Как аутисты чувствуют людей

Ребенок-аутист видит и слышит мир иначе

Интервью психолога-педагога Центра лечебной педагогики

Аутизм — диагноз для России относительно новый и звучит весьма пугающе. Семьи, в которых растет ребенок-аутист, окружены стеной недоверия и враждебности, обычные люди стараются увести своих детей подальше от «особенных» со словам «как бы чего не вышло». О том, что следует знать родителям аутистов, самим аутистам и окружающих их людям, в интервью рассказала педагог-психолог Центра лечебной педагогики и дифференцированного обучения «Наш дом» Наталья Клыкова.

— Наталья, начнем с азов — что такое аутизм? Бытует мнение, что таких детей с каждым годом становится все больше.

— Аутизм называют аномалией психического развития. Раньше, как раз лет 20-30 назад, детям с расстройством аутентичного спектра ставили диагноз «ранняя детская шизофрения». Однако действительно сейчас таких детей стало больше. У нас в России нет достоверной статистики, в США — есть, так вот там фиксируют последние 10 лет рост числа таких детей. С чем это связано? Есть масса гипотез. Возможно влияние различных факторов: от генетических до экологических. Есть версии, что аутизм — результат вмешательства в иммунную систему в результате вакцинации либо серьезной вирусной инфекции. И есть совершенно необъяснимые случаи. Что стало первопричиной? Экология, мутация генов — неизвестно.

Сейчас диагноз «аутизм» ставят детям с совершенно различной симптоматикой, практически всем детям, у которых возникают сложности с коммуникацией. Я категорически против обобщения, когда наблюдение над одними детьми формирует мнение о подобных детях вообще.

— Но как обнаружить признаки аутизма у ребенка, если вы говорите о различной симптоматике?

— Внимательная мама всегда увидит, что ее малыш чем-то отличается от остальных детей. В совсем раннем возрасте о таких говорят, что ребенок совершенно «беспроблемный». Тихий, предпочитает побыть один. Из возможных «странностей» — не любит, когда к нему прикасаются, не говорит, не смотрит в глаза. Как только мама почувствовала неладное, нужно бегом бежать к специалисту.

— Психиатру?

— Вот здесь у нас как раз очень большой провал — сложно четко обозначить специалиста, который поставит верный диагноз. Мало какая мама решится сразу отвести своего ребенка к психиатру. Но если у вас есть невролог, который давно наблюдает ребенка, то его рекомендации были бы очень кстати. И он сможет отличить один из признаков аутизма — когда, например, ребенок совсем не смотрят в глаза собеседнику — от возрастной особенности, когда дети просто не научились фиксировать взгляд. И проблемы с речью могут быть вызваны массой причин, а не только расстройством аутистического спектра.

— А если семья живет в регионе, где обычных-то педиатров мало, не то, чтобы хороших неврологов и психотерапевтов.

— Если появились серьезные опасения — копить денег, хватать ребенка и везти в столичные центры. Это Центры лечебной педагогики, существует также Фонд содействия решению проблем аутизма в России «Выход». Читать интернет-форумы родителей, чьи дети больны аутизмом — искать жителей вашего региона и спрашивать, спрашивать. Родительские сообщества есть по всей России. Но большая проблема в том, что полностью отсутствует государственная поддержка семей с детьми-аутистами. Поэтому даже московские мамы часто не знают, куда бежать. Но важно понять: сами родители могут многое сделать, чтобы помочь ребенку. Это ваш ребенок, он нужен, прежде всего, вам! ИА REGNUM: Когда могут поставить диагноз аутизм, чтобы исключить возрастные особенности и специфику индивидуального развития?

До 2,5 — 3 лет диагноз официально не ставят. Если у мамы есть опасения, она волнуется — могу дать совет заниматься с ребенком больше. Берите книги, рекомендованные для занятий с детьми с аутизмом — и занимайтесь! Лучше перестраховаться, не ждать диагнозов.

— Какую литературу вы порекомендовали бы почитать родителям, которые столкнулись с таким диагнозом — или боятся с ним столкнуться?

— Можно почитать про методы сенсорной интеграции, про ABA-терапию. Замечательная есть книга, ориентированная на родителей — «Детский аутизм и ABA» Роберта Шрамма, вышла совсем недавно. Особый интерес вызывает книга «Особое детство» Ирис Юханссон: автор — психолог из Швеции с диагнозом «аутизм». Юханссон описывает то, как она чувствует и воспринимает мир, что происходило в ее детстве, что ощущает внутри себя аутист. Эта книга очень важна для тех, кто хочет понять своего ребенка.

— Что вызывает наибольшие сложности при взаимодействии с ребенком-аутистом?

— У них другое мировосприятие. Поведение таких детей воспринимается по меньшей мере странно. Например, повышенная сенсорная чувствительность — дети очень остро чувствуют запахи, ощущают движения, слышат звуки. Обычному человеку сложно понять, что ребенку физически больно, когда кто-то говорит голосом определенного тембра. Аутисты не всегда могут выделить из гула голосов обращенную к ним речь — представьте, что вместо одного человека они слышат одновременно тысячу равных для них по значимости звуков. Дети затыкают уши, могут начать громко кричать — только для того, чтобы абстрагироваться от сенсорной перегрузки, перекрыть каналы связи за счет крика. Это — акт самосохранения. А окружающим кажется, что ребенок истерит, они видят его мать, которая пытается и малыша успокоить, и как-то взаимодействовать с окружающими, и считают ее такой же истеричкой.

Еще пример. Для снижения тревожности аутисты часто используют стереотипные движения, ритуалы — чтобы все совершалось понятно и предсказуемо. Например, идти одним определенным привычным маршрутом, пересчитывать колышки на знакомом заборе и так далее. Если ему в этот момент помешать, у него происходит «перезагрузка» — ему нужно вернуться в исходный пункт, чтобы пройти все заново и без препятствий. А если на пути ребенка стоит человек, обойти которого — значит нарушить маршрут, ребенок встанет напротив и будет стоять, ожидая, что человек уйдет. Может начать кричать и толкаться. Не все люди спокойно на это отреагируют — отойдут в сторону, хотя именно это и помогло бы избежать конфликта. Да, такая реакция существенно отличается от реакции среднестатистического ребенка.

И таких реакций — миллион, всех не перечислить. Это отличное от других восприятие действительности. Например, аутисту важно то, что обычному человеку кажется мелочью. Аутисты очень детализируют действительность: для них уникальной является каждая ситуация. Например, возьмем два антоновских яблока — для нас это два яблока, мы можем обозначить совокупность. Аутист — не может. Для него — это разные яблоки. Разного размера, может быть, формы, цветовых оттенков, есть масса критериев, по которым одно яблоко отличается от другого. Их не два — это одно яблоко и еще одно яблоко. Или базовый навык — мытье рук. Для аутиста это каждый раз разная ситуация: разное время, разная температура воды, полотенце, запахи, состояние здоровья. Таких детей именно поэтому приходится многим вещам обучать каждый раз заново.

Аутисты очень лингвистически чувствительны. Например, мы показываем ребенку изображение яблока и спрашиваем — Что это? Аутист может молчать в ожидании конкретизации вопроса. Потому что он его не понял: «это» — что именно? Бумага, на которой изображено яблоко? Книга? Круг? Тыкающий палец? От того, как именно задается вопрос, зависит и ответ.

Как рассказывает о себе Юхансон — иногда к звукам примешиваются ощущения, цветовые картинки, и тогда аутист может вообще перестать вас слушать. У него смещены приоритеты — он не понимает, что слушать говорящего важнее, чем впитывать другие ощущения.

— Еще распространенным мнением является то, что у таких людей иные морально-этические нормы.

— Неверно. У таких людей их просто нет. Норма — это свод правил, применяемых в обобщенной ситуации. Но если нет возможности выделить общее — то о каких нормах и правилах можно говорить?

— Существуют еще два противоположных мифа об аутистах: одни говорит о том, что они умственно отсталые, второй — что гении.

— Неверно думать, что они умственно отсталые — у большинства сохранен интеллект. Более того — природа не терпит пустоты — и очень часто такие дети проявляют необыкновенные таланты в других областях деятельности, не связанных напрямую с коммуникацией. Кто-то лучше считает, рисует, копирует изображения с фотографической точностью, чертит, пишет потрясающие стихи. Наша задача — как психологов — увидеть потенциал и начать с ним работать. Чтобы в дальнейшем, возможно, это стало профессией, способной прокормить. Нельзя не думать об этом. Если же нарушен интеллект, то это не является следствием аутизма, а, скорее всего, произошло в результате не связанных с ним нарушений центральной нервной системы.

— Когда рядом с ребенком родители, ситуация более-менее прогнозируема. Но дети вырастают — что с ними происходит?

— Не все складывается хорошо и легко, однако и у обычных людей бывают трудности. Но в случае с аутистом: если его научили коммуницировать, то некоторые странности в поведении все равно сохраняются. Так, разумный, образованный, серьезный человек, который умеет хорошо, и даже несколько высокопарно, говорить — не знает таких казалось бы элементарных вещей, как взять другого за руку, поцеловать. И на это люди всегда очень остро реагируют. ИА REGNUM: На ваш взгляд, в нашем российском обществе остро стоит проблема толерантного отношения к детям-аутистам?

В нашем обществе большие моральные силы людей тратятся на решение бытовых и экономических проблем. Сложно в этой ситуации ждать, что люди начнут проявлять большую терпимость по отношению к детям-аутистам. Уставшие, замотанные люди не будут тратить свои силы на особых детей.

— Диагноз аутизм — это путь к инвалидности?

— В России это инвалиды детства. Однако есть различные типы диагнозов — это и ранний детский аутизм, и расстройство аутистического спектра. Диагноз ставят сначала на год, впоследствии могут снять — бывали такие случаи. Ясно только то, что нельзя ставить крест на этих детях, они могут существовать в нашем мире, адаптироваться, самостоятельно себя обслуживать. Кто-то делает это лучше — кто-то хуже, есть более — или менее коммуницирующие дети, но помочь им найти себя в этом мире нужно обязательно. Окружающим людям хотелось бы пожелать быть более терпимыми к этим детям — даже не смотря на нехватку внутренних моральных ресурсов. Таких детей становится больше, и помочь им жить в этом мире — это, пожалуй, задача не только родителей, но и любого зрелого человеческого общества.

Источник

Человек с аутизмом стал взрослым. Как он живет в обычном мире и чем может помочь семья

Евгений Попов, сын:

— Синдром Аспергера — это высокофункциональный аутизм. Мне сложно понимать некоторые социальные ситуации, сложно оценивать эмоции других людей и как-то выражать свои.

Я научился иногда отключать некоторые негативные эмоции, и, может быть, мне это даже легче, чем нейротипичным людям. В момент, когда страшно, отключать страх, например. Я больше взаимодействую с миром через разум, логику, а не через эмоциональную составляющую.

Технически у меня выработались некоторые приемы. Я, например, себе часто говорю, что любая эмоция или чувство — это всего лишь нейрохимическая реакция в моей голове. И что она не имеет отношения к реальности. Плюс я всегда различаю такие слова, как «опасный» и «страшный». Страшный — это тот, что вызывает чувство страха, а опасный — тот, что имеет шанс тебе навредить. Например, лететь на самолете может быть очень страшно, но безопасно. А на мотоцикле ездить не страшно, но опасно.

Игорь Шпицберг, отец:

— Дети с аутизмом очень-очень разные. У людей с расстройством аутистического спектра бывает и органическое поражение нервной системы, и генетические заболевания. И аутизм может возникнуть у ребенка без каких-либо заболеваний. А проявляется по-разному и в разном возрасте.

Иногда бывает, что сразу заметно что-то, а чаще всего, если нет каких-то явных нарушений развития, РАС проявляется где-то с полутора лет. И ровно в этом возрасте в мире ребенка могут занести в группу риска, есть специальная система, тест М-CHAT, которая позволяет это сделать.

Что касается Жени, какие-то вещи были сразу видны, какие-то нет и что-то было понятно, а что-то не очень. В частности, это выражалось в том, что у него не было речи достаточно долго, не было коммуникации в привычном понимании этого слова, была избыточная активность и масса всяких разных проявлений, которые говорили, что что-то не совсем так. Но это было давно, Жене 31 год, не все помнится, и кое-что забылось уже.

Когда Женя был маленький, аутизмом уже занимались, и в нашей стране тоже, но было не так много людей и организаций. Наш центр «Солнечный мир» одним из первых в России создавал развивающую среду с множеством занятий. Классические врачи в то время либо ничего не ставили, либо говорили про детскую шизофрению. К сожалению, они ничем помочь не могли на том этапе. Ничего, что дало бы алгоритм действий, устраивающий родителей, услышать не удалось.

Женя ходил в обычный детсад, в этом смысле нам повезло. Садик был очень хороший, и относились к сыну в целом нормально. Женя всегда был добрый, но мог что-то не то делать. И сейчас что-то не то делает, но и я что-то не то могу делать, так что в целом нормально.

Женя спросил: «Пап, я псих?»

— Я всегда чувствовал, что со мной что-то не так. По математике у меня были двойки, и учительница, когда я однажды подрался с каким-то мальчиком, сказала: «Иванов! Ты же понимаешь, что ты нормальный здоровый человек, а вот Женя — он больной, сумасшедший». И прочие вещи.

Я узнал, что у меня аутизм, в «Солнечном мире», когда мне один из сотрудников проболтался.

— Да, я ему не говорил. Ну, на самом деле сейчас политика в мире, общий подход, что детям надо про это говорить. Если ребенок понимает, что у него есть некое состояние, ему проще существовать. У меня бронхиальная астма в детстве тяжелая была, я не мог бегать. Я знал, что нельзя, и просто не бегал. И кстати, я вот Жене себя в пример приводил.

И ты также, когда чувствуешь, что у тебя возбуждение, что не можешь сдержаться, не ходи, просто придержи себя. Но я никогда не говорил, что у него аутизм, потому что Женя маленький был в такие годы, когда означало… В пятом классе, наверное, был разговор с этой учительницей. И сын мне говорил: «Пап, я псих?» Вот такой вопрос задавал. Я отвечал: «Нет, ты не псих, что за глупости». А может, мне не хватило смелости объяснить. Но, конечно, это делать надо.

[Когда узнал о диагнозе сына], я сам про аутизм ничего не знал. И вокруг никто ничего сказать не мог. Ужасы какие-то рассказывали. Но я почему-то на Женю смотрел и не верил в то, что мне рассказывали.

Да, он на меня особо не реагировал. И странно смотрел. У меня даже возник метод коррекции особенностей развития сенсорных систем, который имеет медицинский патент. Ну мне надо было с сыном как-то общаться.

У меня было поначалу ощущение, что Женя вообще не слышит, не видит.

Или видит, но меня не слушает, не реагирует. Потом я понял, что видит, но смотрит как-то странно. Не просто глаза в глаза, а, например, смотрит в сторону и берет объект абсолютно точно. Тогда я предположил, что он периферическим зрением пользуется.

Я видел в нем огромное количество особенностей. Некоторые из них были сложные. Необычные. Ну как с ним взаимодействовать? Но когда мне про него ужасы рассказывали психиатры, сердобольные тетеньки, я не верил.

Дурацкий анекдот расскажу. Бриллиантовая свадьба, бабушку спрашивают: «Неужели вы за все эти годы никогда не думали о разводе?» — «Нет, только об убийстве». Конечно, об убийстве мы не думали, и тяжело очень. И сейчас не так, чтобы все хорошо, всякое бывает. Но не знаю. Как-то вера не пропадала, наверное. И Женя на самом деле самостоятельный, слава Тебе Господи. Есть те, которые не станут настолько самостоятельными.

Это же не значит, что они чем-то хуже или менее прекрасны. Конечно, любой родитель мечтает, чтобы его ребенок стал самостоятельным, и надо за это бороться изо всех сил.

Когда отрезан от коллективного разума

Евгений Попов, сын:

— Мне сложно сопереживать другим людям, сложно даже понять, что они чувствуют: когда стоит утешить, когда нет, это моя слабая сторона. Но зато я довольно хорошо понимаю, как работают компьютеры, мне нравится математика, шахматы. Я хорош в том, что касается логики и интеллекта.

Например, человек говорит, что хочет побыть один: «Пожалуйста, отойдите от меня и не трогайте». А я все равно пытаюсь лезть ему в душу и говорить: «Ладно, расскажи, в чем дело, ты же понимаешь, что в этой ситуации ты сам был виноват», — то есть пытаюсь ему логически объяснить.

Игорь Шпицберг, отец:

— У нас был очень показательный момент. Год, наверное, назад Женя мне неожиданно говорит: «Я понял, что людям не всегда интересно то, что я им говорю». Считаю, это круто, некоторые никогда не понимают этого.

Женя стал гораздо лучше за последнее время. Например, недавно появилась рефлексия. Да, у него есть сложности с распознаванием эмоций, но он и не замечал, что их плохо распознает. Это приводило к конфликтам с людьми, кто-то обижался сильно, и я тоже периодически, то есть он не чувствовал и не обращал на это внимания.

Сейчас Женя хорошо отслеживает, когда что-то пошло не так, пытается проанализировать, понять и, мне кажется, сейчас гораздо лучше разбирается.

Евгений Попов, сын:

— У меня ощущение, что все нейротипичные люди объединены коллективным разумом и могут читать мысли друг друга и быстро распознавать, а я от этого отрезан. И чувствую, что не получается в их мир влиться.

Я думаю, что и у нейротипичных людей часто бывают недопонимания. Об этом писал Мортимер Адлер, он ввел такой термин, как «коробочка». Есть какое-то слово или понятие, и разные люди его собственным смыслом наполняют. То есть для одного слово «отдых» — это прыгать с парашютом или гонять на байке, а для другого — лежать в кровати и смотреть «Игру престолов». Отсюда несостыковка ценностей.

Есть внешний мир, который мы можем измерить, построить математическую модель, то есть мир фактов и идей, и мир наш внутренний, субъективный, который на внешний мир накладывается.

Я думаю, мне, да и, наверное, любому человеку нужно научиться видеть чужой мир и то, как там нанесена эмоциональная окраска.

Я читаю много книг по психологии и пытаюсь замечать эти процессы, которые происходят в других людях. Например, Эрик Берн, «Игры, в которые играют люди», «Агрессия» Конрада Лоренса и множество других.

Только я ответственен за то, что происходит в моем внутреннем мире, за то, на кого я обиделся или кого считаю хорошим или плохим. Все эти вещи находятся только у меня в голове. На самом деле хороших людей в объективном мире не существует, как не существует хороших кошек или собак. Существует только отношение к ним. И мы можем выбрать — хорошо относиться к другим людям, как-то им помочь, сделать их жизнь более радостной и счастливой.

Шпаргалки на экзамен проносил в голове

Евгений Попов, сын:

— Я был в Италии, в мишленовском ресторане. И там заказать кока-колу было бы социально неадекватно. Поэтому я заказал бокал вина. Я почувствовал небольшое расслабление и головокружение. И решил не перебарщивать.

Мне не нравится состояние, когда я не могу думать, то есть когда мысли туда-сюда скачут. Мне нравится, когда я сосредоточен и чувствую все. Наверное, потому что я взаимодействую с миром через логику. А когда пьешь, логика меняется. Я теряю почти единственный инструмент взаимодействия с миром, и это как-то сложнее.

Игорь Шпицберг, отец:

— Не, ну Женя молодец, конечно, однозначно. Понятно, что много усилий родителей было приложено, чтобы ребенок развивался, но он сам боец и старается очень.

Евгений Попов, сын:

— Я неплохо разбираюсь в компьютерах, еще у меня довольно хорошая память, я могу запоминать колоссальное количество информации и даже экзамены сдавал, шпаргалки проносил в голове, то, что не понимал, зазубривал — куски текста.

Игорь Шпицберг, отец:

— Мы обнаружили на первой сессии интересную вещь. У Жени были проблемы с выведением формул, никак не получалось, а потом выяснилось, что он может сфотографировать глазами и нарисовать потом. И это выручало в ряде случаев. А был случай, когда он ко мне пришел, лет в 18.

«Пап, что-то я поглупел, страшно поглупел». — «А чего поглупел?» — «Ну вот раньше я мог 200 слов выучить, а сейчас 150 только».

— «Слушай, — говорю, — я могу 5 запомнить, и все». — «Да не может такого быть».

Я не поверил. У меня на столе какой-то журнал валялся. «Запоминай слова», — и говорю ему слова, а сам подчеркиваю, чтобы не забыть. Он реально 150-160 слов запоминает. Женей это не воспринималось как сверхвозможности, он думал, что у всех так. Это в жизни реально помогало.

И сейчас он действительно очень круто разбирается в программировании. Когда он был маленький, лет в 7-8, было действительно сложно, а вот в 15 были большие проблемы с математикой. Огромные. Он очень плохо учился, очень тяжело было. Именно с математикой. Может быть, логика вот эта, по которой преподают математику, не стыковалась в сознании. А когда самостоятельный процесс пошел, оказалось, что действительно способности очень хорошие, и как программист он достаточно крутой, он зарабатывает хорошо, что приятно.

Работа и собственная квартира

Евгений Попов, сын:

— Аутизм — это когда свет слишком яркий, звук слишком громкий, тактильные ощущения слишком сильные, поэтому аутисты пытаются закрыться от мира. Я помню, что в детстве часто прокручивал одну и ту же мысль по много миллионов раз, часто неосознанную. Математика, шахматы, компьютерные игры — это тоже прием, как закрыться от мира. Там мир довольно упорядочен — формулы, множества, функции. Таким образом тренируешься это делать.

Я хожу на работу, работаю программистом. Ну, в принципе так я справляюсь. Если возникает какой-то вопрос, я создаю разные майнд-карты ( mind map — способ фиксации процесса мышления, техника восприятия. — Прим. ред.) и пытаюсь с их помощью найти ответ.

Игорь Шпицберг, отец:

— К счастью, у меня сын-программист. Половина программистов выглядят совершенно обычно, а половина — немножечко странно, и Женя не очень выделяется. Выделяется, но не очень. Надеюсь, никто не обидится, программисты нас смотрят.

Евгений Попов, сын:

— У меня есть мечта — хочу делать компьютерные игры. Но эта мечта звучит примерно так же, как «хочу стать писателем, космонавтом, режиссером».

— Ну нет, реальнее, чем космонавтом, — возражает Игорь.

— Ну хорошо, как писателем, то есть это довольно сложная вещь. Я пытаюсь в эту стезю направиться, но пока работаю обычным программистом.

Игорь Шпицберг, отец:

— Ну, непросто это все. Более-менее самостоятельно Женя начал жить лет 7–8 назад. В институте еще учился. Ну, как самостоятельно — в отдельной квартире. Понятно, что и бабушка, и все присматривали. Бабушка там недалеко живет, и была возможность присматривать за ним в быту, что называется.

Это тоже не было абсолютной самостоятельностью, просто он жил один. И если раньше в этой квартире кто-то ночевал, то теперь он один ночует.

И постепенно Женя становится все более самостоятельным. Сколько ты уже мест работы поменял, с десяток наверное? Больше. Ну больше, потому что не все складывалось, последнее время — тьфу-тьфу. Уже год на этой работе.

Сначала его на работу принимали, странности списывали на то, что он программист, а потом выяснялось, что в коммуникации большие сложности. Было трудно выполнять задания, трудно реагировать на команду руководителя. Понимать задания, да. Сейчас Женя переспросит, если непонятно, а было время, когда не переспрашивал.

Надо не вытаскивать ребенка из аутизма, а выманивать

— Наш центр занимается аутизмом 30 лет. У нас очень неплохой опыт, и к нам ездят заниматься дети со всего мира. Потому что у нас эффективность центра выше, чем во многих странах мира.

История центра очень простая — у нас были свои дети, и не только с аутизмом, которым надо было помочь. И не было никакого понимания, что делать. Мы пробовали разные методики, смотрели, есть результат или нет. Если мы видели, что дети улучшаются, то мы методику использовали. Если видели, что не улучшаются — не использовали.

Мы уверены в том, что дети с аутизмом не поломанные, их нельзя починить как машину. Эти дети — такие же, как любые другие, просто отличаются тем, что не всему могут сами научиться.

Смысл нашей реабилитации — научить ребенка с аутизмом всему тому, чему обычный научится сам. А как ребенок учится? В опыте. Не когда его просто учат, а когда создают ситуацию, в которой он обучается. И ровно такую систему мы создаем.

Все методики в моем понимании делятся условно на полезные, вредные и невредные. Полезные — которые 100% помогают, с доказанной эффективностью, по которым есть наблюдения и множество детей, которые улучшились.

Есть целый ряд процедур, которые во всем мире признаны вредными, например хелирование. Это процедура с введением тяжелых металлов, которая может привести даже к летальному исходу. Есть невредные. К ним относятся те, которые оказывают какой-то там эффект плюс-минус на некоторых детей. Например, диеты очень сильно улучшают состояние некоторых детей. Разные диеты есть — безглютеновая, бесказеиновая самая простая.

Аутизм не проходит от диет. Нет ни одного исследования в мире, которое бы говорило, что аутизм от диеты пройдет. Но если диета ребенку действительно нужна, он будет более собран, сконцентрирован, менее тревожен, менее расторможен. И на этом фоне педагогические методы коррекции, которые работают 100%, дадут больший эффект.

Мне не нравятся методики с физическим воздействием на детей. Я абсолютно убежден в том, что наши дети и так напуганы, и так у них жизнь нелегкая, их надо, наоборот, убедить в том, что этот мир безопасен, интересен. Аутичного человека надо не вытаскивать из аутизма, а выманивать. Чтобы он захотел оттуда выйти. И это имеет смысл, мы уверены, что только то, что ребенок сделает по своей воле, закрепится у него в опыте.

А если мы что-то из него вытрясли или выдавили как-то, то как только мы его отпустили, он постарается это забыть побыстрее, так как это было сопряжено с негативным переживанием. И поэтому все методики в нашем центре не насильственные.

За 40 лет число детей с аутизмом выросло в 55 раз. Это чудовищный рост, конечно. И ни одно заболевание так не прогрессирует.

Еще в 90-м году аутизм диагностировали у одного ребенка из 1600, сейчас — у одного на 160, это данные ВОЗ.

Действительно, рост огромный и многое списывают на гипердиагностику. И это тоже правда, конечно, и диагностические инструменты улучшились. Например, в Америке, где ставят диагноз одному на 59 человек, записывают, ставят диагноз детям с очень легкой степенью аутизма. Им раньше ничего не ставили, ну, может акцентуации личностные. А тут прямо диагноз «аутизм» ставят или «РАС».

Также переосвидетельствуют людей, которые не знали, что у них аутизм, даже взрослые. Сегодня у нас в «Солнечном мире» была делегация из Германии. И один из приехавших возглавляет региональную организацию, он сам человек с синдромом Аспергера, сейчас ему около 60 лет. Ему поставили диагноз, когда ему было 50. Он говорит, что качество его жизни сильно улучшилось. Как минимум, он понял, что просто другой, а не какой-то неправильный.

Обычный человек — это, допустим, компьютер от Microsoft, а человек с аутизмом — от Apple. Не моя идея, англичане придумали. Это просто другая операционная система, которая может решать те же задачи, но решает их несколько по-другому.

Источник