Феноменологические описательные признаки эмоций

Глава I. ЭМОЦИИ В СИСТЕМЕ ЦЕННОСТЕЙ

1. Эмоции и их функции

Термины, обозначающие психические явления, обычно называемые эмоциями или чувствами, к сожалению, не имеют строгого значения, и среди психологов до сих пор идут дискуссии на тему “что значит что”. Не вдаваясь в существо этих дискуссий, заметим только, что в данной работе употребляется, как правило, слово “эмоция” в его наиболее широком значении. Слово же “чувство”, как и некоторые другие его синонимы, мы используем чисто контекстуально — главным образом для обозначения тех же эмоций или их комплексов.

Характеризуя эмоции в чисто феноменологическом, описательном плане, можно выделить такие их признаки: 1) представленность эмоций в сознании в форме непосредственных переживаний; 2) двойственный, психофизиологический характер этих явлений; с одной стороны — аффективное волнение, с другой — его органические проявления; 3) ярко выраженная субъективная окраска эмоций, присущее им качество особой “интимности”.

Последнее проявляется, во-первых, в том, что, передавая свое переживание, человек может лишь словесно обозначить его, но не раскрыть наглядно; эмоцию не передашь, например, в рисунке, как можно это сделать с образом восприятия, представления или воображения. Во-вторых, “интимность” эмоции состоит также и в том, что для самого переживающего эмоцию субъекта она, говоря словами швейцарского психолога Э. Клапареда, “содержит свою значимость в себе”, то есть является приятной или неприятной без всякого обращения к прошлому опыту. “Интимность” эмоций проявляется в трудноопределимой их связи с тем, что человек считает наиболее характерным для себя как живого существа. Современные электронно-вычислительные машины решают сложные математические задачи и могут успешно состязаться с не очень квалифицированными композиторами и шахматистами в искусстве сочинять музыку и играть в шахматы. Но если бы вдруг выяснилось, что обыкновенные конторские счеты способны испытывать хотя бы подобие самых простых человеческих эмоций, люди почувствовали бы несравненно большее свое родство с ними, чем сейчас с самыми совершенными компьютерами.

Источник

Феноменологические описательные признаки эмоций

Сочинения: Основы психологии. М., 1935; Основы общей психологии. М., 1946; Бытие и сознание. М., 1957; О мышлении и путях его исследования. М., 1958; Принципы и пути развития психологии. М., 1959; Проблемы общей психологии. М., 1973.

Рубинштейн С. Л. Эмоции

Рубинштейн С. Л, Основы общей психологии. М., 1946, с. 458—461, 465—471, 490—498.

Эмоции и потребности.

Человек как субъект практической и теоретической деятельности, который познает и изменяет мир, не является ни бесстрастным созерцателем того, что происходит вокруг него, ни таким же бесстрастным автоматом, производящим те или иные действия наподобие хорошо слаженной машины. . Он переживает то, что с ним происходит и им совершается; он относится определенным образом к тому, что его окружает. Переживание этого отношения человека к окружающему составляет сферу чувств или эмоций. Чувство человека — это отношение его к миру, к тому, что он испытывает и делает, в форме непосредственного переживания.

Эмоции можно предварительно в чисто описательном феноменологическом плане охарактеризовать несколькими особенно показательными отличительными признаками. Во-первых, в отличие, например, от восприятии, которые отражают содержание объекта, эмоции выражают состояние субъекта и его отношение к объекту. Эмоции, во-вторых, обычно отличаются полярностью, т. е. обладают положительным или отрицательным знаком: удовольствие — неудовольствие, веселье — грусть, радость — печаль и т. п. Оба полюса не являются обязательно внеположными. В сложных человеческих чувствах они часто образуют сложное противоречивое единство: в ревности страстная любовь уживается с жгучей ненавистью.

Существенными качествами аффективно-эмоциональной сферы, характеризующими положительный и отрицательный полюса в эмоции, является приятное и неприятное. Помимо полярности приятного и неприятного, в эмоциональных состояниях сказываются также (как отметил Вундт) противоположности напряжения и разрядки, возбуждения и подавленности. (. ) Наряду с возбужденной радостью (радостью-восторгом, ликованием), существует радость покойная (растроганная радость, радость-умиление) и напряженная радость, исполненная устремленности (радость страстной надежды и трепетного ожидания); точно так же существует напряженная грусть, исполненная тревоги, возбужденная грусть, близкая к отчаянию, и тихая грусть — меланхолия, в которой чувствуется разрядка и успокоенность. (. )

Источник

Феноменологические описательные признаки эмоций

Человек как субъект практической и теоретической деятельности, который познает и изменяет мир, не является ни бесстрастным созерцателем того, что происходит вокруг него, ни таким же бесстрастным автоматом, производящим те или иные действия наподобие хорошо слаженной машины. Действуя, он не только производит те или иные изменения в природе, в предметном мире, но и воздействует на других людей и сам испытывает воздействия, идущие от них и от своих собственных действий и поступков, изменяющих его взаимоотношения с окружающими; он переживает то, что с ним происходит и им совершается; он относится определенным образом к тому, что его окружает. Переживание этого отношения человека к окружающему составляет сферу чувств или эмоций. Чувство человека — это отношение его к миру, к тому, что он испытывает и делает, в форме непосредственного переживания.

Эмоции можно предварительно в чисто описательном феноменологическом плане охарактеризовать несколькими особенно показательными признаками. Во-первых, в отличие, например, от восприятии, которые отражают содержание объекта, эмоции выражают состояние субъекта и его отношение к объекту. Эмоции, во-вторых, обычно отличаются полярностью, т. е. обладают положительным или отрицательным знаком: удовольствие — неудовольствие, веселье — грусть, радость — печаль и т. п. Оба полюса не являются обязательно внеположными. В сложных человеческих чувствах они часто образуют противоречивое единство: в ревности страстная любовь уживается с жгучей ненавистью.

Существенными качествами аффективно-эмоциональной сферы, характеризующими положительный и отрицательный полюса в эмоции, являются приятное и неприятное. Помимо полярности приятного и неприятного в эмоциональных состояниях сказываются также (как отметил В. Вундт) противоположности напряжения и разрядки, возбуждения и подавленности. Независимо от того, будут ли они признаны, наравне с приятным и неприятным, основными «измерениями» чувств (как это делал Вундт в своей трехмерной теории чувств), или же напряжение и разрядка, возбуждение и подавленность будут рассматриваться лишь как органические ощущения аффективного характера (как это имеет место у ряда психологов: О. Кюльпе, Г. Эббингауз, Ж. Дюма), во всяком случае нужно признать, что роль их в эмоциях и чувствах весьма значительна. Наличие напряжения, возбуждения или противоположных им состояний вносит существенную дифференциацию в эмоции. Наряду с возбужденной радостью (радостью-восторгом, ликованием) существует радость покойная (растроганная радость, радость-умиление) и напряженная радость, исполненная устремленности (радость страстной надежды и трепетного ожидания); точно так же существует напряженная грусть, исполненная тревоги, возбужденная грусть, близкая к отчаянию, и тихая грусть — меланхолия, в которой чувствуется разрядка и успокоенность. Этим, конечно, тоже не исчерпывается реальное многообразие чувств. В действительности чувства представляют большое многообразие различных качеств и оттенков. При этом эмоции никак не сводимы к голой эмоциональности, или аффективности, как таковой. Эмоциональность, или аффективность, — это всегда лишь одна, специфическая, сторона процессов, которые в действительности являются вместе с тем познавательными процессами, отражающими — пусть специфическим образом — действительность. Эмоциональные процессы, таким образом, никак не могут противопоставляться процессам познавательным как внешние, друг друга исключающие противоположности. Сами эмоции человека представляют собой единство эмоционального и интеллектуального, так же как познавательные процессы обычно образуют единство интеллектуального и эмоционального. И одни и другие являются в конечном счете зависимыми компонентами конкретной жизни и деятельности индивида, в которой в единстве и взаимопроникновении включены все стороны психики.

Источник

Глава I. Эмоции в системе ценностей

1. Эмоции и их функции

Термины, обозначающие психические яв­ления, обычно называемые эмоциями или чувствами, к сожалению, не имеют строгого значения, и среди психологов до сих пор идут дискуссии на тему “что значит что”. Не вдаваясь в существо этих дискуссий, за­метим только, что в данной работе употреб­ляется, как правило, слово “эмоция” в его наиболее широком значении. Слово же “чув­ство”, как и некоторые другие его синонимы, мы используем чисто контекстуально — главным образом для обозначения тех же эмоций или их комплексов.

Характеризуя эмоции в чисто феномено­логическом, описательном плане, можно вы­делить такие их признаки: 1) представлен­ность эмоций в сознании в форме непосред­ственных переживаний; 2) двойственный, психофизиологический характер этих явле­ний; с одной стороны — аффективное волнение, с другой — его органические проявле­ния 1 ; 3) ярко выраженная субъективная окраска эмоций, присущее им качество осо­бой “интимности”.

Последнее проявляется, во-первых, в том, что, передавая свое переживание, чело­век может лишь словесно обозначить его, но не раскрыть наглядно; эмоцию не передашь, например, в рисунке, как можно это сделать с образом восприятия, представления или воображения. Во-вторых, “интимность­” эмо­ции состоит также и в том, что для самого переживающего эмоцию субъекта она, гово­ря словами швейцарского психолога Э. Клапареда, “содержит свою значимость в себе”, то есть является приятной или неприятной без всякого обращения к прошлому опыту. “Интимность” эмоций проявляется в трудно­определимой их связи с тем, что человек считает наиболее характерным для себя как живого существа. Современные электронно-­вычислительные машины решают сложные математические задачи и могут успешно со­стязаться с не очень квалифицированными композиторами и шахматистами в искусстве сочинять музыку и играть в шахматы. Но если бы вдруг выяснилось, что обыкновен­ные конторские счеты способны испытывать хотя бы подобие самых простых человече­ских эмоций, люди почувствовали бы не­сравненно большее свое родство с ними, чем сейчас с самыми совершенными компьюте­рами.

1 См. П. Фресс, Ж. Пиаже. Экспериментальная психология, вып. V. М., 1975.

Перечисленные признаки эмоций, одна­ко, в методологическом отношении служат весьма специальной задаче: они позволяют более или менее точно очертить круг явле­ний, которые автор этим словом называет. Сущность же эмоций может быть раскрыта только в конструктивном теоретическом ана­лизе.

Для того чтобы лучше обозначить неко­торые характерные особенности эмоций, со­поставим их сначала с мышлением.

В современной философской и психоло­гической литературе эмоции и мышление рассматриваются как тесно связанные меж­ду собой, однако принципиально разнород­ные процессы. Правда, иногда пишут об “эмоциональном мышлении”, но в смысле научной метафоры. (Имеется в виду, что “мышление превращается из рационального в собственно эмоциональное тогда, когда ос­новная тенденция его приводит к включе­нию чувств, желаний в свой процесс и ре­зультат, выдает эти субъективные моменты за объективные свойства самих независимых от сознания материальных вещей и связей” 1 . При классификации психических яв­лений мышление традиционно объединяют с ощущениями, восприятиями и некоторыми другими внутренними деятельностями в группу познавательных процессов, а эмоция либо выделяют в самостоятельный разряд, либо “приплюсовывают” к воле.

1 “Проблемы мышления в современной науке”. М., 1964, стр. 158—159.

Нам представляется, однако, что на са­мом деле между эмоциями и мышлением существует гораздо большая общность, чем между мышлением и ощущениями и вос­приятиями. “Чистые” ощущения и восприя­тия как деятельности “снятия” идеальных копий с действительности — это информаци­онные процессы, которые служат основой для ориентировки живого организма в мире объективных предметов и явлений, но сами по себе его ни на какое поведение не моби­лизуют. Очень своеобразно это проявляется, например, в поведении людей, страдающих не­переносимой физической болью, после опе­рации рассечения лобных долей (лобото­мии). Обычно больные, как говорится, пре­жде не находившие себе места, после опера­ции в значительной мере избавляются от страданий, хотя, впрочем, и совершенно па­радоксальным образом. Вот как рассказыва­ет об этом американский ученый Д. Вулдридж: “Один врач, беседуя с больной после операции, задал ей обычный в таких случа­ях вопрос, чувствует ли она облегчение боли. Он был уверен, что получит утвердительный ответ, так как больная явно выглядела по­сле операции более спокойной и довольной. Поэтому врач был немало удивлен, услышав от больной, что боль не только не исчезла, но даже не уменьшилась. При дальнейших расспросах выяснился важный факт, что операция привела не к ослаблению самой боли, а к такому изменению в психическом состоянии больной, в результате которого боль перестала беспокоить ее, хотя сама по себе не прекратилась. Расспросы других больных показали, что этот результат типи­чен. Фронтальная лоботомия не устраняет неизлечимую боль, а только изменяет отно­шение к ней больного” 1 .

Описанный факт нельзя интерпретиро­вать иначе, как в том смысле, что в резуль­тате лоботомии боль остается как органичес­кое ощущение, но перестает вызывать общую эмоциональную оценку. Подобное “рафини­рование” (от субъективного эмоциональ­ного компонента) ощущения боли приводит к тому, что больные перестают обращать на нее внимание.

Информация сама по себе никакой значимости не имеет: она приобретает ее в кон­тексте потребностей субъекта. Эмоции и мышление — это внутренняя деятельность, в которой первичная информация о дейст­вительности подвергается определенной пе­реработке, в результате чего организм (лич­ность) получает “аргументы к действию”.

1 Д. Вулдридж. Механизмы мозга. М., 1965, стр. 212—213. О том же пишет в книге “Боль и обезболивание” (М., 1960) советский физиолог Г. Н. Кассиль: “Большинство исследователей скло­няется к мысли, что у человека болевая чувстви­тельность связана с теменной долей головного мозга и задней центральной извилиной. Однако аффективную эмоциональную окраску чувство боли приобретает под влиянием лобных долей го­ловного мозга. Одно время при лечении некоторых душевных заболеваний производилась перерезка нервных путей, связывающих лобные доли с дру­гими частями мозга. В этих случаях чувство боли не исчезало, но боль становилась безразличной, как бы нереальной” (стр. 56).

Однако близость функций эмоций и мышле­ния маскируется двумя обстоятельствами: абсолютизацией гносеологического аспекта человеческого мышления и традиционным феноменологическим отнесением к эмоциям не процессов, а одних их конечных “продук­тов” — аффективных “волнений” и “телес­ных” изменений, легко доступных интро­спекции или внешнему наблюдению.

Мышление в своем истоке и в своем ко­нечном пункте есть особый вид ориентиро­вочной деятельности, цель которой — помочь человеку сделать “мир вне его” “миром для него”, обеспечить наилучшее удовлетворе­ние его потребностей. Оно так или иначе направлено на опознание ценностей, “того, что надо человеку”. Гносеологичность мыш­ления, познание им “мира в себе” лишь один из “моментов” рационального. В конце кон­цов различение истины и заблуждения, не­обходимости и случайности может приобре­тать для человека аксиологический смысл различения добра и зла. Мышление способ­но выполнять аксиологическую функцию и самым непосредственным образом, путем де­дуктивного категориального узнавания не­которых полезных и вредных для субъекта предметов и явлений. Можно предположить, что эта функция была первой и ведущей в “становящемся” мышлении на ранних эта­пах эволюции человека.

Что же касается эмоций, то сводить их только к “аффективным волнениям” и физио­логическим реакциям столь же неверно, как, скажем, относить к процессу письма одни появляющиеся при этом буквы и слова. В действительности эмоции в качестве процесса есть не что иное, как деятельность оценивания поступающей в мозг информации о внешнем и внутреннем мире, которую ощущения и восприятия кодируют в форме его субъективных образов.

Характеристика эмоций как своеобраз­ных оценок действительности или, точнее, получаемой информации о ней — общепри­знанная точка зрения советских психологов, физиологов и философов. Но при этом под оценками чаще всего имеются в виду только “аффективные волнения”, то есть уже “вы­несенные оценки”, “оценки-приговоры”, а не оценки как действия оценивания.

Фактически же эмоции суть и то и дру­гое, подобно тому как ощущения и восприя­тия — это и процессы формирования субъ­ективных образов объективного мира, и сами эти образы, “продукты” указанных процес­сов. Эмоциональная деятельность заключа­ется в том, что отраженная мозгом действи­тельность сопоставляется с запечатленными в нем же постоянными или временными программами жизнедеятельности организма и личности.

По существу, так представлено возник­новение эмоций и в ряде современных фи­зиологических теорий организации поведе­ния живого организма.

Согласно П. К. Анохину, например, “по­ложительное эмоциональное состояние типа удовлетворения какой-либо потребности воз­никает лишь в том случае, если обратная информация от результатов происшедшего действия. точно совпадает с аппаратом ак­цептора действия”. Наоборот, “несовпадение обратных афферентных посылок от неполно­ценных результатов акта с акцептором дей­ствия” ведет к отрицательной эмоции 1 . При этом отметим, что в последних работах П. К. Анохина понятие акцептора действия трактуется очень широко, охватывая и врож­денные человеческие потребности. Так, он пишет, что у новорожденных “для принятия молока акцептор результата действия к мо­менту рождения бывает готов. Сравнитель­ный аппарат у новорожденных также го­тов” 2 .

Рассуждая о механизме возникновения эмоций, большинство физиологов, как пра­вило, определяют эмоцию с точки зрения эффекта, произведенного сопоставлением, неправомерно вынося само сопоставление за скобки эмоционального процесса. Между тем “аксиологическое сопоставление”, то есть оценивание действительности с точки зрения потребностей, планов индивидуумов, состав­ляет самую суть его. Иногда задаются воп­росом (П. В. Симонов): почему, собственно, возникли эмоции, почему природа “не могла обойтись” одним разумом, мышлением? Да потому, что древние эмоции и были предформой мышления, выполнявшей самые простые и самые жизненно необходимые его

1 См. статью “Эмоции” в БМЭ, т. 35. М., 1964.

2 П. К. Анохин. Проблема принятия решения в психологии и физиологии.— В сб.: “Проблемы при­нятия решения”. М., 1976, стр. 14.

функции. Эмоция “заинтересованно”, “при­страстно” оценивает действительность и доводит свою оценку до сведения организма на языке переживаний. Поэтому она от­крывает возможность своеобразных умоза­ключений о том, как следует себя вести, уже для животных, у которых нет собственно интеллектуальной деятельности.

Проанализируем, например, такое на­блюдение этологов. Самец небольшой рыбки колюшки одевается во время брачного сезо­на в яркий наряд; при этом брюшко у него становится ярко-красного цвета. В это вре­мя он вступает в драку с каждым самцом своего вида, оказавшимся на его территории. Как же он воспринимает другого самца? Простые и изящные опыты показали, что самец реагирует на продолговатый предмет, красный снизу. “Достаточно кусочка плас­тилина, напоминающего по форме веретено и окрашенного в красный цвет снизу, чтобы вызвать свирепое нападение” 1 .

Это типичный пример реакции животного на так называемый “релизер”, или ключе­вой раздражитель, поведение, в котором нет ни грана интеллектуальности. Тем не менее по своей структуре оно изоморфно логической дедукции: “Все продолговатые предме­ты красные снизу — мои враги” (большая посылка). “Этот предмет продолговат и кра­сен снизу” (малая посылка). “Следователь­но, он мой враг” (умозаключение).

Операцию, аналогичную умозаключению, судя по свирепому нападению рыбки, у нее

1 Р. Шовен. Поведение животных. М., 1972,стр. 35.

выполняют именно эмоции. Каждая челове­ческая эмоция также, по существу, пред­ставляет собой аналог логического оценоч­ного суждения о предмете или явлении. Ра­зумеется, механизм оценки здесь всем иной.

Изоморфность эмоционального процесса логическому мышлению 1 не ограничивается тем, что тот и другой как бы строятся по одной схеме. Эмоции, подобно мышлению, в своих сопоставлениях нередко опираются на продукты своего прежнего функционирова­ния. Если мышление создает понятия, то пе­режитые эмоции ведут к возникновению эмоциональных обобщений. У детей и так на­зываемых “первобытных народов” эти обоб­щения еще плохо разграничены с понятия­ми и часто смешиваются с ними. Когда ма­ленький мальчик, увидев пьяного, с испу­гом бежит к матери, крича ей: “бик!” (бык), то он пользуется именно таким обобщением.

Равным образом, как отметил известный исследователь “первобытного мышления” Люсьен Леви-Брюль, у нецивилизованных племен их “представления, не приобретшие формы правильных понятий, вовсе не обя­зательно лишены всякой общности. Общий эмоциональный элемент может некоторым образом заменить логическую общность” 2 . В этом случае общность заключается “не в

1 Речь идет именно о логическом мышлении

как “верхушечной части” реального мыслитель­ного процесса.

2 Л. Леви-Брюль. Сверхъестественное в перво­бытном мышлении. М., 1937, стр. 262.

каком-то неизменном или повторяющемся признаке. а скорее в окраске или, если угодно, в тональности, общей определенным представлениям и воспринимающейся субъ­ектом как нечто присущее всем этим пред­ставлениям” 1 .

В связи со сказанным может возникнуть вопрос: если эмоции и мышление одинаково основаны на сопоставлениях, то в чем тогда их различие? Оно, на наш взгляд, состоит в том, что при словесно-логическом мышле­нии сопоставляются либо одни образы объ­ективной действительности и понятия о ней, либо (при аксиологическом подходе) те же образы и понятия, с одной сто­роны, и “идея потребности” — с другой. Так что процесс в этом случае развертыва­ется главным образом на уровне корковых связей, преимущественно второсигнальных. Эмоциональный же процесс всегда в боль­шой мере вовлекает в сферу своего действия и подкорку, “нижние этажи” мозга. “Те же древние струны, — пишет по этому поводу С. Л. Рубинштейн, — которые вибрировали в связи с примитивными инстинктами живот­ного, продолжают вибрировать и звучать резонируя в самых глубинах организма, под воздействием подлинно человеческих по­требностей и интересов” 2 .

Конечно, этот ответ носит очень общий характер, но все же он представляется нам

1 Л. Леви-Брюль. Сверхъестественное в перво­бытном мышлении, стр. 21—22.

2 С. Л. Рубинштейн. Основы общей психоло­гии. М., 1946, стр. 116.

достаточным для того, чтобы, признав сход­ство процессов мышления и эмоций, не ста­вить между ними знака равенства. Следует, однако, отметить, что любое противопоставление мышления эмоциям во­обще имеет смысл лишь постольку, посколь­ку мы выделяем в мышлении исключитель­но его рациональный, преимущественно сло­весно-логический механизм. Мышление же, взятое в целом со всеми его не только осо­знаваемыми, но и неосознаваемыми компо­нентами, противопоставить эмоциям вообще невозможно. В. И. Ленин писал: “. без “че­ловеческих эмоций” никогда не бывало, нет и быть не может человеческого искания ис­тины” 1 , Понимание этого ленинского поло­жения в советской психологии долгое время ограничивалось представлениями об учас­тии эмоций в мотивации мыслительной дея­тельности. На самом деле, однако, эмоции, как это показали интереснейшие исследова­ния О. К. Тихомирова, не только активизируют мыслительные процессы, но, входя в их структуру, выполняют роль эвристик 2 .

Так, при решении испытуемыми шах­матных задач ходы, открывающие путь к правильному решению, как бы эмоциональ­но притягивали к себе решающего, возвра­щали его внимание к себе вновь и вновь даже тогда, когда расчет вариантов долго отбрасывал их как негодные. Эмоции, по образному сравнению исследователя, в про-

1 В.И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 25, стр. 112.

2 См. О. К. Тихомиров. Структура мыслитель­ной деятельности человека. М., 1969, стр. 220.

цессе поиска правильного решения выпол­няли ту же роль, что слова “тепло” и “хо­лодно” в известной детской игре на поиск спрятанного предмета 1 . Данные других авторов, преимуществен­но математиков, указывают на первостепен­ную эвристическую роль эстетических эмо­ций. При этом есть основания думать, что эстетическая эмоциональная оценка зиждет­ся на интуитивном постижении человеком степени объективной целесообразности со­отношения элементов воспринимаемого объ­екта, соответствия его формы его назначе­нию.

На связь эстетических эмоций с математи­ческой интуицией указывают многие. Со­гласно признаниям А. Пуанкаре, эстетиче­ское чувство играло для него решающую роль при комбинировании идей и образов и, главное, при отборе из них наиболее про­дуктивных 2 .

Люди издавна восхищались красотой древнегреческого храма Парфенона с его знаменитой колоннадой. А недавно ленин­градский архитектор С. В. Васильев устано­вил, что каждая колонна Парфенона явля­ется идеально равнопрочным стержнем. Вме­сте с тем формула такого стержня была вы­ведена только в XVIII веке при помощи дифференциального исчисления, которого античные математики не знали. А. Пунин,

1 См. О. К. Тихомиров. Структура мыслитель­ной деятельности человека, стр. 219.

2 См. в сб.: “Художественное и научное твор­чество”. Л., 1972, стр. 77.

по чьей статье “Архитектурный образ и тек­тоника” настоящий материал цитируется, замечает по этому поводу: “Очевидно, равнопрочность колонны является следствием какой-то интуиции строителей Парфенона, и очень возможно, что при этом важную роль сыграло то тонкое эстетическое осмысление тектонических закономерностей, которое так ярко и своеобразно отразилось в формах античных ордеров” 1 .

Проанализировав целый ряд других по­добных фактов, тот же автор в заключение пишет: “Происходит на первый взгляд па­радоксальное явление. Законы передачи усилий, законы распределения сил и напря­жений являются объектом изучения “фи­зики”. Вместе с тем. они становятся объек­том эмоционально-эстетического познания. Очевидно, где-то в глубинах человеческой психики, на каком-то определенном уровне возникает сложное “наложение”, слияние логически воспринятой информации о тек­тонических закономерностях. и тех эмо­циональных переживаний, которые форми­руют критерий прекрасного” 2 .

В этом высказывании неудачна только ссылка на логически воспринятую информа­цию: ведь сам автор выше показал, что как раз осознанно учитывать тектонические за­кономерности древние греки не могли. Речь, очевидно, должна идти о другом, а именно, что эталоны прекрасного, отражающие объ-

1 “Содружество наук и тайны творчества”. 1968, стр. 273.

2 Там же, стр. 283—284.

ективные . тектонические закономерности, могли непроизвольно сформироваться у лю­дей в процессе их предшествующей много­вековой созидательной деятельности, подоб­но тому как, по словам В. И. Ленина, в практической деятельности сформировались фигуры силлогизма, запечатлелись аксиомы. На основании изложенного можно вы­сказать предположение, что эстетическое оценивание как бы осуществляет гносеоло­гический акт посредством аксиологического: специфичским, субъективно переживаемым “добром” (красотой) благодаря ему оказы­вается такое сочетание элементов какой-ли­бо системы, которое лучше всего соответст­вует объективным закономерностям целесо­образного.

Эстетическое чувство, говоря словами С. Л. Рубинштейна, “уже не просто вызыва­ется предметом, оно не только направляется на него, оно по-своему познает его собст­венную сущность” 1 . Возможно, именно на уровне “первобытных” эстетических чувств единый “ствол” эмоционально-оценочной деятельности древнего прачеловека посте­пенно выбросил из себя мощную ветвь ра­ционального мышления, продолжая в то же время и сам расти ввысь. Как бы там ни было, но эмоции и мышление современного человека — это, образно говоря, два ответв­ления одного дерева: эмоции и мышление имеют одни истоки и тесно переплетаются

1 С. Л. Рубинштейн. Основы общей психоло­гии, стр. 401.

друг с другом в своем функционировании на высших уровнях.

Почему же эмоции и после возникнове­ния мышления не были “сняты” им, а про­должают сохранять свое самостоятельное значение?

Чтобы ответить на этот вопрос, надо прежде всего вспомнить о двойственной, психофизиологической природе эмоций. Они не просто отражают соответствие или несо­ответствие действительности нашим потреб­ностям, установкам, прогнозам, не просто дают оценки поступающей в мозг информа­ции о реальном. Они одновременно функ­ционально и энергетически подготавливают

организм к поведению, адекватному этой оценке. По словам П. К. Анохина, “решаю­щей чертой эмоционального состояния явля­ется его интегративность. Эмоции охватыва­ют почти весь организм. производя почти моментальную интеграцию (объединение в одно целое) всех функций организма”. Бла­годаря эмоциям “организм непрерывно оста­ется в русле оптимальных жизненных функций” 1 .

Даже так называемые астенические эмо­ции, снижающие уровень органической жиз­недеятельности, отнюдь не лишены целесо­образности. Человек, например, может “оце­пенеть от ужаса”. Но ужас как субъектив­ное явление есть своего рода оценка, кото­рую словами можно было бы выразить при­близительно так: “Передо мной враг, от ко-

1 БМЭ, т. 35, статья “Эмоции”.

торого не снастить ни нападением, ни бегст­вом”. В таких случаях неподвижность — единственный шанс на спасение: можно не обратить на себя внимание или быть приня­тым за мертвого (так, между прочим, слу­чилось с известным исследователем Африки Ливингстоном, которого с разочарованием оставила напавшая было на него львица, по­скольку он, парализованный “эмоциональ­ным шоком”, не оказал ей никакого сопро­тивления).

Конечно, все вегетативные и “телесные” реакции при эмоциях “рассчитаны” на био­логическую, а не на социальную целесооб­разность поведенческого воплощения эмо­циональной “оценки”. Отсюда нередкие “из­держки” этих реакций, о чем немало пишет­ся в медицинской литературе. Но в целом “физиологические сдвиги” при эмоциях — важный положительный фактор и в органи­зации человеческой деятельности. Ведь по­мимо всего прочего, как отмечает Г. X, Шингаров, физиологические явления при эмоци­ях включают в себя и “настройку анализа­торов”, а тем самым сказываются и на интрапсихической регуляции и координации, других психических процессов l . Поэтому деятельность, поддерживаемая эмоциями че­ловека, протекает, как правило, много ус-

пешней, чем деятельность, к которой он се­бя принуждает одними “холодными довода­ми рассудка”.

1 См. Г. X. Шингаров. Эмоции и чувства как формы отражения действительности. М., 1971, стр. 16—28 и 156.

Сохранив у современного человека в ос­новном свое прежнее физиологическое зна­чение, в психологическом плане человечес­кие эмоции радикальным образом изменили свое “природное лицо”. Прежде всего, “став на службу” социальным потребностям лич­ности, они приобрели совершенно иное предметное содержание. Огромное место в эмоциональной жизни субъекта стали зани­мать нравственные чувства, а также целый ряд других переживаний, недоступных не только животному, но и древнему прачеловеку.

Дело, однако, не только в этом, а и в том, что произошли существенные изменения, если можно так выразиться, в самой архи­тектонике эмоций. Прежде всего, надо по­лагать, что в человеческих эмоциях чрезвы­чайно возросла роль и выраженность их субъективного компонента.

Можно думать, что этот компонент — “аффективное волнение” — в жизни живот­ных отнюдь не имеет того значения, которое он приобретает для людей: некоторые фак­ты эмоционального реагирования самого че­ловека в специальных условиях позволяют сделать именно такой вывод.

Кому случалось, будучи погруженным в свои мысли, встретиться с неожиданной опасностью (например, заметить идущую навстречу автомашину), тот знает, какой утрированной бывает в таких случаях дви­гательная эмоциональная реакция и как при этом слабо выражен ее “чувственный” компонент. Метнувшись “как ошпаренный”

в сторону, много быстрее и энергичнее, чем того требовали обстоятельства, человек, од­нако, впоследствии не может припомнить никакого субъективно пережитого страха или, самое большее, припоминает его как мгновенный “аффективный толчок”, от ко­торого ничего не осталось к тому времени, когда реакция была осознана. На этом осно­вании некоторые зарубежные психологи во­обще считают, что субъективное эмоцио­нальное состояние возникает лишь в том случае, если поведенческий акт оказывается задержанным. Думается, что такой вывод — преувеличение. Субъективное переживание при эмоции в норме должно быть всегда, но длительность субъективной оценки факта, очевидно, действительно бывает тем мень­шей, чем быстрее она реализуется в поведе­нии. Поведенческая импульсивность и субъ­ективная эффективность эмоций, должно быть, явления противоположные друг другу, подтверждение чему дают уже наблюдения за маленькими детьми. Это оправдано и “логически”: субъективная оценка стано­вится излишней после того, как она реали­зовалась.

Особенностью сознательного человека является, однако, то, что эмоции не опреде­ляют его поведение ни единолично, ни сра­зу. Формирование “решения к действию” есть отдельный, сложный акт, в процессе ко­торого тщательно взвешиваются все обстоя­тельства и мотивы. Но для того чтобы такое “взвешивание” могло полноценно осущест­вляться, необходима более отчетливая представленность в сознании личности всех субъективных аргументов “за” и “против” той или иной линии поведения. Поэтому эмоциональные оценки должны “звучать” долго и отчетливо. Но и это еще не все.

Главной особенностью эмоциональной деятельности человека, как мы думаем, является то, что она не только “производит” “аффективные волнения” как форму оценки факта, но сплошь и рядом включает эти свои “продукты” в новый “цикл” сопостав­лений и оцениваний. Это создает своеобраз­ную “многоэтажность” эмоциональных про­цессов у человека, причем если их первый, “подвальный этаж” в основном скрыт от самонаблюдения и объективируется разве что в своих готовых “продуктах” — оценках, то все другие “этажи” более или менее открыты для нашей интроспекции.

Хорошей иллюстрацией к сказанному может послужить стихотворная миниатюра “Отчего” М. Ю. Лермонтова.

Мне грустно, потому что я тебя люблю,

И знаю: молодость цветущую твою

Не пощадит молвы коварное, гоненье.

За каждый светлый день иль сладкое мгновенье

Слезами и тоской заплатишь ты судьбе.

Мне грустно. потому что весело тебе.

Абстрагируемся от “художественного статуса” стихотворения и взглянем на него просто как на документ об одном из момен­тов “душевной жизни” поэта. Тогда нетруд­но будет воссоздать картину некоего психо­логического процесса. Исходный момент процесса — актуально переживаемое чувство любви автора к молодой девушке и наблю­дение за ее весельем. Следующий момент — побуждаемое любовью размышление о судь­бе девушки, приводящее к мысли о той “расплате” за беспечность и веселье, кото­рая ее ожидает. Наконец, завершающий мо­мент — “рассогласование” этого знания с любовью, рождающее у поэта глубокую грусть. Схема этого последнего момента, представляющего собой акт возникновения новой эмоции, такова: люблю (продукт пре­дыдущих эмоциональных оцениваний) —> знаю (продукт мышления) —> грустно (про­изводный эмоциональный продукт).

Раскрытая в стихотворении эмоция гру­сти поэта носит, как выражается А. Н. Ле­онтьев, идеаторный характер; она выступает как завершающий момент сложного эмоцио­нального переживания, начинающегося с эмоциональной оценки и кончающегося так­же ей. Но “внутри” этого переживания функционирует мысль.

Эмоциональное переживание человека, таким образом, отнюдь не синоним простого “аффективного волнения”, хотя последнее и является специфической чертой любой эмо­ции.

Если “аффективные волнения” можно уподобить отдельным звукам, то эмоцио­нальные переживания — это музыка, секрет которой отнюдь не тождествен секрету уст­ройства рояля. В музыке звуки объединя­ются в мелодию не по законам физики, а по законам гармонии. В эмоциональном переживании “аффективные волнения” сме­няют друг друга и сливаются друг с другом в один цельный поток, скрепленный мыслью, не по законам физиологии, а по психологи­ческим закономерностям человеческой дея­тельности.

На психологическом уровне анализа эмоций можно поэтому рассматривать эмоцио­нальный процесс, в известной мере отвлека­ясь от звучащих в глубине мозга “древних струн” и сосредоточивая внимание на “са­модвижении” взаимодействующих друг с другом “психологических продуктов”, глав­ное направление которого определяют моти­вы и программы личности. Реально психолог имеет дело не с отдельными эмоциональны­ми актами, а с целостной психической деятельностью, которую он называет переживанием в том случае, когда она предель­но насыщена чувственными оценочными мо­ментами и рассматривается им с точки зрения этих моментов.

Эмоционально-оценочная деятельность человека должна еще стать предметом мно­гих изысканий. Как показал П. В. Симонов, эмоциональная оценка несет в себе большое разностороннее содержание. Она не просто оценивает, насколько действительность со­ответствует потребности субъекта, но отра­жает в себе также изменения к лучшему или к худшему. “Сообщает” она и о том, с позиций какой потребности эта оценка “выставляется”. “Потребность накладывает на эмоцию свой мощный отпечаток, придает эмоциональному состоянию качественно своеобразные черты. Излишне доказывать, что наслаждение от созерцания картины вели­кого живописца несопоставимо с удовольст­вием, получаемым от поглощения шашлыка” 1 .

Правда, определить в настоящее время все оценочные параметры эмоций не пред­ставляется возможным. Вероятно, разные эмоции оценивают действительность по не­скольким различным параметрам, поэтому, в отличие от П. В. Симонова, мы не видим сейчас возможности охватить все эмоции единой “измерительной формулой”. Очевид­но, для каждого их класса “формула” дол­жна быть своя.

К числу таких классов (если “анатоми­ровать” живое, сложное, текучее эмоцио­нальное переживание) можно отнести сле­дующие:

1. Наши желания (не “хотения”!) —про­стые и сложные — как оценки степени соот­ветствия какого-либо объекта нашим по­требностям. Назначение этих “оценок” — презентация в психике мотива деятельно­сти 2 .

2. Эмоции, субъективно выявляющие се­бя в форме радости, огорчения, досады и т. п., как оценки изменения действительно-

1 П. В. Симонов. Высшая нервная деятель­ность человека. М., 1975, стр. 91.

2 Подробно эта функция эмоциональных пере­живаний разобрана в работе В. Вилюнаса “Пси­хологический анализ эмоциональных явлений”.— В сб.: “Новые исследования в психологии”, 1973, № 2; 1974, № 1-2.

ти в благоприятную или неблагоприятную сторону; оценки успеха или неуспеха дея­тельности по реализации мотива.

3. Чувства удовольствия и неудовольст­вия как оценки качества удовлетворения ка­ких-либо потребностей.

4, Наши настроения и эмоциональные состояния как оценки общего соответствия действительности нашим потребностям и ин­тересам.

Каждый из этих подклассов эмоциональ­ных явлений обладает своими специфиче­скими особенностями. Но их объединяет то, то все они выполняют аксиологическую функцию, являясь “с точки зрения интере­сов человека своего рода оценкой того, что происходит вне и внутри нac” 1 .

В этой своей функции они, несомненно, включены в мотивацию нашего поведения, но сами по себе мотивами не являются, как и не определяют единолично принятия решения о развертывании той или иной дея­тельности.

Мы попытались вычленить главное в эмоциях, то, “для чего их создала” эволюция, — их оценочную функцию, рассмотрев ее в некоторых основных аспектах.

Понятно, что эта функция необходима для существования организма и личности, для их ориентировки в мире, для организа­ции их поведения. И поэтому про эмоции-оценки можно сказать, что они имеют для

1 Цит. во Т. Ярошевский. Размышления о практике. М., 1976, стр. 167.

нас большую ценность, но ценность эта слу­жебная. Это ценность средства, а не цели 1 . Однако, будучи всегда, при всех обстоя­тельствах (за исключением патологии), оценкой, эмоция не является только ею. И в этом — еще один из парадоксов “двойствен­ности эмоций”. Наряду с функцией оценок, имеющей лишь служебную ценность, неко­торые эмоции обладают и другой функцией: они выступают и в качестве положительных самостоятельных ценностей. Этот факт до­статочно хорошо осознан и вычленен жи­тейской психологической интуицией, четко разграничившей случаи, когда человек что-либо делает с удовольствием и когда он чем-либо занимается ради удовольствия. Однако с теоретическим осмыслением указанному факту явно не повезло. С самого начала на него легла тень некоторых ошибочных фи­лософских и психологических концепций, критика которых, как это часто бывает, “выплеснула вместе с грязной водой и са­мого ребенка”. И хотя в работах отдельных советских авторов (П. М. Якобсона, Л. И. Божович, Ю. А. Макаренко, а также ряда спе­циалистов по эстетике) вскользь отмечается возможность появления потребности в опре­деленных (особенно эстетических) пережи­ваниях, однако попыток обстоятельного ана­лиза данного явления до сих пор почти не предпринималось. Напротив, пока что весь­ма распространено мнение, будто любое признание эмоции в качестве ценности или мотива деятельности должно быть априорно отброшено как давно разоблаченная философская ошибка. Так, автор вышедшей в 1969 г. хорошей в целом книги “Формиро­вание познавательных интересов у аномаль­ных детей” Н. Г, Морозова, возражая про­тив того, чтобы считать интерес мотивом, на странице 39 пишет: “Если бы мы стали на ту точку зрения, что интерес есть мотив, то пришли бы к гедонизму, согласно кото­рому субъект действует ради переживания интереса или ради самого отношения”.

Один из крупнейших советских психоло­гов С. Л. Рубинштейн тоже, пожалуй, из­лишне категорично формулирует следую­щий тезис: “. не стремление к “счастью” (к удовольствиям и т. д.) определяет в каче­стве мотива, побуждения деятельность лю­дей, их поведение, а соотношение между конкретными побуждениями и результатами их деятельности определяет их “счастье” и удовлетворение, которое они получают от жизни” 1 .

При таком положении дел в теории име­ет смысл взглянуть на интересующее нас явление глазами людей, не озабоченных со­зданием каких-либо специальных философ­ских или психологических концепций, и рассмотреть относящийся к этому явлению “живой” материал. Обратимся в первую оче­редь к наблюдательности писателей: если, как говорится, соответствующие факты име­ют место, они едва ли могли ускользнуть от их внимания. И в самом деле, в произведениях писателей,

1 С. Л. Рубинштейн. Проблемы общей психоло­гии, стр. 369.

поэтов, моралистов мы на­ходим многократные свидетельства того, что эмоция действительно может выступать не только в качестве оценки, но и в качестве самодовлеющей ценности, мотива поведения, самоцели. Так, Л. Н. Толстой в автобиогра­фической трилогии противопоставляет друг другу “любовь деятельную” и “любовь кра­сивую”. “. Любовь деятельная, — по его сло­вам, — заключается в стремлении удовлетво­рять все нужды, все желания, прихоти, даже пороки любимого существа”. Эмоции любви в этом случае являются не целью деятельно­сти, а, как сказал бы А. Н. Леонтьев, “ре­зультатом и механизмом ее движения”.

Совсем не то “любовь красивая”. Она, — пишет Л. Н. Толстой, — “заключается в любви красоты самого чувства и его выра­жения. Для людей, которые так любят, — любимый предмет любезен только настолько, насколько он возбуждает то приятное чувст­во, сознанием и выражением которого они наслаждаются. Люди, которые любят краси­вой любовью. часто переменяют предметы своей любви, так как их главная цель состо­ит только в том, чтоб приятное чувство люб­ви было постоянно возбуждаемо” 1 .

Вероятно, именно такую любовь имеет в виду и Вера из “Героя нашего времени” М. Ю. Лермонтова, когда, прощаясь с Пе­чориным, пишет ему, что он любил ее толь-

1 Л. Н. Толстой. Собр. соч. в четырнадцати то­мах, т. 1. М., 1951, стр. 248, 246.

кo “как источник радостей, тревог и печалей, сменявшихся взаимно, без которых жизнь скучна и однообразна”. Его любви она противополагает свою “глубокую нежность, не зависящую ни от каких условий”.

В обоих этих случаях любовь в одном ее варианте выступает прежде всего как любовь к человеку, во втором — как любовь к тем любовным переживаниям, которые он вызывает.

Еще раньше подобное различие в любви заметили французский моралист Ларошфуко и английский поэт Байрон. Оба подчеркнули в заостренной и несколько преувеличенной форме возможность приобретения оценками статуса самостоятельных ценностей.

У Ларошфуко: “Когда женщина влюбля­ется впервые, она любит своего любовника; в дальнейшем она любит уже только любовь” 1 .

Лишь в первой страсти дорог нам любимый.

Потом любовь уж любят самоё. 2

Мы не поскупились на цитаты, чтобы показать, что непредвзятая наблюдательность и самоанализ приводят самых разных писателей к одним и тем же психологическим открытиям и выводам, причем, как будет видно из материала следующей главы, выводам, несравненно более верным и точ-

1 Франсуа де Ларошфуко. Максимы и моральные размышления. М.— Л., 1959, стр. 84.

2 Д. Байрон. Соч. в трех томах, т. 3. М., 1974, стр. 124.

ным, нежели те, с которыми мы сталкива­емся в некоторых специальных философ­ских и психологических работах, исследую­щих вопрос о роли эмоций в жизни людей. Писатели недвусмысленно утверждают, что любовь может быть как потребностью человека в “другом”, только реализуемой че­рез “механизм” эмоций, так и потребностью в самих этих эмоциях. Следовательно, в пер­вом случае любовные переживания высту­пают как оценки, а во втором на первый план выдвигается их функция ценностей (функция оценок, конечно, при этом не исчезает: нельзя наслаждаться “самое лю­бовью”, если “другой” совсем не будет до­рог).

Из художественной литературы психолог может извлечь, однако, не одни только от­влеченно сформулированные результаты на­блюдений писателей над особенностями функционирования чувств. В лирических высказываниях поэтов, а также в автобио­графических текстах разнообразных авторов содержится и непосредственный “живой” материал, подкрепляющий и расширяющий такие наблюдения. Когда мы читаем, напри­мер, у Лермонтова уже цитированные стро­ки: “Мне грустно, потому что я тебя люб­лю”, то здесь грусть поэта, безусловно, вы­ступает как оценка ситуации, скрытый дра­матизм которой он осознает. Но у того же М. Ю. Лермонтова мы встречаем и такое, например, признание: “Я жить хочу! хочу печали”, где печаль (семантически — сино­ним грусти) выступает уже не в качестве оценки, а в качестве признаваемой поэтом ценности. При этом заслуживает специального внимания следующее характерное обстоятельство. Выступая в своей оценочной функции, печаль (грусть) всегда представляет собой отрицательную оценку действительности. И в то же время, оказывается, на же может выступать в качестве положительной ценности. Эта возможность коренного расхождения “личностного смысла” одной и той же эмоции в роли оценки и в роли ценности лучше всего демонстрирует необходимость различения этих ее ролей. Вот еще два фрагмента на ту же тему.

О господи, дай жгучего страданья

И мертвенность души моей рассей.

Пошли мне бури и ненастья,

Даруй мучительные дни, —

Но от преступного бесстрастья,

Но от покоя сохрани!

Положительную ценность для личности может образовать и пара полярных эмоций; читаем у М. Ю. Лермонтова:

. Я праздный отдал бы покой

За несколько мгновений

Блаженства иль мучений.

Две противоположных эмоциональных оценки (блаженство и мучение) здесь выступают в качестве сходных, “взаимозаменяемых” эмоциональных ценностей.

Примеры легко можно продолжить, од­нако подчеркнем: вполне законный в других обстоятельствах скептицизм, который серь­езные исследователи вправе питать к аргу­ментации, построенной на материале худо­жественной литературы, в данном случае был бы совершенно неоправданным. Здесь мы имеем дело не с выдумкой, не с фанта­зией, а именно с фактами высокой оценки художниками определенных переживаний. А то, что получило оценку (верную или ошибочную — неважно), есть признанная ценность. Ни о чем другом, кроме как о том, что некоторые эмоции могут выступать в качестве признаваемых людьми ценностей, речь здесь и не идет. Следовательно, обра­щаясь к художественной литературе, мы оперируем материалом не менее достовер­ным, чем, скажем, данные самого строгого эксперимента.

Для того чтобы обнажить какое-либо яв­ление, необходимо представить его сначала в как можно более чистом виде, что и было выше сделано. Мы рассмотрели случаи, ко­гда ценностная функция эмоций сама “била в глаза”. Эта функция легко обнаруживается также при анализе таких видов деятельно­сти, которые называют развлечениями или которые близки к таковым. Никого, вероят­но, не удивит, если сказать, что определен­ный субъект слушает музыку ради эстетиче­ского наслаждения или читает детективный роман ради “острых ощущений”. Тем более понятно, что человек может, предположим, пойти в Парк культуры и отдыха с целью развлечься при помощи различных аттрак­ционов.

Однако, если рассмотреть вопрос более тщательно, можно убедиться, что и многие серьезные и ответственные виды деятель­ности совершаются в известной мере тоже ради почему-либо желанных переживаний. Не будем сейчас касаться сложных и, пожа­луй, наиболее типичных случаев, где сам субъект не всегда осознает этот факт вполне адекватно. Их мы рассмотрим позднее. Но вот случай более простой. Приводим неболь­шой фрагмент из книги Н. М. Амосова “Мысли и сердце”.

“Разговор зашел о профессии хирурга. Кто, почему, зачем пришел в клинику и тер­пит эту собачью работу. Семен:

— Мне нравятся сильные ощущения во время операции. Когда в руках держишь сердце — это такое чувство.

“Сильные ощущения” многих прельща­ют. В один период моей жизни нравились и мне. А сейчас как-то обидно за больных, что они являются объектом таких чувств. Но все равно нельзя сбросить этот стимул. За ощущения во время операции хирургов платить днями и ночами черновой рабо­ты. Пожалуй, плохого в этом нет” 1 .

Когда-то нам довелось прочесть знаме­нательные слова, сказанные одним ученым-геологом: “Новое видит тот, у кого новая

1 Н. М. Амосов. Мысли и сердце. Киев, 1965, стр. 192.

точка зрения”. Признаемся, что приведен­ный материал (как и массу неприведенно­го) мы с некоторых пор специально стали искать, веря, что найдем. Размышляя над мотивами собственной деятельности (при­чем деятельности самой разной), мы обнару­жили, что, помимо всего прочего, часто ищем в ней и определенные переживания, хотя и не бывающие никогда вполне тож­дественными, но имеющие некий общий лейтмотив — тот “звук, тон”, о котором мы упоминали во Введениию. Ищем эмоции, почему-то имеющие для нас особую цен­ность.

Последующее обращение за сходными фактами к художественной и мемуарной ли­тературе навело на мысль, что для разных лиц, видимо, существуют разные категории наиболее желанных переживаний, и это представляет большой интерес как для по­нимания личности, так и для возможности построения ее типологии.

Однако на пути к исследованию такой проблемы с самого начала встает принци­пиальной важности вопрос о том, какая фак­тическая ценность скрывается за признавае­мой ценностью переживаний, за человече­ским влечением к некоторым из них. Кое-что видно сразу. Нет, например, сомнения в том, что ценность определенным эмоциям могут придавать нравственные соображения. Более того, нравственные установки лично­сти вообще всепроникающи и, очевидно, в той или иной мере они сказываются на оценке человеком любого своего переживания. Поэтому далеко не всякая однажды пережитая человеком приятная эмоция мо­жет стать в дальнейшем объектом его спе­циальных поисков. Но в то же время ясно и другое: отнюдь не один лишь нравствен­ный момент определяет ценностное отноше­ние индивидуума к своим собственным эмо­циям. И не он в данном случае главный (вспомним о ценности “сильных ощущений” в воспоминаниях Н. М. Амосова). Многие эмоции чем-то привлекательны сами по себе. Чем же? Как объяснить их притягатель­ность?

Конечно, на первый взгляд такие вопро­сы могут показаться просто странными, а ответ на них очевидным. Ведь мы сами, го­воря в начале параграфа о феноменологии эмоций, приводили слова Э. Клапареда о том, что эмоция “содержит свою значимость в себе”. Значит, она приятна потому, что приятна. И ценна по той же причине. Не станем, однако, спешить с “очевидными” ответами. Ведь долгие годы ответ на вопрос о том, почему у собаки текут слюни, когда она видит пищу, тоже казался совсем “дет­ским”. Но если отнестись к поставленным выше вопросам серьезно, то они должны прежде всего актуализировать в памяти мысль о философских и психологических теориях, получивших название гедонизма. Ведь именно гедонисты рассматривали эмо­ции не только как важные, но даже как единственные мотивы нашего поведения, а следовательно, как решающие жизненные

Посмотрим же, что представляют собой эти теории и не следует ли, хотя бы ча-стичнс, пересмотреть наше отношение к ним?

Источник