Согласиться с тем, что христианство – «скучная религия», невозможно именно потому, что основная истина нашей веры – Воскресение Христа. Когда мы читаем Евангелие, что может больше взволновать душу, как не благовестие о возможности вечной жизни, и не для кого-нибудь, а именно для тебя!
Послушаем, как торжественно звучат слова апостола Павла: «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа. Благодарение Богу, даровавшему нам победу Господом нашим Иисусом Христом!» (1 Кор. 15, 55, 57). Этой Славой Воскресшего Христа наполнена Церковь, наполнено наше богослужение. Только это надо увидеть, это необходимо познать.
Конечно, проповедь несут конкретные люди, и христианин в силу различных причин не всегда может удержать эту радость, о которой апостол говорит: «Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За все благодарите» (1 Фес. 5, 16–18). Хотя самый, наверное, известный пример – жизнь преподобного Серафима Саровского, который хранил эту радость о Воскресшем Христе в своем сердце и делился ею с каждым приходящим к нему, приветствуя всех: «Христос Воскресе!». Для того чтобы жить этой небесной радостью, необходимо сердце, свободное от греха. Причем свобода эта достигается не только собственными усилиями, но силой освящающей благодати Духа Святого. Очень показательна история, которую рассказывал наш преподобный Силуан Афонский. Однажды в деревне (он тогда был еще юношей) он увидел, как на гулянье веселился его односельчанин, который несколько лет назад убил человека, был судим и отправлен на каторгу. Юноша не выдержал, подошел к нему и спросил: «Как же ты можешь веселиться, если ты убил человека?». Мужичок замолчал, положил гармонь и смиренно тихонько ответил: «Но ведь Христос меня простил».
Так что радостью наполнена наша жизнь, только не той мирской, а подлинной. Это радость обретения веры, радость покаяния, радость встречи с Богом. Посмотрите, что радостью называет Господь наш Иисус Христос. Это радость «о едином грешнике кающемся» (Лк. 15, 7–10), «радость о рождении человека в мир» (Ин. 16, 21), «радость от слышания слова Божия» (Ин. 15, 11), «радость от встречи с Ним Самим» (Ин. 16, 22) – вот это действительно радость.
Конечно, мир, не принимающий Христа, не принимает и христианский образ жизни. Часто «со стороны» церковная жизнь кажется некоторым скучной и однообразной, но это именно внешнее восприятие, которое напрямую зависит от веры и духовного развития человека. Помню, что когда я пришел в Церковь, меня захватил этот мир. Единственное, что казалось мне очень тяжелым, «неудобоносимым», так это длинные службы. Как- то раз в алтаре нашего храма молились монахи. В конце службы (а я был алтарником), снимая стихарь, говорю про себя: «Ну, Слава Богу, отслужили», и слышу слова проходящего мимо меня монаха: «Вот, хоть отдохнули немножко – Слава Богу!». Меня тогда поразила эта разница восприятия. Почему я еле выстаиваю, а они отдыхают… Церковная жизнь познается только опытом.
А большинство из нас несет бремя греха, который и мешает духовной радости. Есть еще и формальные христиане, которые заходят в храм раз в месяц свечку поставить; конечно, в лицах таких богомольцев не увидишь озарения Духа.
Что же касается внешнего образа жизни христианина, то, действительно, нас часто воспринимают как слабых, не умеющих «устроиться» в жизни.
Это не удивительно и не должно смущать христианина, ведь, может быть, пройдет время, и люди убедятся, что благочестивым быть хорошо, таких любит и благословляет Бог. Вспомните историю патриарха Иакова, как благословил Бог сродника его Лавана, за то, что Иаков жил у него (см. Быт. 30, 30).
Отдельно затронем вопрос о страданиях. Да, многие люди приходят к Богу путем больших скорбей. Среди прихожан наших храмов таких, наверное, большинство. Все это естественно накладывает свой отпечаток и на них, и на тех, кто с ними общается. Такова настоящая жизнь. Смысл страданий в том и заключается, что они есть действенное средство спасения человека от греха и духовной смерти. Страдания смиряют нас, заставляют задуматься над смыслом жизни, рождают в нас «печаль по Богу» и покаяние. Сам Христос Своими Страданиями показал их необходимость для спасения и возрождающую силу. Страдания – это вообще наша жизнь, которая наполнена скорбями и лишениями, часто происходящими от нас же самих. Страдания учат любить, не страдавший сам не может по-настоящему и сострадать. И самое главное: страдания приводят нас к подлинной духовной радости. К той радости, которую обретает человек, вернувшийся к Богу. И когда сердце человека переполняется, тогда действительно можно достаточно бурно выражать свою радость. Пророк и царь Давид, как известно, плясал от радости перед Ковчегом Завета (см. 2 Цар. 6, 14–21). В Церкви, например, на богослужении эта радость выражается особенно торжественным пением, красивым убранством храма, да и какой же праздник без трапезы! Да, христиане тоже устраивают застолье и, конечно, не только с орехами и грибами. И благодаря Бога, вкушают вино, которое, по слову Писания, «веселит сердце человека» (Пс. 103, 15) и вообще радуются жизни гораздо полнее, чем кто либо, потому что живут верой в Того, Кто Победил смерть!
Протоиерей Владимир ПАРХОМЕНКО,
настоятель храма в честь Преображения Господня в с. Пристанное
Источник
Многим зачастую кажется, что радоваться — это очень легко. Люди, которые привыкли радоваться радостями этого преходящего мира, например, веселой музыке, хорошей пище, большой зарплате, каким-то удачам, хорошему отдыху, не понимают, что когда Апостол говорит: всегда радуйтесь (1 Сол. 5, 16), то это призыв к определенному подвигу. Потому что он сначала говорит: всегда радуйтесь, но потом добавляет: непрестанно молитесь. На самом деле эти вещи — всегда радоваться и непрестанно молиться — по своей духовной напряженности друг другу очень соответствуют. Радоваться по-настоящему, глубоко духовно, радоваться не когда тебе весело и смешно, а наперекор всему, радоваться — как высший подвиг радости — в скорбях, в гонениях, радоваться тогда, когда кажется, что всё рушится, когда не ощущаешь очевидной и близкой помощи Божией,— это ведь очень и очень тяжело.
Человек, приходящий в Церковь понимает, что те радости, которые у него были в жизни, его больше не удовлетворяют, он ими уже не может насытиться, они не могут утолить его духовной жажды, а от каких-то «радостей» даже приходится отказаться, потому что они сопряжены с грехом. Но радости духовной как высшему проявлению своей христианской жизни новоначальный еще не научается, и в этот момент он находится в одном из состояний, которое описывает авва Дорофей. Преподобный говорит, что есть три типа людей: одни люди живут по страстям, вторые — в борьбе со страстями, а третьи — побеждают страсти. Абсолютное большинство христиан относятся ко второй категории, они находятся в постоянном внутреннем борении, когда человек защищается и закрывается от тех стрел, которые в него летят постоянно. Поэтому и не удивительно, что у многих православных не такие радостные лица, как у каких-нибудь харизматов*, у которых есть необходимость возбуждать себя на радость какими-то определенными способами экзальтации: если радость взять неоткуда, значит, приходится делать вид, что тебе радостно, делать вид, что всё у тебя хорошо. Конечно, можно и играть в радость, но это не будет истинной радостью. А суть именно в том, что настоящая духовная радость — это на самом деле подвиг, труд.
В чем же радость верующего? Сейчас идут пасхальные дни, и духовная радость имеет источником одно и то же — Христос воскресе! И если человек носит это в себе, если наполнен этим состоянием — воскресения Христова — ему и радостно всегда, что бы ни случилось: ведь он знает, что Христос воскрес. И не просто знает, он этим живет. Почему же многим людям после Пасхи становится вдруг плохо на душе? Чаще всего это происходит из-за того, что мы все время скатываемся не к той радости, обращаемся к тому, чем нас держит мир. В гости ходить, телевизор смотреть, вино пить, шашлыки жарить — ну Пасха же, разрешение «на вся»! И вдруг оказывается, что эта радость, очень для нас привычная, так быстро вытесняет ту, другую, неуловимую, великую радость о Господе, что вот ушла она, а ты с этими шашлыками остался, и так тебе горько от этих шашлыков… Так бывает.
Внешне духовная радость может выражаться так же, как естественным человеческим образом выражается радость вообще. Ведь мы же люди. И то, что у нас есть — наш человеческий состав — не мы сами себе придумали. Если нам говорится: радуйтеся и веселитеся (Мф. 5, 12), если «богоотец убо Давид пред сенным ковчегом скакаше, играя»[1], почему же мы не можем радоваться и смеяться, как дети? О смехе же в Царстве Небесном говорится даже в заповедях блаженств — в Евангелии от Луки написано: блажени плачущии, яко возсмеетеся (см.: Лк. 6, 21). Нельзя утверждать, что Спаситель все время плакал, хотя в Священном Писании и не упоминается, что Он смеялся. Но можно предположить, что если Христос был человек во всей полноте человеческой природы, то и смех как свойство человеческой природы был Ему не чужд.
Ну а мы — пока люди, носящие плоть и кости, поэтому до состояния духов нам далеко. Но есть, конечно, и какие-то пределы в выражении веселья: не нужно буйной радости, с плясками и гоготаниями, но, думаю все же, что для христиан допустимы и шутка, и смех, и даже танцы, в конце концов.
Радость о Христе и печаль по Бозе — это явления одного и того же порядка. Одно без другого не существует. Если есть истинная печаль о своих грехах, то у тебя и радость о Боге всегда бывает настоящей. Вот и всё. Другого тут ничего не придумаешь.
А покаяние, в моем представлении, должно выражаться прежде всего в трудах. Ведь когда с нами случаются грехи, и мы идем на исповедь, чаще всего мы не понимаем, что видение своих грехов — это, вообще-то, огромная радость. Мы относимся к этому совсем не так: увидели, что совершили грех,— и испугались. И стало нам плохо: «Ах, что я сделал! А ведь если бы я по этой улице бы не пошел и такого бы человека не встретил, если бы он мне какое-то слово не сказал и я бы ему так не ответил! Какая досада, что такое со мной случилось!». Не понимаем того, что на самом деле сделали или не сделали мы этот грех — не важно. Если какой-то грех есть во мне, то, значит, рано или поздно я его совершу. И поэтому когда случаются грехи, очевидные для нас, неправильно, если мы будем к ним относиться просто как к досадным неудачам в своей жизни или к досадным проступкам: я совершил что-то, сказал на исповеди и теперь мне это не вспомянется. Грех — это состояние, это не поступок, но именно через поступок мы узнаем о своем грехе. И если Господь дает нам возможность так на себя посмотреть, то этому можно порадоваться и сказать: «Господи, благодарю Тебя за то, что Ты мне показал, кто я на самом деле; теперь я знаю, с чем мне бороться по-настоящему, потому что я считал себя одним, а на деле я другой. И даже если я вчера этого не сделал, завтра не сделаю, то сегодня-то совершил, а если не совершил сегодня, то послезавтра это со мной может случиться, потому что этот грех во мне, и пока я его не исторгну, он так и будет меня бороть».
Если говорить о том, что иногда у людей печаль о грехах выражается в некоторой мрачности и отчужденности, то тут все приходит с духовным опытом, с обретением какой-то трезвенности. И потом все-таки, что веселиться-то, когда мы плохие? Действительно, хочется о себе немного и поплакать. И мне кажется, это нормальное состояние, когда человек может вот так, всерьез, поскорбеть о том, какой он на самом деле. Ведь и борьбы с грехом не будет, если мы будем легко к этому относиться — а, подумаешь, что такого! — и тогда ничего с нами и не случится, никакой перемены.
Человек может жить так, что он и радости не радуется, и в скорбях не скорбит. Бывают также люди болезненные, мнительные, которые слишком усугубляют свое положение, считают, что у них самый тяжелый крест. Людей, умеющих истинно духовно радоваться все-таки меньше.
Но, наверное, неправильно было бы ставить вопрос: чего больше в духовной жизни — скорби или радости. Вот Вход Господень в Иерусалим — это скорбь или радость? И христианство оно всё такое. Ведь «прииде Крестом радость всему миру»[2], поэтому здесь никак нельзя одно от другого отделить.
Вопрос в том, чтобы не впасть в крайности: радость — это та радость, которая освещает мир человека, а печаль не должна становиться унынием… Печаль и уныние — разные вещи.
Вообще уныние — это диагноз современного мира. Уныние, пустота… Мировая культура, начиная с первых лет ХХ века, постепенно превратилась в культуру уныния, хоть и с очень яркими высокохудожественными образами.
Есть природа человеческая, и законы этой природы известны: человек рядом с Богом — он полон жизни, человек отступает от Бога — он близится к смерти. Вот и человечество. Оно живет ровно по тем же самым законам: каков человек, таково и человечество — общество. А уже вещи глобальные — такие, как культура, общественная жизнь,— исходя из этого, естественным образом и выстраиваются. Культура дает возможность нам, как по лакмусовой бумажке, смотреть, что сейчас происходит в человечестве. Например, культура андеграунда — это культура уныния, депрессии, даже если она и вплавляется иногда в некий христианский контекст. Постмодернизм — это типичная, ярко обозначенная совершенная депрессия и такой цинизм, который рождает еще большее уныние. Отсутствие каких-либо ориентиров вообще, отсутствие любого духовного труда, вся эта музыка попсы, мода и гламур — это тоже очевидный признак уныния. Особенное представление об унынии — это популярность «Кривых зеркал», «Аншлагов» и подобного. «Ад всесмехливый»[3], который ужаснулся, когда в него вошел Господь. «Ад всесмехливый» вот такое лицо приобретает… Да, это данность — так, как есть сегодня. Но будем помнить, что Господь все-таки ад сломил, победил!
Это те люди, которые уже прошли долгий путь к Богу. Такие есть. Знаю одну женщину, у которой сын погиб при Норд-Осте, я каждый год с ней встречаюсь и служу панихиды. Как-то недавно мы с ней сидели, вспоминали эти события, и в какой-то момент она вдруг произнесла: «Вот сейчас я могу сказать, что я Богу за всё благодарна». Или другой случай, тоже одна моя старинная прихожанка, у которой дочка, когда ей было двенадцать лет, пропала, а через несколько дней ее нашли убитой. Она тогда ждала своего шестого ребенка, потом брала на воспитание сирот,— и вот она сказала: «Я так боюсь за того человека, который это сделал с Настенькой, я так за него боюсь, мне так за него страшно!». Эта женщина смогла молиться за него.
И дело не в силе души — они слабые. И это абсолютно простые люди — вовсе не святые, не монахи, не подвижники, да никем подобным они себя и не мыслят. Никакой особо высокой духовной жизни, в нашем понимании, они не ведут. Их сила — доверие Богу. Именно поэтому они смогли такие вещи пережить в себе особенным образом. В какой-то момент, когда у человека не остается ничего, на что можно надеяться,— скажем, человек сидит дома пять дней, а в Норд-Осте происходят ужасные вещи, или другой случай: сколько дней родители искали свою Настю и не находили,— то можно либо сойти с ума, либо полностью предаться в волю Божию. Второй путь и делает человека сильным.
И люди могут чем-то помочь в бедах. Однако нельзя специально искать тех, на кого можно переложить свою скорбь. Просто всегда находятся и будут находиться люди, которые согласны взять часть скорби на себя, разделить ее, и тогда боль, конечно, уменьшится. И, что удивительно, они ведь сами приходят. И если радость при разделяющих радость множится, то скорбь при разделяющих ее — утоляется.
Радость в скорбях человек не сможет в себе сохранить и как-то возделать, если он не пройдет определенный путь испытаний. А если в момент испытаний не полностью доверится Богу и все время будет спрашивать: «За что мне такое, почему это со мной приключилось?», то он никогда не будет радоваться скорбям. Но если Бог вразумит человека и даст ему силы и такую веру, что человек сможет Ему безоглядно довериться, перестать себя жалеть,— вот тогда будет радость духовная, тогда она может так человека наполнить, что он и скорби не будет чувствовать. Да, он будет понимать умом, что в его жизни есть какие-то тяжелые, горестные обстоятельства, а вот тяжести от этой скорби он не будет испытывать. Поэтому радость в скорбях — это уже дар Божий.
Записала Татьяна Бышовец
[1] Канон Пасхи, глас …, тропарь 4-й песни.
[2] Из стихиры Пасхальной утрени «Воскресение Христово видевшее…».
[3] Из стихиры на Господи воззвах на вечерни Великого Пятка, глас 2, самогласен: «…ад всесмехливый, видев Тя, ужасеся…».
Источник