Как развить эмоции у аутиста

Scroll down to see the sticky effect.

«Эмоции. Аутизм»

Методика формирования навыка распознавания эмоций у детей с РАС

Подписка на новости

В какой степени эмоции являются биологическими, а в какой – социальными? На этот вопрос сложно ответить, общаясь с нейротипичным ребенком, потому что его психика развивается очень быстро и ее развитие ориентировано на социальное окружение. Мы просто не успеваем заметить отдельные процессы и компоненты системы и понять, как они устроены. Аутизм предоставляет уникальную возможность рассмотреть и понять механику человеческой психики.

Эмоция – это биосоциальное явление: одни компоненты заложены с рождения, другие – приобретаются в процессе жизни. В мозге есть анатомические структуры, ответственные за поиск и идентификацию человеческих лиц, за распознавание эмоций, за эмоциональное реагирование. Но эти структуры будут функционально совершенствоваться только при наличии устойчивого контакта и теплых социальных отношений.Читать далее

Навстречу переменам

Российский гуманитарный научный фонд

Контактная информация

АНО «Иное детство», г. Ростов-на-Дону
Тел. +7 928-150-39-00
E-mail: k.mesnyankina@yandex.ru

344006 г. Ростов-на-Дону, ул. Большая Садовая, д. 111 кв. 33
ИНН 6163208373
ОГРН 1186196004400
рс 40703810826050000016

Источник

Исследование. Люди с аутизмом могут понимать чужие эмоции и сопереживать

Новые исследования опровергают устойчивые стереотипы о людях с аутизмом

Существует устойчивый стереотип о том, что люди с аутизмом — это люди без способности к сопереживанию (эмпатии), которые не могут понимать эмоции. Верно, что многие люди с аутизмом проявляют свои эмоции непонятным для не аутичных людей образом (1).

Однако представление о том, что все люди с аутизмом не способны сопереживать или понять чужие чувства, неверно. Такой стереотип искажает наш взгляд на аутичных людей и может привести к неверным решениям или отсрочкам в получении эффективного лечения.

Несколько лет назад мы начали скептично относиться к этому представлению. В ходе наших исследований социальных и эмоциональных навыков при аутизме некоторые добровольцы с аутизмом и члены их семей упоминали о случаях, когда люди с аутизмом проявляли сопереживание.

Многие из этих людей говорили, что они сопереживают другим так же, как и все остальные, если не сильнее. Один из наших испытуемых, например, подробно описал свою острую эмоциональную реакцию на переживания своей сестры во время похорон.

В то же время некоторые из наших добровольцев с аутизмом соглашались с тем, что им трудно понимать чужие эмоции и сопереживать им. Мы могли бы просто объяснить это расхожей фразой про то, что все люди с аутизмом разные, но нам хотелось найти настоящее объяснение. Мы хотели не просто признать существование различий, но и понять их.

Мы начали изучать пересечение между аутизмом и алекситимией — состоянием, когда человеку трудно понять и определить свои собственные ощущения и эмоции. Люди с высоким уровнем алекситимии (которую мы определяли с помощью психологических тестов) могут подозревать, что они испытывают какую-то эмоцию, но они не уверенны, что это за эмоция. Это может быть грусть, злость, тревога, а, быть может, им просто жарко. Алекситимия есть примерно у 10% населения в целом и примерно у 50% людей с аутизмом (2).

Неизвестная злость

Сразу на ум приходит мысль, что аутизм и является причиной алекситимии, но важно помнить, что возможен и аутизм без алекситимии, и алекситимия без аутизма. Кроме того, хотя алекситимия гораздо чаще встречается при аутизме, то же самое относится и к пищевым нарушениям, депрессии и многим другим психиатрическим и неврологическим расстройствам.

Может ли алекситимия объяснить, почему у некоторых людей с аутизмом есть трудности с пониманием эмоций, а у других нет? Возможно, причина эмоциональных трудностей, о которых мы слышали от наших участников, именно в алекситимии, хотя большинство просто приписывают их аутизму.

Для того, чтобы это прояснить, мы измеряли способность сопереживать чужой боли в четырех группах людей: с аутизмом и алекситимией, с аутизмом и без алекситимии, с алекситимией и без аутизма и без аутизма и алекситимии (3).

Мы обнаружили, что люди с аутизмом, но без алекситимии, демонстрируют обычный уровень сопереживания, в то время как люди с алекситимией (независимо от наличия аутизма) проявляют меньше эмпатии. Таким образом алекситимия, а не аутизм, были связаны с низкой эмпатией.

Тем не менее, это не значит, что люди с алекситимией равнодушны к чужим чувствам. Им может быть сложно понять, что другой человек злится, и отреагировать на чужую злость непосредственно. Однако алекситимичные люди знают, что злость — негативное состояние, и другие люди в этом состоянии влияют на их собственные переживания, даже если они не понимают причины. Другое исследование, которое мы провели в прошлом году показало, что люди с алекситимией испытывают больше стресса, когда наблюдают боль других людей, чем люди без алекситимии (4).

Выражение эмоций

Аутизм связан и с другими эмоциональными трудностями, например, пониманием чужих эмоций по лицу. Эта черта почти повсеместно принимается как часть аутизма, однако до сих пор этому мало научных подтверждений.

В 2013 году мы проверили способность распознавать эмоции по лицам у людей с алекситимией, аутизмом, обоими состояниями или без них. И опять, мы обнаружили, что алекситимия, а не аутизм, связана с проблемами распознавания эмоций (5). В 2012 году исследователи из Университета Лондона получили те же результаты, когда они протестировали распознавание эмоций по голосу (6).

Распознавание эмоций по лицу зависит от наблюдений за чужими глазами и ртом. Люди с аутизмом часто избегают смотреть другим людям в глаза, что может дополнительно затруднять распознавание эмоций.

Опять же, мы хотели понять: что побуждает избегать взгляда — аутизм или алекситимия? Мы показали фильмы тем же четырем группам и использовали технологию слежения за взглядом, чтобы определить, как каждый участник смотрит фильм.

Мы обнаружили, что независимо от алекситимии, люди с аутизмом меньше смотрят на лица, чем люди без аутизма. Однако если люди с аутизмом, но без алекситимии, смотрят на лица, они сканируют глаза и рот так же, как и люди без аутизма.

С другой стороны, люди с алекситимией, с аутизмом или без, могут часто смотреть на лица, но схемы взгляда на глаза и рот у них отличаются. Эти отличия во взгляде могут объяснять трудности с распознаванием эмоций (7).

Эмоциональная помощь

Мы считаем, что эти результаты, как и результаты других исследователей, опровергают теорию о том, что аутизм нарушает процесс распознавания эмоций (8, 9). Если кто-то предполагает, что всем людям с аутизмом трудно сопереживать чужим эмоциям, то он ошибется в половине случаев (потому что только у половины людей с аутизмом есть алекситимия). Подобное предположение несправедливо и может оказаться вредным.

Более того, наши исследования показывают, что нам срочно нужны инструменты, которые помогут людям с аутизмом и алекситимией понимать свои собственные и чужие эмоции. Тем временем, люди с аутизмом без алекситимии могут сосредоточиться на развитии эмоциональных ресурсов, чтобы лучше преодолевать социальные трудности, связанные с аутизмом.

Важно понимать, что алекситимия не означает антисоциальности или аморальности. Одно из наших исследований доказывает, что аутизм не мешает людям делать более гуманный выбор (9). Люди с алекситимией без аутизма часто говорят окружающим обидные слова, но люди с аутизмом и алекситимией так не делают. Мы считаем, что люди с аутизмом могут не понимать свои и чужие эмоции, но при этом они опираются на другую информацию (например, социальные правила), чтобы не обидеть других людей.

Мы рекомендуем другим исследователям не принимать на веру устоявшиеся стереотипы о способностях людей с аутизмом. Более того, они должны разделять влияние аутизма и влияние других состояний, которые часто сопровождают аутизм, в том числе, алекситимии (10).

Источник

Аутизм и эмоции

Я помню, что думала про аутизм много лет назад, будучи начинающим клиническим психологом, ещё до того, как родился мой сын-аутист и я начала работать с аутичными детьми и подростками. Эти мысли отличались от той картины аутизма, которая была у меня в детстве.

Помню, впервые меня привлекло это явление в возрасте около 10 лет. Каким-то образом я услышала зов из недр глубокого колодца аутизма. Начав читать различные произведения про детей-аутистов, я нафантазировала много романтичных историй о том, как буду их «спасать» из психологической клетки, в которую, как мне казалось, они были заключены. В таких книгах обычно рассказывалось про мать, которая заточила детей в эти клетки. А ещё был некий талантливый психиатр, который мог их освободить и привести обратно в «нормальный» мир.

Аутизм

Затем я выросла и поступила в университет. Мне сообщили, что аутизм – это неврологическое нарушение, которое не следует понимать или лечить на основе психологических теорий. Аутизм был областью неврологов. У аутичных индивидуумов имелось некое нарушение в работе мозга, которое «вынуждало» их совершать определённые действия. У этого поведения не было психологического смысла. Нам не стоило делать ничего другого, кроме составления списка симптомов, которые указывали бы на это нарушение в работе мозга, и поиска способов гуманного обращения с этими персонами, систематически обучая их вести себя нормально, насколько это возможно.

Помню, как много лет спустя я обратилась к эксперту по аутизму, когда моему сыну было 4 года. Я рассказала ей про одержимость моего сына темой смерти, когда он снова и снова с испугом повторял день за днём: «Мама, кто-нибудь умрёт?! Кто-нибудь умрёт?!» Помню, как она ответила мне: «Просто стучите по столу, когда он так делает, и говорите, чтобы он прекратил!» Она предупредила меня не придавать значения его поведению. По её словам, это было всего лишь случайное замыкание в мозге, которое необходимо твёрдо остановить, пока оно не вышло из-под контроля. Это был просто тик – и ничего больше. К счастью, к этому времени я уже узнала, что происходит внутри моего сына. Так что я разбиралась в этом лучше.

От теории к практики

Сейчас моему сыну 14 лет, и я уже многие годы работаю в сфере аутизма, благодаря чему нашла свой собственный фундамент для понимания аутизма – и это одновременно не романтичная психоаналитическая теория о клетке с представлениями о «ледяной матери», о которой я читала в 10 лет, и не механистичная, компьютеризированная теория бессмысленности, которую я изучала в университете и с которой сталкивалась в жизни (вспомните, например, фильм «Человек дождя»).

Для меня ключевым стало понимание эволюционной функции эмоций, как её объясняет Гордон Ньюфелд, подводя основу для синтеза обоих аспектов аутизма, психологического и неврологического, создавая единое целостное представление. Возникающая в результате этого картина убирает из аутизма «особенность» и взамен делает его типичным образцом нашего основного человеческого состояния. Именно ЭТОТ зов я и слышала из глубин колодца аутизма, когда мне было 10 лет. Этот зов заставляет всех нас откликнуться, если мы только позволим себе его «услышать».

Основу моего понимания аутизма, которое резко контрастирует с идеей, что это «всего лишь тик», ёмко формулирует следующее утверждение Гордона Ньюфелда: «У мозга есть свои причины». Это эволюционное понимание работы мозга позволяет мне придать надлежащий вес неврологическим аспектам аутизма, не теряя при этом смысла. У аутизма действительно есть неврологическая основа (см. также материал Ньюфелда по проблемам со вниманием), однако это не вынуждает меня свести понимание аутизма только лишь к неисправности в работе мозга, предполагая машиноподобную случайность и бессмыслицу. Наличие у мозга своих причин подразумевает, что у него есть последовательная программа. Такая же есть и у аутистичного мозга.

Программа каждого человеческого мозга – аутистичного или нет – эволюционировала в течение тысячелетий, чтобы служить нам для выживания или развития.

Поначалу этой программе не нужны наши намерения и даже осознанность – с эволюционной точки зрения это было бы слишком рискованно, когда ставки настолько высоки; однако намерения и осознанность становятся необходимы позже для полного раскрытия человеческого потенциала. Что мозгу совершенно необходимо с самого начала для выполнения своей эволюционной программы – так это эмоции.

Сила эмоции

Гордон Ньюфелд называет это «работой эмоции». Эмоции служат программе мозга, двигая нас в тех направлениях, которые обеспечивают наше выживание и развитие. Обращаясь к законам термодинамики, Гордон описывает эмоцию как «потенциал действия», подобный электрическому заряду, который должен найти какой-то выход, выражение. В этом смысле эмоции по своей сути связаны с движением – изнутри и снаружи; мы ими движимы и движемся сами. Если помнить об этом, то невозможно не зам етить, как мощно «движимы» маленькие дети-аутисты: они бегают по комнате, качаются, машут руками, издают самые разнообразные звуки. Если спросить о причинах такого поведения, даже мои коллеги по профессии могут ответить: «Потому что они аутисты». Другими словами, эти детские движения соответствуют симптомам, свойственным аутистичной патологии. Наблюдение этого движения в детях всего лишь подтверждает, что перед нашими глазами определённо аутизм, и не сообщает ничего больше.

Насколько другими были бы наши действия по отношению к детям-аутистам, если бы мы смотрели поверх поведенческого «симптома», если бы в эти моменты мы видели детей движимыми мощными эмоциями – эмоциями, которые они могут не ощущать, источники которых для них в данный момент неизвестны, и всё же эти эмоции предназначены для того, чтобы служить им так или иначе. Даже мои дети с синдромом Аспергера, сидя в школе за партой, вертятся на стуле, неожиданно подпрыгивают, выбегают из класса, резко издают звуки или смеются.

Насколько другой была бы наша реакция, если бы мы смотрели на их движения в такие моменты как на следствие эмоциональной «загруженности», которой требуется выражение, вместо нашей концентрации на их поведении и попыток научить их сидеть смирно. «И все-таки, она вертится».

Вместо борьбы с программой мозга в такие моменты мы могли бы пойти с ней в ногу, поддерживая движение в детях – помогая его выражению – и понимая, какую «работу» пытаются проделать эмоции.

Чтобы понять работу эмоций, нам нужно представлять себе основную программу мозга. Так как мы по своей сути – социальные животные, чьё выживание и процветание зависит от других, эволюционная программа мозга должна облегчать нам зависимость от других, чему, в свою очередь, должны служить эмоции. Это объясняет основную программу мозга, главная задача которой – обезопасить привязанность, и соответствующую «работу» эмоций, состоящую в том, чтобы решить проблему с разделением.

Здесь мы подходим к наиболее глубокому пониманию того, почему мои дети с аутизмом так сильно «движимы». В корне аутизма лежат серьёзные проблемы со вниманием, возникающие из-за недостаточной эффективности процессов фильтрации, именно они влекут за собой далеко идущие последствия в плане развития – как на сенсорном уровне, так и на уровне отношений. Недостаточная способность отфильтровывать информацию приводит не только к постоянной неврологической перегрузке, но также и к серьёзным трудностям в установлении, поддержании и углублении привязанности. Мои дети с аутизмом просто не могут «держаться» за дорогих им людей. В результате этого они постоянно сталкиваются с сепарацией.

Именно разделение или даже его предвкушение переключает эмоциональную систему в аварийный режим, заставляя её работать на пределе, чтобы нами «двигать».

Именно ЭТО толкало моего сына постоянно задаваться вопросом: «Мама, кто-нибудь умрёт?! Кто-нибудь умрёт?!» Это не был бессмысленный тик. Мой сын испытывал смутную, но непреходящую угрозу разделения, которая ощущалась им так, как будто в любой момент он может лишиться кого-то близкого.

В моей работе я ежедневно вижу очень «громкие» проявления сепарационного комплекса во всей его мощи: вижу высокий уровень тревоги, который лежит в основе сильного возбуждения, тревожности и обсессивно-компульсивного поведения. Я наблюдаю высокий уровень фрустрации, приводящий к агрессивным выплескам и самоповреждению. Я вижу непреодолимое стремление к близости в отчаянном цеплянии за объекты, места, ритуалы и знакомые вещи. Вся палитра эмоциональных реакций, направленных на то, чтобы «сподвигнуть» нас на устранение разделения – это то, что мы видим в поведении детей с аутизмом. Именно ЭТО движет ими так сильно, хоть и не ОЩУЩАЕТСЯ осознанно. В глазах моих маленьких детей с аутизмом особенно виден огромный, невероятный уровень возбуждения. Они не знают почему, но им просто НЕОБХОДИМО двигаться.

Привязанность

В определённом смысле, психоаналитическая интерпретация аутизма Бруно Беттельгейма верна: мозг моих детей с аутизмом реагирует на состояние заброшенности – но не заброшенности из-за бессердечной матери-айсберга, а покинутости, рождающейся из их собственной глубокой неспособности «держаться» за свои привязанности. Из-за невозможности выносить такую заброшенность я наблюдаю порочный круг эскалации реакций, которые появляются в результате защитного отчуждения, возникающего почти всегда в большей или меньшей степени. Мозг вынужден защищать ребёнка. Происходит отстранение от привязанностей, и у нас возникает ощущение, что ребёнок живёт «в своём отдельном мире».

Я думаю, нас приводит в сильное замешательство, дезориентирует и очень тревожит, когда мы чувствуем это в детях. Мы ощущаем их душевное страдание и понимаем, что являемся в каком-то смысле ответом на него, но не можем достучаться до своих детей, чтобы предложить им то, в чём они так нуждаются. Мы испытываем совершенную беспомощность, и если в вас, как в маме ребёнка-аутиста, пробудится мать-медведица, то вы почувствуете такое глубокое отчаяние, с которым ещё никогда не сталкивались. Возможно, это объясняет, почему та эксперт по аутизму хотела заверить меня, что поведение моего сына было бессмысленным, всего лишь тиком. Наверное, она думала, что мне от этого станет легче. Возможно, от этого ей самой становилось легче. Очень сложно выдерживать чувства, которые вызывают в нас дети с аутизмом. Тяжело слышать зов, доносящийся из такого глубокого колодца. Но нам очень важно продолжать это делать.

Часто люди оказываются изумлены, когда видят, как быстро можно построить мостик к детям с аутизмом, если понимать их изнутри.

Посылая им очень чёткое приглашение в нашу жизнь и затем щедро используя глубоко заложенный в нас репертуар приёмов привязанности, особенно тех, которые задействуются во всём мире с младенцами (например, широко раскрытые глаза, приоткрытый рот, преувеличенная мимика, похожие движения, подражание и т.д.), мы можем снизить необходимость защитного отчуждения, а также компенсировать проблемы со вниманием, изначально мешающие ребёнку с аутизмом формировать надёжную привязанность. Другими словами, мы запускаем с ними взаимный танец привязанности. Как только танец начинается (а я ещё никогда не работала с аутичным ребёнком, который бы НЕ начал танцевать со мной каким-либо образом с самой первой встречи), мы можем перейти к игре. А как только мы начинаем играть, запускаются шестерёнки развития.

Это звучит очень просто, но с нашей стороны требуется высокий уровень внимательности и чувствительности для настройки на каждого ребёнка таким образом, чтобы установить с ним контакт и при этом не перегрузить его. Чтобы суметь работать с детьми-аутистами, нам нужны наши чувства. Только так мы сможем чутко вести их с помощью игры к их собственным чувствам (приглашая их в нашу жизнь, смягчая их, снижая защиты), что, в свою очередь, повысит обороты мотора, движущего процесс созревания.

Для детей критически важно, чтобы их родителям помогли найти свой собственный альфа-танец привязанности. Смягчение и танец, которые я устраиваю с ребёнком, надолго не задержатся, если танец не будет подхвачен родителями дома. В идеальном случае мы организуем большой расширенный круг танца привязанности, включая в него как можно больше близких взрослых ребёнка. Когда это происходит, то исчезновение этого дикого, наэлектризованного взгляда в глазах маленьких аутичных детей не займёт много времени. Ребёнок всё равно останется аутистом – мы не решили основную проблему с фильтрацией, но мы смогли достаточно её компенсировать, чтобы решение вопроса с разделением больше не являлось постоянным и главным приоритетом. Наступает период покоя – как минимум, на какое-то время. И мы можем начать игру.

Думаю, никого не удивит, что основной игрой, которую я использую с моими детьми-аутистами, являются прятки. Вся суть этой игры строится вокруг разделения. Мы играем снова и снова. Нам НУЖНО играть в неё снова и снова!

В который раз мы пережидаем период «прятания», то есть разделения, задерживая дыхание; мы играем с напряжением, потихоньку увеличивая время ожидания; мы дразним ребёнка предвкушением, когда уже известно, что наше воссоединение неизбежно приближается, и мы смеёмся с удовольствием и облегчением, когда снова оказываемся вместе. Этим мы занимаемся снова и снова, на каждой сессии. Экспериментируем с разными вариациями, то так, то иначе. До тех пор, пока ребёнок неожиданно «теряет интерес» к игре и начинает исследовать комнату в поисках новых занятий – вдруг найдётся что-то привлекательное в той коробке в углу, полной разноцветных блоков. Этот момент всегда вызывает у меня улыбку. Я отхожу назад и даю ребёнку следовать своей дорогой… Хоть я и остаюсь рядом, чтобы разделить и отреагировать на его чувство удивления миром или начать очередную игру в прятки.

По моему опыту, путь эмоционального развития детей-аутистов принципиально ничем не отличается от развития «нейротипичных» детей, хоть и занимает больше времени и требует больше поддержки от нас, взрослых, чтобы убрать с дороги препятствия для взросления – или хотя бы сократить их настолько, насколько это возможно. Я не верю в то, что их можно полностью компенсировать в большинстве случаев аутизма, однако я верю в то, что мы всегда можем хоть что-то компенсировать так или иначе.

Если у нас получается поддержать игру у ребёнка-аутиста, то мы многое можем сделать, чтобы помочь эмоциям выполнить для ребёнка свою задачу, учитывая три закона эмоций, о которых говорит Гордон Ньюфелд:

– эмоция стремится к выражению,

– эмоция стремится к осознанности и

– эмоция стремится к балансу.

В игре проявление эмоций происходит естественным образом. Мы можем поддерживать это, сохраняя с ребёнком эмоциональный контакт и оставляя эмоциональное наполнение игры в фокусе нашего внимания, деликатно или игриво помогая его выражению – для чего зачастую требуется всего лишь приветствовать экспрессию и делать то же самое за компанию.

Даже у детей с серьёзными случаями аутизма, которые не разговаривают, можно поддерживать осознанность, работая с помощью постоянного реагирования, экспрессивной жестикуляции, преувеличенного языка тела и других форм невербальной коммуникации – я использую большое количество подражательных звуков.

Ещё я обнаружила, что ребёнка бережно (и терпеливо) можно подвести к процессу адаптации – движению от злости к грусти, – совсем не используя языковые средства, и это прекрасная новость, учитывая, какой объём тщетности испытывают дети-аутисты!

Поиск баланса – смешанных чувств – это тот процесс, который я наблюдала и поддерживала у моих детей с синдромом Аспергера, иногда в игре (мы создавали фильмы, в которых исполняемые ими герои переживали всевозможные смешанные чувства), а иногда просто обсуждая и обдумывая с ними события, случившиеся за неделю.

Для моего сына путешествие к смешанным чувствам было особенно трудным, потому что его эмоциональная интенсивность очень усложняла смешивание. Но мы движемся в этом направлении. Сейчас он уже редко испытывает «чистоту» эмоций, которая раньше доставляла ему столько неприятностей в школе. Однако если чувства сына становятся слишком сильными – если кто-то говорит с ним чересчур твёрдым голосом (и он начинает беспокоиться, что он «плохой» или больше не нравится этому человеку, то есть, у него возникает угроза разделения), то он до сих пор может утратить свою уравновешенность…

На стороне ребенка

Я читала статью про аутизм с прекрасным названием: «Человечны и даже более чем». Для меня оно ёмко резюмирует концепцию аутизма. В самом своём истоке аутизм связан с тем, что больше всего нами «движет»: с разделением. В аутизме мы видим эмоцию, которая делает то, что ей и положено: пытается исправить проблему сепарации.

Там же наглядно видно, что происходит, когда способы, направленные на починку разрыва связи, не работают – когда у нас нет того, что нам больше всего необходимо для выживания и процветания, а именно, надёжной привязанности.

Но как только мы это понимаем, нам уже известно, что нужно делать. И это точно не стук по столу и требование прекратить. Как бы тревожно нам ни было слышать зов ребёнка из глубины колодца аутизма, его необходимо слышать, чтобы на него отвечать. И нам крайне важно выяснить, что нужно этому конкретному ребёнку, чтобы он смог услышать нас. Это не будет что-то экзотическое. Это будет нечто из нашего репертуара приёмов привязанности, но нам нужно будет прицельно настроить их именно на этого ребёнка.

Принимая во внимание то, что мы вряд ли сможем «освободить» ребёнка-аутиста от его основных неврологических проблем, тем не менее со своей стороны мы вполне можем компенсировать их для того, чтобы вместе начать танец привязанности.

Часто это будет довольно неуклюжий танец, но, по моему опыту, даже его достаточно, чтобы мы могли наслаждаться друг другом и получить много удовольствия от игры и исследования мира вместе… А ведь это совсем немало! Часто в наших силах сделать гораздо больше: убирая препятствия для взросления с помощью привязанности и игры, мы можем поддержать естественные процессы, которые впоследствии смогут «сподвигнуть» ребёнка на реализацию его истинного потенциала.

Джул Эпп (https://www.jule-epp.com/) – психолог, училась в Ванкувере и в Берлине, в данное время проживает в Берлине, интерн кафедры Института Ньюфелда, преподаёт онлайн-курсы на английском и немецком языках на разные темы, касающиеся детского развития, в том числе аутизма.

Перевод Ирины Маценко

Редактура Златы Волковой

Источник