем, чего хотим, спрашивая, как нам жить? Мы хотим, чтоб нам стало легче; мы ищем покоя, может быть даже комфорта. Иными словами – возможности спокойно спать. Но святые отцы Церкви не искали себе покоя, не рассчитывали на него. Для того чтобы в этом убедиться, достаточно открыть обычный молитвослов: «Кое убо не содеях зло, кий грех не сотворих в души моей…» (преподобный Симеон Метафраст). Это отношение к содеянному злу совершенно противоположно распространенным психотерапевтическим советам «оставить прошлое прошлому»; забыть о том, чего уже не исправишь; не изводить себя «попусту». Святой не может и не хочет забыть о содеянном им зле. Он предпочитает видеть свою земную жизнь такой, как она есть. Для чего? Для того, чтобы очищать себя покаянием. Это возможно только представляя себя реально. Мы, сегодняшние, просто не можем обойтись без чувства собственной положительности; не можем, кажется, существовать, не причисляя себя мысленно к светлой части человечества: «У меня, конечно, есть недостатки, и я кое-что в жизни сделал не так, но в целом-то ведь я хороший человек. Ну не такой же я, как всякие там мерзавцы!» А ясное видение содеянного, память о нем выводит нас из этого фарисейского состояния.
 |
Память о том, что мы сделали, нас изменяет – я знаю это по себе. В свое время я была очень резка, раздражительна и суха с близкими. Но очень хорошо почувствовала, что не могу, не вправе так себя с ними вести, – когда осознала свою вину перед людьми другими, не близкими, связанными со мной лишь по работе. Когда пребывала в шоке: «Как же я так могла?! Я – и так могла?» Где уж мне было после этого рычать и щелкать зубами, демонстрировать свое превосходство и т.д. – мне бы хоть немножко себя каким-то добрым делом утешить. А в идеале-то мы всю жизнь должны пребывать в таком состоянии: не чувствовать себя сколько-нибудь способными к качанию прав по причине содеянного нами. Память о собственной вине должна посещать нас именно тогда, когда мы возмущаемся чужими действиями, когда начинаем обрастать претензиями к окружающим. Живое воспоминание о том, что мы натворили с ближними, способно разом вывести из состояния обиды, жалости к себе, нескончаемого оплакивания собственной раны. И это я тоже знаю по себе.
Никому, конечно, такого креста не пожелаешь, но мне кажется, что человек, сбивший кого-то машиной и по-настоящему это переживающий (переживают не все, многие и здесь себя оправдывают), никогда уже не сотворит зла сознательно. Никогда не будет жесток, черств, высокомерен. Конечно, близким жертвы от этого ничуть не легче, но я и не пытаюсь смягчить ситуацию – она действительно страшна. Однако тот, кто стал ее причиной, – погибнет, если отвернется от нее, найдя способ себя оправдать или просто сумев забыть; и спасется, если примет весь ее ужас до конца.
 |
| Преподобный Моисей Мурин |
Церковь призывает нас учиться видеть в себе грех и предупреждает, что это совсем не просто. «Видеть свои грехи в их множестве и во всей их гнусности действительно есть дар Божий», – писал святой Иоанн Кронштадтский. Начало здравия душевного – видение своих грехов бесчисленными, как песок морской, – это слова священномученика Петра Дамаскина. Но многие ли достигают этого начала (только начала, заметьте)? У нас не получается, или мы не хотим видеть свои грехи. А вина – она приходит нам на помощь. Она дает своего рода проекцию вовне, показывая нам то, что гнездится у нас внутри. Человек сел за руль после стакана водки, да просто решил проскочить на красный свет – что за этим стоит? Не одна только неосторожность – неумение помнить об окружающих, эгоизм, эгоцентризм, высокомерие, непослушание: «Мне закон не писан, мне море по колено». Всё это до поры не осознанно, скрыто во мраке непросвещенной души – и не приведи Бог, чтобы вот так именно вышло наружу…
Да, это не на стенку проекция, не на экран какой-то – на души человеческие, на судьбы; это помощь горькая, страшная, но кто ж виноват, что иной помощи мы не принимаем, голоса Божиего, в тайне звучащего, не слышим?
Чем больше вина, тем меньше оставляет она человеку ложных выходов, боковых дорожек; раздавленный огромной виной человек с неизбежностью должен понять, что путь у него теперь один – вверх, к Тому, Кто сказал разбойнику: «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю» (Лк. 23: 43).
Мне известны (тоже как журналисту, как судебному репортеру) люди, неспособные принять этот евангельский эпизод. Как же так: резал-резал людей, грабил-грабил на дорогах, а потом сказал несколько слов – и в рай! Где справедливость?
А она – в словах разбойника Благоразумного, разобравшегося наконец в происходящем: «Мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли, а Он ничего худого не сделал» (Лк. 23: 41). Вот как говорил об этом разбойнике святитель Иоанн Шанхайский в одной из своих проповедей:
«Глядя на Него, разбойник словно очнулся от глубокого сна. Ему ясно представилось различие между Ним и им самим. Тот – несомненный Праведник, прощающий даже Своим мучителям и молящийся за них Богу, Которого называет Своим Отцом. Он же – убийца многих жертв, проливавший кровь людей, не сделавших ему никакого зла.
Взирая на Висевшего на кресте, он словно в зеркале увидел свое нравственное падение. Все лучшее, что таилось в нем, пробудилось и искало выхода. Он осознал свои грехи, понял, что к печальному концу привела его лишь собственная вина и винить ему некого. Посему злобное настроение против исполнителей казни, каковым был охвачен разбойник, распятый по другую сторону от Христа, а вначале и он сам (см.: Мф. 27: 44), сменилось в нем чувством смирения и сокрушения. Он почувствовал страх грядущего над ним суда Божия.
Отвратителен и ужасен стал для него грех. В душе он уже не был разбойником. В нем проснулись человеколюбие и милосердие. Со страхом за участь своей души в нем сочеталось отвращение к происходившему надругательству над невинным Страдальцем».
Разбойник не вошел бы в райскую обитель, если бы забыл о том, что творил. Он вошел именно потому, что помнил.
Церковь, кстати, чтит не одного Благоразумного разбойника – многих; один из них – святой мученик Моисей Мурин. Его житие поражает – именно мученическим концом. Смерть от руки напавших на монашескую обитель разбойников он принял как желанную для себя расплату, как закономерное и необходимое следствие тех убийств, которые совершил сам. Как подтверждение Христовых слов: «Все, взявшие меч, мечом погибнут» (Мф. 26: 52). Вот что делает с человеком память о вине.
«Вспоминать все это зло, которое я совершил в те годы, мне всего тяжелее… Весь этот кошмар… карамазовская грязь… Все это было при отсутствии у меня христианской веры…» – это из дневника Николая Евграфовича Пестова, профессора-химика, духовного писателя, подвижника, тайного просветителя обездоленной советской России. В молодости он был большевиком, комиссаром, служил в ЧК. А затем всю жизнь был движим великим раскаянием.
Но может ли обычный, далекий от аскетических подвигов человек чисто психологически выдержать эту тяжесть – постоянную память о вине? Способен ли он пребывать в таком напряжении изо дня в день? Ему ведь нужен отдых, нужно какое-то приемлемое самочувствие, и сон, в конце концов, нужен спокойный – чтобы не сгореть…
О сне в молитвах вечернего правила говорится не раз: «И неосужденна ныне сном уснути сотвори», «мирен сон и безмятежен даруй мне», «…да с миром лягу, усну и почию…» В какой-то момент меня, что называется, осенило: не о том здесь речь, чтоб нам хорошо выспаться, но о том, чтобы мы, не имеющие на самом деле права на необходимый нам покой, получили его по милости Божией – именно потому, что не можем без него обойтись. И это касается не только сна – всей нашей повседневной жизни. Наша вина не отнимает от нас права на осенний лес, на весенний воздух, на морской прибой, на дружбу и любовь, на творчество и познание. Потому что это все дает нам – Он. И мы плохо поступим, если не примем Его дара.
За каждой литургией мы слышим 50-й псалом Давида – покаянный вопль, вырвавшийся из груди царя-псалмопевца после того, как пророк Нафан указал ему на его страшную вину. По-настоящему вслушавшись в этот текст, человек удивляется. Чего просит Давид, погубивший честного и доблестного Урию из-за похоти своей? Он просит того, что после такого поступка представляется невозможным: радости. «Воздаждь ми радость спасения Твоего и Духом Владычним утверди мя» (Пс. 50: 14). Но разве смог бы Давид просить себе радости, если бы не увидел без всяких прикрас и самооправданий – и глубину своего падения, и ужас его последствий для других людей?
Источник