Как чувствуют себя жертвы насилия

«Изнасиловали? Сама виновата». Три жертвы насилия рассказывают, есть ли жизнь «после»

История №1. «Мне не нравятся мужчины. С ними вроде бы хорошо, но потом становится нестерпимо мерзко и противно»

Пока мы общаемся, Лена качает на руках своего маленького сына. У нее еще есть дочка. Ей пять лет и вскоре она пойдет в школу. Лена не хочет отдавать ее в школу и планирует организовать домашнее обучение. Отцы у детей разные. Ни с одним из них отношения построить не удалось. Да и в целом мужчины Лену хоть и привлекают, но близость с ними ее тяготит, как тяготят флешбеки локальной войны относительно молодых, но безнадежно спившихся ветеранов.

Прежде чем перейдем к сути, оговоримся, что в ее истории не все однозначно. Когда она говорит о своей юности, вспоминает постоянное пьянство и подобие промискуитета:

— Спали все друг с другом, могли парнями или девушками поменяться. Могли спать втроем. И да, нам всем в среднем было по 16, – рассказывает Лена.

Футбольный стадион областного города. Парни и девушки в майках «Арии», «Пургена» и «Короля и Шута». Днем тут тренируются футболисты, а вечером на лавочке пьют пиво другие ребята. Понятное дело, что там, где компания крепко села на стакан, вскоре появится первый, присевший на иглу, – поэтому его сознание часто отключалось, и действия удовлетворяли потребности деформированной психики. Он казался всем неопасным. Мало ли вокруг неадекватных людей?

Лена идет по улице, он появляется из темноты и налетает на нее. Физически сильный, в глазах пустота. На имя не отзывается. Рот открыт, но звуков не издает. Лена одна, он один. Остальные ребята вроде бы рядом, но не докричишься и не дозовешься.

— И вот он бьет меня по лицу, кровь хлещет. На землю валит. Фонарей нет. Была бы юбка – были бы травмы. А так джинсы сорвал. Длилось все. Не помню. Пять минут. Может, меньше. Потом он просто будто бы переключился, да так и лежит на спине, – сейчас на лице Лены никаких эмоций. Она рассказывает об этом так, как рассказывала бы о том, как готовит утром омлет.

На вопрос, спали ли они раньше, отвечает уклончиво. Лена признается: этот опыт дал понять, что есть не совсем приятный секс по легкому принуждению, а есть боль, замешанная на страхе, и минуты, во время которых ты вспоминаешь все молитвы и думаешь, что лучше погибнуть сейчас от удушья, чем потом жить с этим долгие годы.

— Но нет, тогда я не думала о смерти. Хотелось вырваться быстрее. С порванными внутренностями, с разбитым лицом, да хоть без рук! Просто хотелось попасть в какую-нибудь светлую комнату и понять, что я в безопасности! – вспоминает Лена.

Как все внезапно началось, так же и прекратилось. Внезапно «друг» остановился, завалился на бок и уставился на полное созвездий летнее небо. Он так и остался лежать и вероятно «отключился», а она убежала в темноту.

Про этот случай мы вспоминали еще раз – Лена внезапно перешла на истерику и ор:

— Больше всего я жалею, что эту мр*зь тогда не арестовали! Он потом сел. Мне надо было написать письмо, что он меня изнасиловал. Надо было сделать, чтобы в камере узнали об этом (через несколько лет он надолго сел за хранение и распространение какой-то китайской химии). Чтобы его там опустили! Да его и так бы опустили!

Лена плачет и повторяет без конца то, что хотела бы с ним сделать. В милицию они не пошли. Все, что она сделала, – рассказала парню, с которым тогда встречалась. Компания панков и футбольных фанатов знает лишь один метод возмездия – физическая расправа. Лена никогда не обсуждала эту историю с теми, кто помог бы ей психологически пережить это.

— Понимаешь, мужчины. Мне не нравятся мужчины. С ними вроде бы хорошо, но потом. Потом оно возвращается, и становится нестерпимо мерзко и противно. Мне ни от кого ничего не надо.

Иногда она вновь возвращается в воспоминания о том вечере – тогда Лена может истерить и злиться. Но чаще всего она говорит про это спокойно – прошло уже больше десяти лет.

История №2. «Там девять или десять парней. Каждый из них ко мне приложился»

Скажу крамольную вещь: мы привыкли, что насилуют обычно девушек. Свою историю Иван тоже рассказывает с пугающим хладнокровием:

— Сами мужчины мне отвратны, а вот мужской член нравится. Понял это, когда опустили меня. В детском лагере, – рассказывает парень.

Первым делом спрашиваю, причиняют ли ему воспоминания об этом дискомфорт. В ответ он уверенно мотает головой. Говорит, что все равно. Прошу пересказать, как все было. Иван начинает с того, что с детства рос слабым ребенком с поздним половым созреванием, и когда родители отправили его в детский лагерь, его поселили с ровесниками. Те уже были куда более рослыми. Брянская область, конец девяностых. Все юноши тогда восхищались сериалами про бандитов – и в лагере устанавливались порядки на основе «воровских понятий». Разумеется, никто не знал, что это значит. Но фраза «давай по понятиям» звучала регулярно.

— Девушки им не давали. Ну, меня тогда поселили. В кубрик что ли, так мы это называли. А там нарисовался один авторитет – у него брат отсидевший был. Короче, он предложил пустить меня по кругу. А там девять или десять парней. Каждый из них ко мне приложился. Помню, что все они смеялись, – Иван рассказывает об этом так, будто это произошло не с ним.

Потом он уже добавляет, что сам видел, как в туалете старшие школьники принуждали к сексу детей из младших отрядов. Иван ненавидит свою страну и связывает ненависть со всеми порядками, в которых ему довелось расти. Но с тех пор он напрочь лишен табу секса с мужчиной. После того вечера его никто больше не насиловал:

— Били постоянно, да. Издевались физически. Мимо проходили, ударить могли. Но сексуальных контактов не было больше. В тот вечер это больше напоминало какой-то спонтанный массовый психоз.

Традиционно спрашиваю, почему он не обращался в милицию. И слышу в ответ искренний и заливистый смех, которым можно озвучить эфиры с юмористическими передачами в прайм-тайм.

— Какие менты? Ты что, больной? – то ли в шутку, то ли всерьез Иван добавляет, что «к мусорам идут только терпилы».

История №3. «Изнасиловали? Сама виновата»

Третья история будет лишена имен и диалогов. Мы учились в педагогическом университете и жили в общежитиях: четыре комнаты парней на этаж. Остальные – девушки. Во время очередной пьянки одна соседка призналась, что зарабатывает на жизнь проституцией. Она была вовсе не красавицей, коими изображают проституток в американских фильмах. Обычная девушка из деревни с довольно скудным умом и нарочито пошлым макияжем, что не помешало ей набрать проходных баллов в университет. Не сказать, что мы были с ней друзьями, но про этот случай она рассказывала легко и непринужденно, будто бы отвечала на вопросы экзаменационного билета. Больше всего в ее голосе пугало абсолютное равнодушие.

Изнасиловали ее пьяную «на вписке» старшие парни. Несмотря на ударную дозу алкоголя, она помнит каждую деталь и особенно – боль. С тех пор (с 15 лет) её половые органы потеряли чувствительность, а секс из эмоциональной близости стал занятием сугубо механическим. Насильников было несколько, и, так как она родом из маленькой деревни, никто не хотел огласки. Но из-за ее длинного языка история все равно всплыла, да только закончилась она не уголовными делами и посадками, а просто дурной славой этой девочки. Изнасиловали – Значит ты кто? Шлюха, которая сама виновата.

В проститутки она пошла, потому что падать ей больше было некуда, а репутация на малой родине от этого уже не сильно пострадала. Среди рядовых жителей изнасилованная пьяная девушка легко приравнивалась к дорожной продажной женщине. Поэтому больше всего она расстроилась, что после первого курса ее отчислили и пришлось возвращаться домой в Гродненскую область.

«Пять лет реабилитации после пятиминутного преступления». Комментарий психолога

Гештальт-терапевт Алисия Садовская специализируется на работе с психологической травмой. Я прошу её прокомментировать истории наших героев – она говорит, что каждый из них пережил настоящую психологическую травму:

«Под психологической травмой подразумевается любое непереносимое переживание, которое не может быть переработано психикой. Если событие можно «переработать», то мы можем говорить о стрессе. Стресс, в отличие от травмы, необходим для развития и не уродует личность. Травма сущностно изменяет личность. Иными словами, жизнь буквально делится на «до» и «после». Эти три истории – наглядный тому пример.

Несмотря на свою уникальность, каждая из этих трех историй проливает свет на такой феномен, как диссоциация. Диссоциация – это ключевой симптом психологической травмы и представляет собой психический процесс отделения от личности мыслей, эмоций, ощущений и действий, связанных с травмой. Основная функция диссоциации – предотвращение угрозы распада психики. Благодаря диссоциации психика может справиться с разрушительными, неистовыми и интенсивными аффектами, вызванными воздействием психотравмирующей ситуации. Возможно ли исцеление героев этих трех историй? На мой взгляд, возможно, но лишь по их желанию и запросу.

В любом случае, восстановление после такого «удара» – это долгий и кропотливый процесс, направленный сначала на принятие, затем на оплакивание и последующую интеграцию травматического опыта.

Это учитывая то, что прежде чем перейти непосредственно к терапии, необходимо установить прочный доверительный терапевтический альянс и дать жертве изнасилования необходимую поддержку и безопасность. Затем идет работа, связанная с приведением жизни жертвы в порядок. И только после этого можно приступить к работе с травмой. Работа с травмой вызывает сильное сопротивление, даже несмотря на то, что ее симптомы причиняют явный дискомфорт.

Источник

ЖизньЖенщины, пережившие сексуальное насилие,
о концепции «жертвы»

«Насилие оставляет след навсегда, оно меняет человека»

Харассмент и насилие были одной из главных тем 2017-го — но в этом году обсуждение только продолжается. Один январь подкинул сразу несколько поводов задуматься: акции #TimesUp на церемониях «Золотой глобус» и «Грэмми», новые обвинения (в адрес Джеймса Франко, Азиза Ансари, фотографов Марио Тестино и Брюса Вебера и не только), нашумевшее письмо ста француженок, которое подписала Катрин Денёв, высказывание Брижит Бардо и многое другое.

Похоже, мир наконец готов к масштабному разговору о насилии и серьёзному пересмотру норм — и наконец понять, где проходит грань между домогательствами и флиртом. Важная часть этих перемен — изменить отношение к жертвам насилия. Мы поговорили с четырьмя женщинами, пережившими изнасилования, о том, как они справились с этим опытом, что они думают о движении #metoo и как они относятся к собственно слову «жертва».

Татьяна

От жертвы ждут типичного поведения и следования навязанным правилам — пережившие же присваивают собственный опыт и делают с ним, что захотят

В моей жизни было несколько случаев насилия и бессчётное количество историй домогательств и попыток насилия, которых удалось избежать, — и ранят они абсолютно все, хотя и в разной степени. Первый случай произошёл, когда я ещё даже в школу не ходила, а пару лет назад педофила посадили — поймали с маленьким мальчиком. Последний случай произошёл несколько лет назад на свидании, и я даже не пыталась сопротивляться — не могла поверить, что это происходит со мной, только умоляла всё это прекратить. Случившееся спровоцировало тяжёлую депрессию, на лечение ушло три года. Я потеряла работу и пять зубов, потратила все свои сбережения, набрала пятнадцать килограммов и обнаружила у себя седые волосы, не раз пыталась навредить себе физически.

Сейчас я в целом в порядке: до сих пор каждую неделю хожу на психотерапию, хотя эта тема поднимается уже редко, медикаментозное лечение закончилось больше года назад. Помимо терапии и работы с психиатром поддерживают меня разные ресурсы. Во-первых, внутренние: я придерживаюсь здорового образа жизни, соблюдаю психогигиену и при необходимости обращаюсь к специалистам. Во-вторых, внешние: невероятно помогает поддержка друзей, я особенно остро ощутила это во время #янебоюсьсказать, когда мой рассказ о личном опыте спровоцировал не только волну негатива, но и большую поддержку. В-третьих, мне очень важно работать для людей, это помогает ощутить почву под ногами. Блог о сексе я веду и затем, чтобы чётче обозначить разницу между сексом и насилием. Я хочу, чтобы страшные вещи происходили как можно реже, а оценивались бескомпромиссно.

Важно понимать, что насилие оставляет след навсегда, оно меняет человека, и даже если ты «справилась и пошла дальше», это всё равно остаётся с тобой и никогда не стирается из памяти. Однако ярлык жертвы статичен и не предусматривает развития, поэтому правильнее говорить «пережившие сексуальное насилие». Длинно, зато верно, поскольку переживание — это процесс, причём сугубо индивидуальный. От жертвы ждут какого-то типичного поведения и следования навязанным правилам — пережившие же присваивают собственный опыт и делают с ним, что захотят.

Ещё и поэтому так существенно говорить вслух о любых случаях нарушения сексуальной неприкосновенности. Чем больше разных историй мы услышим, тем меньше останется представлений о «настоящем насилии» — зато станет заметно, насколько это распространено и насколько разные формы принимает. Худшее же, что происходит с пережившими насилие, — это стигматизация. Любой человек представляет собой гораздо большее, чем приключившаяся с ним беда, но «жертва изнасилования» — несмываемое пятно, которого никогда не бывает у, например, «жертвы террориста». Хотела бы я, чтобы таким пятном стал «насильник» — и фокус сместился бы на совершающих насилие.

Таисия

Люди совершенно не понимают, как с тобой дальше разговаривать

Насилие в той или иной форме происходило со мной регулярно начиная лет с восьми. Дважды я была изнасилована — когда мне было тринадцать лет и когда мне было пятнадцать. Сначала мне, пожалуй, помогала справиться с этим исключительно внутренняя сила. Также сработал защитный механизм: я решила считать, что всё нормально, это не изнасилование, я сама этого хотела и только я в этом виновата. Тогда это помогало справиться с травмой, но впоследствии такая установка начала мешать жить — и следующим этапом стала психотерапия. К психотерапевтам я начала ходить лет с восемнадцати, но настоящий прорыв случился, только когда мне было уже тридцать. Я понимаю смысл деления на «жертв» и «переживших» и почему появился термин «survivors». Сама я себя называла всё-таки жертвой изнасилования. Почему именно так — у меня нет ответа.

Акция #янебоюсьсказать не была первым движением против насилия — до того они уже были на Западе. #Metoo — из последних и самых громких, в том числе потому что был затронут Голливуд, а это, естественно, многократно увеличивает резонанс в обществе и в СМИ. О письме ста французских женщин я знаю, но, признаюсь честно, его не читала, поэтому судить о нём никак не могу. Но я понимаю, что на любое действие возникает реакция, и это одна из возможных.

Многие люди просто не готовы к переменам, и статус-кво устраивает многих мужчин и даже женщин. Часто люди боятся их, считают, что «маятник феминизма» качнулся слишком далеко, что будут, как пугают, сажать за то, что мужчина уступил место в автобусе или приоткрыл дверь, что в харассменте смогут обвинять за любой взгляд. Возможно, какие-то обвинения и были чрезмерными, но, думаю, так устроено любое движение и прогресс. Сейчас мы находимся на этапе, где всё бурлит и кипит, но со временем всё успокоится и установятся новые нормы.

Я очень надеюсь, что реакция «сама виновата» навсегда уйдёт в прошлое, потому что более негативного, уничтожающего ответа я не знаю. Ты догадываешься, что что-то не так, начинаешь подозревать, что ты стала жертвой насилия, но терзают сомнения; не хочется верить, что это могло с тобой произойти. Так я сомневалась почти двадцать лет, тоже думала, что, может быть, сама виновата. Когда человек десять накидываются на тебя и говорят: «Сама виновата», — конечно, тебе очень плохо, ты перестаёшь ориентироваться, откатываешься назад в прохождении через травму и восстановлении.

Другая реакция — это когда люди совершенно не понимают, как с тобой дальше разговаривать. Мне кажется, это случилось со мной в школе: мои одноклассники, так или иначе узнав о том, что случилось, просто не знали, что делать — и стали меня игнорировать. Отчасти это связано с возрастом — откуда детям знать, как реагировать на такое, — но и у общества в целом тоже нет ответа. Я до сих пор с этим сталкиваюсь, когда люди, узнав мою историю, не понимают, что, собственно, дальше сказать. Я считаю своим долгом в этот момент им помочь начать диалог. Говорю: «Всё в порядке». Начинаю успокаивать: «Смотри, ничего такого, в общем, страшного, на самом деле главный тезис — что всё это преодолимо, чем раньше начать заниматься такой травмой, тем лучше». Сейчас я чувствую себя сильнее и в более зрелой позиции, чем большинство собеседников, которым мне нужно помочь вести эту дискуссию.

Александра

Это не часть меня. Я женщина, человек, личность, педагог, но не пережившая изнасилование и не жертва изнасилования

Это произошло в 2010 году. Пережить изнасилование мне помогли психотерапия и поддержка друзей. Особенно важным было осознать, что произошедшее было изнасилованием, и снять с себя чувство вины. Несколько лет я работала над собой, открывая новые и новые грани произошедшего, и со временем избавилась от ненависти к мужчинам, отвращения перед сексом, вагинизма и страха.

Я бы не назвала себя ни пережившей изнасилование, ни его жертвой, так как не считаю произошедшее со мной основанием для того, чтобы это стало частью самоидентификации. Что произошло, то произошло. Но это не часть меня. Я женщина, человек, личность, педагог, но не пережившая изнасилование и не жертва изнасилования.

Движение #metoo и предыдущее — #янебоюсьсказать — показали масштабы проблемы. С одной стороны, вскрылось, сколько женщин подвергались насилию, с другой — что мужчины совершенно об этом не знают. Патриархальная пропаганда привела к тому, что мужчины считают нормальным приставать к сопротивляющейся женщине. По статистике, большинство изнасилований совершается не незнакомцами в тёмных подворотнях, а хорошими знакомыми жертв. И это ведь не космические мудаки, которых Злой Разум отправил к нам с другой планеты. Это обычные мужчины, которые под влиянием культуры насилия изображают из себя мачо. Оба флешмоба были очень мощными и вдохновляющими. Здорово, что женщины обретают голос и громко говорят о проблемах.

Теперь по поводу письма француженок. Движение против Вайнштейна, как мне кажется, в какой-то момент действительно превратилось в «охоту на ведьм»: десятилетиями сдерживаемая сила униженных женщин в Голливуде внезапно разрушила барьеры и затопила всё на своём пути. Под раздачу попали все, стихия не пощадила никого. Естественным образом сформировался противовес в виде группы француженок, которые, на самом деле, озвучили точку зрения очень многих людей. Я подозреваю, что во Франции харассмента меньше, так как в Голливуде очень мощная киноиндустрия: много денег и власти приводят к системным злоупотреблениям.

Я полностью прочитала письмо, подписанное Катрин Денёв, и не заметила в нём ничего ужасного. Просто другая точка зрения. Мне показалось, что авторы хотят сохранить возможность как заявлять о своем желании (пусть и неуместно), так и явно отказывать. Быть честными в своих намерениях и с той, и с другой стороны, без страха, что за неловкий флирт кого-то вдруг посадят, а за отказ — лишат перспектив.

Это письмо открыло путь для дискуссии о границах допустимого поведения, и рано или поздно социум придёт к консенсусу, сделает правильные выводы — но для этого надо много говорить и слушать. Волна обвинений в насилии снесла как безусловных мудаков (как тот же Вайнштейн, с которого всё и началось), так и мужчин, чьё поведение было неоднозначным, неприятным, но не преступным. В данном случае я считаю это необходимой жертвой после десятилетий и веков замалчивания проблемы харассмента и насилия в отношении женщин. Но со временем ситуация должна прийти к равновесию.

В отношении к жертвам насилия нужно изменить очень многое. Самое главное — перенести ответственность за произошедшее с жертвы на преступника. Сейчас за всех отдувается пострадавшая женщина, которая подвергается многократной ретравматизации. Нужно обладать большой силой духа, чтобы пройти через всё это. Женщине говорят, что она была «неправильно» одета, «неправильно» себя вела, находилась в «неправильном» месте и так далее. Я была в дороге, остановилась в отеле, была грязной и в большой старой выцветшей футболке в катышках — и что, это меня уберегло?

Стереотип, что насилуют только на тёмных улочках, очень мешает по нескольким причинам. Во-первых, если изнасилование происходит при других обстоятельствах, очень легко впасть в ступор, потому что не веришь происходящему и не понимаешь, что происходит и как так получилось, — это снижает способность сопротивляться, так как ты к этому совершенно не готова. Во-вторых, трудно осознать происходящее как изнасилование, если преступник — твой близкий или «просто хороший» человек. В-третьих, это переносит ответственность на жертву. Но кто кого насилует? Кто совершает действие?

В общем, в отношении общества к жертвам нужно перевести стрелки на насильника и с него спрашивать по полной строгости закона. Нужно не женщин учить вести себя «прилично», а учить мужчин не насиловать.

Источник