Объясните смысл фразы: начало философии-удивление
Аристотель отмечал, что философия начинается с удивления. То же можно сказать и по отношению к науке. Наука начинается с удивления. Возьмем простой пример — падение яблока на землю. Каждый из нас, по-видимому, не раз наблюдал это событие и вряд ли испытывал какое-то удивление по этому поводу. Это что-то обычное и не удивительное. Не знаем, реальна ли та легенда о Ньютоне, в которой рассказывается, что падение яблока привело его к великому открытию, но, как бы то ни было, именно Ньютон оказался тем человеком, который смог увидеть в падении любого предмета, в том числе и яблока, нечто таинственное и удивительное. Обычное падение яблока оказалось подчиняющимся тем же универсальным законам, что и движение планет и звезд во Вселенной.
Удивление предшествуют любому научному познанию, ведь познание — это попытка ответить на вопрос о некоторой загадке, которая пока неизвестна. Очень часто нужно уметь удивиться тому, к чему все остальные люди привыкли и считают чем-то само собой разумеющимся. Научное познание открывается здесь как искусство удивляться обычному. Привычка говорит нам: «нет ничего удивительного». Наука протестует: «все удивительно и таинственно».
Но удивление порождает непонимание — ведь удивительно то, что происходит, хотя не должно было бы происходить. Возникает вопрос: «Почему? » Почему падает яблоко, почему светит Солнце, идет дождь . Так начинается научное познание.. .
Философия любит спрашивать, для нее вопросы часто оказываются важнее ответов.
Движение к истине, т. е. поиск сути вещей, обнаженной реальности, скрывающейся под покровом обыденных мнений и предрассудков, прежде всего предполагает удивление.
Удивление в данном случае означает особый познавательный акт философствующего ума, когда при взгляде на привычный, давно примелькавшийся предмет с наших глаз внезапно спадает пелена. Предмет предстает не только в новом свете, но и как некая загадка, как нечто непонятное, порывающее с очевидностями «здравого смысла».
Наше прежнее представление о предмете вдруг оказывается странным и из общепринятой истины превращается в кажимость.
Источник
Это чувство удивление чрезвычайно свойственно философу ибо у философии нет иного начала чем это
Гайдадымов Евгений Борисович
Философия (Конспект лекций)
Гайдадымов Евгений Борисович
Планы лекционных и семинарских занятий.
Словарь философских терминов.
Вопросы и задания.
Темы докладов и рефератов.
Учебно-методическое пособие охватывает широкий круг наиболее важных философских тем, предусмотренных государственными образовательными стандартами РБ по философии для высшей школы.
Структура и содержание пособия помимо компактности изложения лекционного материала включают планы лекционных и семинарских занятий, словарь философских терминов, вопросы и задания для коллективной, индивидуальной и самостоятельной работы, темы докладов и рефератов, широкий список дополнительной литературы к каждой теме, методические рекомендации для написания рефератов.
Для студентов высших учебных заведений.
Раздел 1. Философия в исторической динамике культуры
Глава 1. Что такое философия?
Глава 2. Генезис и эволюция философии
Глава 3. Древневосточная философии
Глава 4. Три измерения русской философии: русское, советское, всемирное
Глава 5. Предмет, структура и функции философии
Глава 6. Место и роль философии в современной культуре
Раздел 2. Основные культурно-исторические типы философских учений
Глава 7. Классическая парадигма философии
Глава 8. Парадигма неклассической философии
Глава 9. Формирование парадигмы философствования XX — XXI вв.
Раздел 3. Философия как метафизика
Глава 10. Проблема бытия и судьба Западного мира
Глава 11. Категориальный аппарат онтологии
Раздел 4. Основные характеристики бытия
Глава 12. Пространственно-временной континуум бытия
Глава 13. Социальное пространство и социальное время
Глава 14. Пространство и время бытия человека
Глава 15. Структурность бытия
Глава 16. Бытие как трансцендентальное условие мира
Глава 17. Многообразие и единство мира
Глава 18. Картина мира
Глава 19. Мир как система систем
Глава 20. Экологическое мировоззрение
как парадигма современной философии
Глава 21. Отражение как основной закон Вселенной
Глава 22. Сущность сознания и его происхождение
Глава 23. Философское понимание сознания
Глава 24. Структура и функции сознания
Глава 25. Проблема субстрата сознания
Раздел 5. Гносеология как теория знаний
и методология как теория познания
Глава 26. Специфика познавательного отношения человека к миру
Глава 27. Методы познания (философский метод и всеобщие законы бытия)
Глава 28. Метафизика и диалектика как фундаментальные методы
Глава 29. Проблемы методологии в философии XX века
Глава 30. Познавательное отношение человека к миру
Глава 31. Практическое отношение человека к миру
Глава 32. Познавательные способности человека
Глава 33. Что такое знание?
Глава 34. Познание как постижение истины
Глава 35. Особенности социального познания
Раздел 6. Философская антропология
Глава 36. Антропология как философия метафизики
Глава 37. Бытие человека
Глава 38. Бытие человека как жизнь, смерть и бессмертие
Глава 39. Иерархия бытия человека
Глава 40. Антропологические основания социального бытия человека
Глава 41. Антропологические основания свободы
Глава 42. Феномены бытия человека
Глава 43. Игра как антропологическое свойство природы человека
Глава 44. Бытие человеческого духа
Раздел 7. Социальная философия
Глава 45. Социальная реальность как предметообразующая
проблема социальной философии
Глава 46. Социум как надорганическая реальность
Глава 47. Существенные черты социума
Глава 48. Общество как организационная
форма воспроизводства социальности
Глава 49. Современные концепции общества
Глава 50. Диалектика социальной и экономическо-правовой сфер общества
Глава 51. Взаимодействие социальной и политической сфер жизни
Глава 52. Социальное и национальное
Глава 53. Философия истории
Глава 54. История как событийная жизнь людей во времени и пространстве
Глава 55. Смысл истории и идея общественного прогресса
Глава 56. Субъект и движущие силы истории
Глава 57. Особенности и проблемы отечественной истории
Глава 58. Социальная философия в XXI веке: постклассическая перспектива
Раздел 8. Философия культуры
Глава 59. Культура в системе бытия
Глава 60. Основания культуры
Глава 61. Культура и цивилизация
Раздел 9. Духовная культура
Глава 62. Мораль и нравственность
Глава 63. Искусство: сущность и функции
Глава 64. Аксиология (учение о ценностях)
Глава 65. Философия религии
Глава 66. Философия науки и образ науки
Глава 67. Исторические типы научной рациональности
Глава 68. Метатеоретические основания науки
Глава 69. Проблемы современной философии науки
Глава 70. Философские проблемы науки и техники
Глава 71. Мировоззренческие итоги развития науки в XX веке
Глава 72. Философия образования
Раздел 10. Возможности человечества и
человечество как возможность в XXI веке
Глава 73. Современность как социально-философская проблема
Глава 74. Постиндустриальная цивилизация XXI века
Глава 75. Императивы XXI века
Общий учебно-тематический план
лекционных и семинарских занятий
по курсу «Философия»
Тематика лекционного курса
Тематика семинарских занятий
Рекомендуемая учебная литература к семинарским занятиям
Активные методы обучения
План анализа текстов первоисточников
Ответы на проблемно-контрольные вопросы и задания
Планы семинарских занятий
Раздел 1. Философия и ее место в культуре (4 часа)
Семинар 1. (2 часа)
Семинар 2. (2 часа)
Раздел 2. Основные культурно-исторические типы философских учений
Семинар 3. (1 час)
Семинар 4. (2 часа)
Раздел 3. Метафизика и онтология (6 часов)
Семинар 5. 1-е занятие (1 час)
Семинар 6. (2 часа)
Семинар 5. 2-е занятие (1 час)
Семинар 7. (2 часа)
Раздел 4 — 5. Гносеология как теория знаний и
Источник
2.1. Удивление в научном дискурсе
Поскольку эмоции являются предметом исследования философии и психологии, наряду с лингвистическим анализом эмоциональных концептов, на наш взгляд, их исследование должно проводиться также на материале соответствующих текстов, раскрывающих представление об эмоциях в научном дискурсе.
Имена концептов принадлежат языку философии, в котором они наполняются конкретным семантическим содержанием, благодаря функционированию в рамках определенной теории.
Если понятие – это определенная система знаний (Войшвилло 1989: 159), то концепция выступает как способ семантического представления, принцип организации этой системы – её активное начало, «понятие понятия» (Воркачев 2002: 35).
В отличие от собственно языковых, философские и научные представления, систематизированные в рамках различных концепций, являются универсальными, более точными и детальными, что вызывает необходимость их экспликации с целью постижения природы и сущности ЭК.
С древних времен удивление рассматривалось как начало философии, о чем свидетельствует наличие в античной мифологии удивляющегося бога Тавманта (или Фавманта), который был отцом богини мудрости Ириды (радуги). Именно она выступает позднее как символ философии в трудах Платона и его последователя Олимпиадора, впервые обозначивших основополагающую роль удивления в зарождении философского знания: «Философу свойственно испытывать. изумление. Оно и есть начало философии, и тот, кто назвал Ириду дочерью Тавманта, знал толк в родословных» (Платон 1993: 208).
«Начало всякой философии – удивление. Удивляясь, ведь мы идем от«чего» к «почему». Философствовать – значит отдавать себе отчет о причинах сущего, если только философия – это познание сущего или само сущее. В связи с этим богиня вестница Ирида . есть символ философии, так как …она вопрошает о сущем» (Цит. по Лосев–Тахо-Годи 1993: 480).
Источником философии считал удивление и Аристотель: «Вследствие удивления люди и теперь и впервые начали философствовать, причем вначале они испытали изумление по поводу тех затруднительных вещей, которые были непосредственно перед ними, а затем понемногу продвинулись на этом пути дальше и осознали трудности в более крупных вопросах, например, относительно изменений луны и тех, которые касаются солнца и звезд, а также относительно возникновения мира. Но тот, кто испытывает недоумение и изумление, считает себя незнающим (поэтому и человек, который любит мифы, является до некоторой степени философом, ибо миф слагается из вещей, вызывающих удивление). Если таким образом начали философствовать, убегая от незнания, то, очевидно, к знанию стали стремиться ради постижения , а не для какого-либо пользования . «Все начинается с изумления, обстоит ли дело именно так: как , например, про загадочные самодвижущиеся игрушки, или в отношении солнцеворотов, или несоизмеримости диагонали; ибо у всех, , вызывает удивление, если чего-нибудь нельзя измерить самою малою мерою. А под конец нужно придти к противоположному – и к лучшему, как говорится в пословице, – этим дело не кончается и в приведенных случаях. Когда в них разберутся: ведь ничему бы так не удивлялся человек, сведущий в геометрии, чем, если бы диагональ оказалась измеримой…» (Аристотель 1934: 22).
Таким образом, Платон, Олимпиадор и Аристотель открыли смысл удивления и осознали «вес этого высокого строя души в философии», для занятий которой необходимо иметь «присно-изумленный взор на жизнь» (Флоренский 1998: 126). Показав первоосновность удивления в познании, эти мыслители были по сути первыми, кто употребил диалектический метод, поскольку диалектика и есть «организованное удивление» (Флоренский 1998: 126). Развиваясь на фоне «обостренного внимательного созерцания жизни» и «обновленной чувствительности» к ней, диалектика стремится к тому, «чтобы, как проспавшийся крепительным сном, ум непредубежденным и омытым оком узрел золотой зрак бытия и узревши – удивился, удивившись же – изумился, а изумившись – восхитился и, восхищенный, видел бы уже не внешние перегородки бытия, не пыльные чехлы его, но …творческие волнения жизни…» (Флоренский 1998: 127).
Противоположную Платону и Аристотелю позицию в отношении удивления занимает Демокрит, который называет основой мышления «гармоническое состояние души относительно составляющей ее смеси» (Демокрит 1935: 196). Мыслитель призывает воспринимать все в мире как происходящее в порядке вещей и никогда не «терять ум», то есть не удивляться:
Также не должно тому удивляться, как может такое
Малое солнце давать такое обилие света,
Чтобы волнами его и моря, и все земли, и небо
Полнить и все заливать потоком горящего жара,
Ибо возможно, что здесь единственный в мире источник
Света открыт и лучи изливает он мощной струею…
Но вызывать не должно при этом у нас удивленья
То, что огня семена способны стекаться совместно
В точно положенный срок и блеск восстанавливать солнца.
Видим же мы, что в положенный срок совершается много
Всяких явлений других; в положенный срок зацветает
Лес, и в положенный срок с дерева цвет опадает…
Молнии, снег и дожди, наконец, и ненастье и ветры
Все наступают в году в достаточно точное время.
Ибо, когда таковы изначальные были причины,
И оказывались все вещи с рождения мира,
То и теперь они вновь возвращаются в точном порядке. (Демокрит: 86–88)
Позиция Демокрита выражается в известном изречении Nil admirari (приписываемым Плутархом Пифагору), которое стало впоследствии философским принципом стоиков, полагавших, «что свойство не изумляться как невозмутимость человека перед лицом окружающего мира» есть признак высочайшей мудрости (Лосев–Тахо-Годи 1993: 480). По этому поводу Цицерон замечает: “Et nimirum haec est illa praestans et divina sapientia et perceptas penitas et pertractatas res humanas habere: nihil admirari, quom acciderit, nihil ante, quam evenerit, non evenire posse arbitrari» – «И в этом, бесспорно та высшая и божественная мудрость – глубоко понять и изучить человеческие отношения; ничему не удивляться, когда что-то произошло, и ничего не считать невозможным до того, как оно произошло» (Цит. по Овруцкий 1969: 171).
С философской позицией Демокрита и стоиков сходно и отношение к удивлению, характерное для исламского мистического течения – суфизма, подтверждением чему служит следующая притча:
«Был некогда суфий, который жил в уединении. Его отыскал один молодой человек, желавший просветления, и он разрешил ему поселиться неподалеку, и не сказал и не сделал ничего, чтобы отговорить его. По прошествии весьма долгого времени, не имея наставлений и получая мало пищи для ума, юноша как-то раз сказал:
– Я никогда не видел вас едящим. Удивляюсь, как вы можете поддерживать жизнь без еды.
– С тех пор, как ты присоединился ко мне, – промолвил суфий, – я перестал есть в твоем присутствии. Теперь я ем втайне.
Еще более заинтригованный, молодой человек спросил:
– Но почему вы это сделали? Если вы желали обмануть меня, тогда почему сейчас признаетесь в этом?
– Я прекратил есть, – ответил мудрец, – чтобы ты мог удивляться мне – в надежде на то, что в один прекрасный день ты перестанешь удивляться тому, что не относится к делу, и станешь настоящим учеником.
Тогда юноша спросил:
– Но разве вы не могли просто сказать мне не удивляться тому, что поверхностно?
– Абсолютно всему в мире, – отвечал суфий, – включая и тебя…» (Шах 2001
В последующей истории философской мысли позиция Nil admirari уходит на задний план, и удивление Платона и Аристотеля звучит как «запев всей философии». «Понятие об удивлении, первоимпульсе творческой мысли, возникает вновь и вновь у мыслителей самого разного направления, каждый раз в том или ином частном оттенке и применительно к тому или другому частному предмету или стороне умственной деятельности» (Флоренский 1998: 128–129).
«Семенем знания» называет удивление Ф. Бэкон: «Всякое знание и удивление (– которое есть семя знания – ) сами по себе приятны…» (Цит. по Флоренский 1998: 129).
Об удивлении как начале философии пишет и Н. Кузанский: «…Сильное удивление, начало философии, предшествует жажде познания, благодаря которой интеллект, чье бытие есть понимание, укрепляет себя исследованием истины. А задевает нас обычно редкостное, даже если оно ужасно» (Кузанский 1979: 49).
Р. Декарт считает удивление одним из первых в ряду шести основных чувств: «Если при первой встрече нас поражает какой-нибудь предмет и мы считаем его новым или весьма отличающимся от тех предметов, которые мы знали раньше, или от того, каким мы его представляли себе, то удивляемся ему и поражаемся. И так как это может случиться до того, как мы каким-либо образом узнаем подходит ли нам этот предмет, то мне кажется, что удивление есть первая из всех страстей» (Декарт 1989: 507). По Декарту удивление не имеет противоположного себе чувства, поскольку если объект не имеет в себе ничего необычного, то он «не затрагивает нас и мы рассматриваем его без всякой страсти» (Декарт 1989: 507). Причиной удивления мыслитель считает неожиданность: «Удивление возникает в душе тогда, когда какая-нибудь неожиданность заставляет её внимательно рассматривать предметы, кажущиеся ей редкими и необычайными» (Декарт 1989: 511). Декарт видит особенность удивления в том, что оно «не сопровождается никакими изменениями в сердце и крови…». Это происходит, по его мнению, потому, что, «не имея своей целью ни блага, ни зла, а только познание предмета, вызвавшего удивление, эта страсть не связана ни сердцем, ни с кровью, от которого зависит все благополучие тела, а только с мозгом, где находятся органы, служащие для познания» (Декарт 1989: 511). Действие удивления на человеческий мозг Декарт представляет следующим образом: «. Объекты чувств, если они новы, затрагивают мозг в определенных частях, в которых они обычно не затрагиваются. Эти части более нежны, или менее устойчивы, чем те, которые огрубели от частого возбуждения; это и усиливает действие движений, вызываемых в них объектами чувств. Это не покажется невероятным, если принять во внимание, что по той же причине наши ступни, привыкшие к достаточно грубому прикосновению земли, вследствие тяжести нашего тела, при ходьбе очень чувствуют это прикосновение, при щекотании же более слабое и более нежное, оно почти невыносимо, потому что для нас необычно» (Декарт 1989: 512). Кроме того, Декарт рассматривает крайнюю форму удивления – изумление: «Эта неожиданность заставляет духи, находящиеся в полостях мозга, направляться к тому месту, где находится впечатление от предмета, вызывающего изумление. Иногда она направляет туда все духи, которые настолько заняты сохранением этого впечатления, что ни один из них не проходит оттуда в мышцы и даже не отклоняется от своего прежнего пути в мозгу. Вследствие этого все тело становится неподвижным, как статуя. Именно о таком состоянии обычно говорят, что человек поражен, и состояние это – чрезмерное удивление, в котором никогда не бывает ничего хорошего» (Декарт 1989: 512).
По мнению Декарта, удивление может принести человеку как пользу, так и вред. Так, благодаря данной эмоции, люди познают мир. Однако случается, что удивляются тому, что лишь в малой степени заслуживает внимания или же совершенно его не заслуживает. Это, как считал Декарт «может совершенно уничтожить или извратить навыки разума» (Декарт 1989: 513). Философ также полагал, что наиболее склонны к удивлению «те люди, которые, несмотря на то, что у них достаточно здравого смысла, невысокого мнения о своих способностях» (Декарт 1989: 514).
Т. Гоббс определяет удивление как «чувство радости по поводу чего-то нового, ибо человеку от природы свойственно любить новое». При этом новым он обозначает «то, что происходит редко, к редкому же относится и то, что является большим среди вещей какого-нибудь класса» (Гоббс 1965: 254). Специфика удивления отличает, по мнению Т. Гоббса, человека от других живых существ, так как эта эмоция стимулирует активную мыслительную деятельность: «. Ибо если и другие существа, встречаясь с чем-нибудь новым и необычным, испытывают удивление, то их удивление продолжается лишь до тех пор, пока они не решат, вредно ли для них самих это новое явление или нет. Люди же спрашивают, откуда происходит то новое, что они видят и какое употребление из него можно сделать. Вот почему они радуются всему новому, дающему им повод познавать причины и следствия» (Гоббс 1965: 254–255). По тому, чему и как человек удивляется, Т. Гоббс полагал, что можно определить уровень его знаний и развития умственных способностей: «Если кто-либо более других склонен к изумлению, то он обладает большими или меньшими знаниями, или же более проницательным умом, чем другие. В самом деле, если для такого человека нечто более ново, чем для других, то это признак того, что он знает меньше их, если же он высказывает больше изумления по поводу того, что является одинаково новым как для него, так и для других, то это свидетельствует о более проницательном уме» (Гоббс 1965: 255).
Т. Гоббс считает удивление стимулом развития научного знания: «. Среди страстей человека возвышает над животными любопытство. Астрономия обязана своим происхождением изумлению, которое мы испытываем по поводу небесных тел, физика – странным действиям элементов и т. д. Люди приобретают знания в меру своего любопытства» (Гоббс 1965: 488).
Э. Кондильяк, описывая последовательность возникновения психических состояний у его знаменитой оживающей статуи, интерпретирует удивление как основную ступень в процессе получения знания: «Но она не преминет испытать удивление, если она внезапно перейдет от состояния, к которому она привыкла, к совершенно отличному состоянию, о котором она еще не имела идеи. Это удивление заставляет ее лучше почувствовать разницу между её модификациями. Чем резче переход от одних к другим, тем больше ее удивление и тем больше её поражает контраст между сопровождающими их удовольствиями и страданиями. Ее внимание, вызванное страданиями, которые чувствуются сильнее, устремляется с большей энергией ко всем ощущениям, последовательно сменяющим друг друга. Она тщательнее сравнивает их и поэтому лучше судит об их отношениях. Таким образом удивление усиливает активность операций ее души…» (Кондильяк 1935: 81).
И. Кант рассматривает удивление как единство двух модальностей – удовольствия и неудовольствия, испытываемых человеком в ходе мышления: «Удивление (замешательство от какой-то неожиданности) – это возбуждение чувства, которое сначала задерживает естественную игру мысли и поэтому бывает неприятным, но зато потом содействует приливу мыслей для неожиданных представлений и поэтому становится приятным. Изумлением же этот аффект называется, собственно, только тогда, когда при этом начинают сомневаться, было ли это восприятие наяву или во сне. Новичок в обществе удивляется всему; но тот, кто на основе длительного опыта уже знает обычный ход вещей, делает себе правило ничему не удивляться (nihil admirari). Тот же, кто пытливым взором вдумчиво изучает природу в ее великом многообразии, приходит в изумление, видя мудрость, которой он не ожидал; это – восхищение, от которого нельзя освободиться (нельзя достаточно надивиться); но этот аффект возбуждается тогда только разумом и представляет собой своего рода священный трепет, который испытывают, когда перед зрителем разверзается бездна сверхчувственного» (Кант 1999: 340–341).
Современник И. Канта В. Г. Гегель, подобно Аристотелю, называет удивление началом познания: «. Созерцание есть поэтому только начало познания. К такому его положению и относится изречение Аристотеля, что всякое познание начинается с удивления. В самом деле, так как субъективный разум в качестве созерцания обладает достоверностью, состоящей в том, чтобы находить себя же самого в объекте, отягощенном первоначально еще формой неразумности, – то предмет внушает ему чувство изумления и почтения. Философское мышление, должно, однако, возвыситься над точкой зрения удивления» (Гегель 1974: 278).
А. Шопенгауэр считает отсутствие удивления признаком ограниченного ума, функционирующего на грани «животной тупости», и в качестве критерия для определения философской одаренности выставляет способность к его переживанию: «Чем яснее и светлее в человеке сознание, созерцание мира, тем неотступнее преследует его загадочность бытия, … тем менее человек будет доволен просто тем, что он живет и постоянно лишь предотвращает нужду, ежедневно сказывающуюся в этой жизни, до тех пор пока … на пройдет сама жизнь, не дав ему даже досуга когда-либо серьезно подумать над ней. Но именно так и бывает с теми людьми, сознание которых более слабо, смутно и ближе стоит к животной тупости… Как животное живет себе и не удивляется тому, что мир существует, … так и неодаренные люди не удивляются заметным образом миру… Ясность сознания, на которой основывается потребность философии и дарование к ней, сказывается поэтому прежде всего в изумлении, вызываемом в человеке мира и нашим собственным существованием, – в изумлении, которое тревожит дух и делает для него невозможную жизнь без размышления над нею… Философски одаренный человек изумляется всему обыденному и привычному и в силу этого делает своею проблемой общую основу явлений…» (Шопенгауэр 1997: 31–32).
«Чтобы решить, насколько одарен философски тот или иной человек, я должен был бы знать, как представляет он себе прошлое, настоящее и будущее…; погружается ли его сознание настолько глубоко в этот поток времени, что само движется вместе с ним или же он видит поток времени бегущим мимо себя и с изумлением наблюдает его, как нечто чуждое… Если же… ясность сознания и вытекающие отсюда изумление отсутствуют, то нет и философского дарования» (Шопенгауэр 1997: 33).
Мыслители ХХ века также описывают удивление как отправной пункт и стимул развития философии и науки. М. Хайдеггер замечает по этому поводу: «Пафос удивления в том, что оно не просто предваряет философию, как, например, мытье рук хирургическую операцию. Удивление несет в себе и пронизывает всю философию. (Перевод цит. по Hove: 2000*).
Э. Шредингер разграничивает философское и нефилософское удивление: «Те, чьё сознание не посещается время от времени этим в высшей степени своеобразным и особенным состоянием, в которое мы иногда погружаемся помимо нашей воли, не имеют никакого отношения к философии – об этом, впрочем, им не следует особенно сожалеть. Нефилософская и философская ориентации допускают весьма чёткое разграничение, в то время как промежуточные формы едва намечаются. Первая воспринимает всё происходящее в его самой общей форме как само собой разумеющееся и побуждается к удивлению лишь конкретным содержанием, посредством которого случившееся сегодня здесь отличается от случившегося вчера там. Вторая же, напротив, воспринимает как удивительное именно общие черты всех переживаний, которые совершенно общим образом характеризуют данное. Можно даже сказать: сам факт переживания и обнаружения вообще ощущается как первый и глубочайший повод для удивления. Мне кажется что, этот второй род удивления, истинное происхождение которого коренится в сомнении, сам по себе удивителен! Обычно удивление или изумление возникает в том случае, когда состояние отклоняется от обычного или на том или ином основании ожидаемого. Однако наш мир предъявляется нам один-единственный раз. Мы лишены какого-либо предмета сравнения, и поэтому неясно, как подойти к нему с каким-нибудь определённым ожиданием. И тем не менее мы удивляемся, находим для себя загадки, не зная, каково должно быть состояние, чтобы не повергнуть нас в изумление – как должен был бы быть устроен мир, чтобы не задавать нам загадок?» (Шредингер 2000*).
П. Флоренский рассматривает роль удивления в двух различных формах «мирочувствия» – науке и философии следующим образом: «… Потрясенная толчком, Философия воспринимает в себя движение, то острое чувство новизны, которое зовем мы удивлением, и, поняв его, как желанное, старается о жизни в нем. Философия есть неувядаемый цвет удивленности, – сама организованная удивленность. Напротив, Наука неблагодарно приемлет толчок действительности…, … встречает этот толчок как враждебного пришельца, как нарушителя косности ее и самодовольства. И если… Науке… пришлось удивляться, то это не значит, что удивление свое она истолкует иначе, как несчастную непредвиденность…, которую она впредь… постарается предупредить. Девиз философии – Вечно юное Удивление; Горациево Nil Admirari – «ничему не удивляться» – маячит Науке» (Флоренский 1998: 125–126).
Значение удивления для философии мыслитель представляет весьма поэтично: «Удивление есть зерно философии … Поцелуем вешнего луча – сжатая бесцветная почва расправляется в свежую зелень и в пышные цветы. Так, под пристальным взором внимания, распускаются в уме, из невидного и невыразимого зачатка, мысли – богатые, полные … Взор любовно ласкает и нежит тайну действительности, удивившую философа. И чем нежнее эта ласка, чем сосредоточеннее внимание…, тем выразимее становится тайна, – чтобы, подняв слои выраженного, мысль открыла новые и новые линии выразимости. Плененная тайной, мысль льнет к ней и не может отстраниться от нее – благоуханной розы … Мысль волнуется, и приникает, волнуясь, к тайне жизни. И вопрошает себя: “Что есть она, меня удивившая?… Что есть?… К чему… влекусь я? Что удивило меня? …Что волнует меня?” И мысли вопрошающей ответствует … ласкаемая тайна. Но слышимый ответ жарче волнует мысль, ибо не то он, не сокровенное сердце тайны, недоступное, – лишь благоухание ея. И снова мысль вопрошает, еще нежнее, еще жарче, еще любовнее…, – и снова не безмолствует тайна… Но еще более волнуется мысль, еще теснее влечет ее к тайне. И вновь получает ответ – и вновь возгорается трепетом неизъяснимым» (Флоренский 1998: 136–137).
Х. Ортега-и-Гассет считает удивление прерогативой философов: «Удивляться, изумляться – значит начинать понимать. Это своего рода спорт, роскошь, которую может позволить себе только интеллектуал, в отличие от других, глядящих на мир глазами, полными изумления. Для раскрытых изумленных глаз все в мире необычно и чудесно. Этого удовольствия лишены футболисты, в то время как интеллектуал, зачарованный миром, постоянно пребывает в провидческом опьянении. Его можно узнать по раскрытым глазам, полным изумления. Именно поэтому древние считали атрибутом Минервы сову, птицу с огромными блестящими глазами» (Ортега-и-Гассет 1991: 41).
М. К. Мамардашвили рассматривает в качестве начала мышления или философии удивление перед существованием невозможного: «Если вдуматься, то в каком-то смысле человеческая жизнь как таковая относится к числу невозможных вещей. Когда такое говорится, не отрицается, что она есть. Она есть, но это удивительно, потому что она невозможна; непонятно, каким образом она есть, потому что ее не должно было бы быть. Ведь часто мы в себе убиваем желания и чувства, которые никому не приносят зла, только потому, что у нас нет сил, времени или места, чтобы осуществить и прожить их, убиваем их только за то, что они неуместны. Мы не реализуем их, т. е. мы не живем и оказывается, что жизнь невозможна. Следовательно, в строгом смысле слова « жизнь как таковая» – невозможная вещь, и если она случается, это чудо. Большое чудо. Вот отсюда и начинается мысль, или философия. Мысль рождается из удивления, отметили мы, а удивиться, например, невозможной жизни, что она-таки есть, и думать об этом – есть мысль. В этой мысли отсутствуешь ты, но она, мысль, есть твое состояние, посредством которого ты не прославляешь себя, не украшаешь себя, не компенсируешь в себе какие-нибудь недостатки, не прилепливаешь себе павлиньего хвоста или павлиньего пера, не посредством мысли, и не соперничаешь с кем-нибудь посредством мысли и т. д. Мы начинаем мыслить, когда удивляемся. Как это может быть? Повторяю, вы знаете, что удивление лежит в основе философии. Первые философы удивились, конечно, не в психологическом смысле слова, как мы обычно понимаем. Опять у нас есть те слова, которые есть, в том числе одно и то же слово. Удивление тому, чего могло и не быть и должно было бы не быть, но оно есть. Удивительно, когда все в мире построено так, чтобы не было добра, красоты, справедливости и т. д. И тем не менее иногда есть справедливость, честь, добро, есть красота» (Мамардашвили 2000*).
Ссылаясь на М. М. Мамардашвили, С. В. Шапошников замечает: «. Если воспользоваться словоупотреблением М. Мамардашвили… «Введение в философию»), для философского мышления «мир есть проблема», весь мир есть проблема, т. е. мир «непонятен», весь мир непонятен. Не случайно Платон и Аристотель говорят об удивлении как начале философии. Для философа все непонятно и поэтому все его удивляет» (Шапошников 2000*).
Подобную мысль высказывает и А. В. Соболев: «Все мы наслышаны об удивлении как источнике философии, но редко отдаем себе отчет в том, что быть философски удивленным значит одновременно быть восхищенным, т. е., так сказать, восхищенным на седьмое небо. Философский ум будоражит лишь удивление от испытанного качественно нового опыта, связанного с продвижением по шкале ценностей. Только такой опыт философски удивляет и озадачивает, высвечивая нашу неспособность выразить привычными средствами это продвижение по вертикали» (Соболев 2000*).
Удивление и восторг философа перед существованием невозможного описывает и В. Кувакин: «Я стоял в каком-то недоумении по колено в иле и по грудь в воде, размышляя о превратностях обстоятельств, занесших меня сюда, в это никчемное место, о способе (вплавь или вброд), каким я буду выбираться отсюда. Верхние слои ила – взвеси, тончайшие, мельчайшие и нежнейшие. Они обволакивали ноги и словно хотели быть шампунем, скользким и приятным. Ниже ил уплотнялся, ступни ощущали остатки полуистлевших листьев, изредка попадались хрупкие ветки, упавшие в воду с прибрежных ивовых деревьев. Одна из них застряла между пальцами ноги. Балансируя, я изловчился и вытащил ее, поднял над водой и стал разглядывать. Ветка как ветка, точнее сучок, черно-серо-коричневый, полусгнивший. Я хотел было уже отбросить его в воду, как вдруг душа моя наполнилась восторгом и счастьем. “Боже мой, – шептал я, – да ведь с этим сучком, умиравшим, разлагавшимся в грязи, тьме, духоте, в безмолвии и безнадежности, случилось чудо: он увидел свет, воздух, зелень деревьев! Он увидел мир! Пусть на мгновенье, пусть случайно, но. ” Я был потрясен невероятностью, удивительностью произошедшего. И проснулся от этого потрясения и радости. И долго не мог заснуть, потому что становилось все яснее: я и есть этот неказистый сучок, веточка, изъятая и поднятая над грязью и тьмой, веточка, переживающая восторг бытия, жизни, мгновенной свободы, наслаждающаяся светом, миром, бесконечностью Универсума перед тем, как кануть в воду и опасть на дно» (Кувакин 1993: 51).
В. Кувакин рассматривает удивление как психическую реакцию человека на неизвестное, которая говорит о заключенных в ней чудесах человеческого существования, о мире мгновенных таинственных превращений: «Динамика неизвестности, через которую она дает нам почувствовать себя, порождает в нас чувства неопределенности, неустойчивости, невольной (или даже нежелательной) свободы, нестабильности, негарантированности, неуверенности, безосновности и беспочвенности, оцепенения и внутренней напряженности, настороженности и т. д. Все они в сумме и могут быть названы чувством неизвестности, ощущением ее. В самом деле, легко заметить, что, скажем, чувство оцепенения как элемент ощущения неизвестности означает «в норме» и мышечное, и интеллектуальное, и духовное оцепенение, некую заторможенность, парализацию личности в целом» (Кувакин 1993: 171–172).
С. Л. Катречко представляет мир как совокупность определенных целостностей, которые вызывают удивление у философа: «. Человек стремится понять характер функционирования целостностей, которые окружают его. Именно этот феномен удивления перед наличием таких целостностей и есть начало и основной нерв философии» (Катречко 2000*).
Поясняя соотношение цепочки понятий «миф – философия – теория» философ описывает удивление как состояние сороконожки, которая, задумавшись о механизме своего хождения, внезапно остановилась. С. Л. Катречко выделяет три ее состояния: «Во-первых, это начальное состояние («сороконожка идущая»), которое может быть соотнесено с таким состоянием сознания, которое еще (или уже) не осознает само себя, – с состоянием предсознания. Во-вторых, промежуточное, пограничное состояние остановки («сороконожка, остановившаяся в удивлении») – с позицией «философа», которое характеризуется не только пониманием недостаточности прежнего опыта (удивлением) и отсутствием каких-либо «знаний» (состояние «минимальности знания»), но и, в отличие от предыдущего состояния «предсознания», осознанием своего «незнания», т. е. именно здесь и возникает феномен человеческого сознания. Однако данное состояние как для отдельного человека (представьте себя стоящим на одной ноге), так и для человечества в целом не является устойчивым и переходит в следующее финальное состояние. И, наконец, финальное состояние сороконожки («сороконожка, предложившая возможный «механизм» своего хождения) – с позицией «теоретика», который на основе произошедшего удивления и осознания своего непонимания пытается дать удовлетворительное объяснение (построить теорию), для того чтобы выйти из состояния остановки и снова приступить к активной деятельности» (Катречко 2000а*). Три состояния сороконожки исследователь соотносит, с одной стороны, с основными этапами развития человеческого сознания: «уровень предсознания (миф) – начало сознания (философия) – сознательная деятельность (наука, теория)»; а, с другой стороны, со стадиями познавательной деятельности: «до-проблемная ситуация (состояние «незнания») – проблемная ситуация (состояние «удивления») – пост-проблемная ситуация (построение соответствующей теории)» (Катречко 2000а*). При этом С. Л. Катречко подчеркивает, что «главная задача философа – постараться, прежде всего, прийти к состоянию удивления, осознать и понять непонятное, а уже потом выразить свое понимание, выразить свой способ видения мира, сохранив свой дар удивления» (Катречко 2000а*)
«Имманентной силой науки» называет удивление П. М. Хакуз, поскольку оно, по мнению исследователя, высвечивает в сознании человека его собственное незнание: «Что вызывает в нас удивление, недоумение? Неизвестное, незнакомое, нечто выходящее за рамки привычного… Видение «неизвестного» или же, что то же самое, незнание приводит к установке «вопрошания» и тем самым ведет к познанию и знанию. Незнание служит внутренним движителем познания. Если знание – сила, позволяющая человеку овладеть окружающей средой, то незнание – это сила развития самой науки» (Хакуз 1997: 189).
М. Н. Эпштейн рассматривает зависимость дальнейшего развития науки от исходного импульса удивления: «Не все способны удивляться в равной степени; но тот, кто недоумевал больше всех, прошел разные стадии познания и все-таки остался незнающим, – ему, навсегда изумленному, вполне можно доверить основание новой науки. Человечество, убежденное силой его непонимания, должно признать за ним такое право. Если он считает себя несведущим, необученным – значит, науке в его лице предстоит наибольший путь» (Эпштейн 2000*).
Обобщая вышеприведенные точки зрения, можно сделать вывод о рассмотрении удивления в философии в качестве основы и стимула процесса познания, что позволяет психологам относить данный вид переживания к группе интеллектуальных (или гностических) эмоций.
Первым, кто рассмотрел удивление в аспекте отношения к когнитивной деятельности, был П. Я. Якобсон, выделивший эту эмоцию в ряду с другими интеллектуальными чувствами: «Большая и разнообразная деятельность человека, заключающаяся в приобретении знаний о действительности, порождает своеобразный эмоциональный отклик. Это чувства, связанные с процессом решения тех или других теоретических и практических задач, с процессом приобретения знаний… Это и чувство удивления перед сложным и ещё непонятным явлением, и чувство любознательности по отношению к новому, ещё не познанному, это и чувство сомнения в правильности найденного решения, чувство уверенности в верности вывода, и радость и гордость по поводу сделанного открытия и т. д. Все эти чувства в зависимости от характера и масштаба решаемой задачи, от степени её трудности могут выступать то в более, то в менее сложном виде» (Якобсон 1958: 226).
В дальнейшем проблема интеллектуальных эмоций и чувств была детально изучена И. А. Васильевым, В. Л. Поплужным и О. К. Тихомировым. Они разделяли интеллектуальные эмоции, понимаемые как «эмоциональные процессы, имеющие ситуативный, идеаторный характер», и интеллектуальные чувства – «устойчивые эмоциональные переживания, «кристаллизованные» в предметах мыслительной деятельности» (Васильев и др. 1980: 51). К первым исследователи относили удивление, догадку, сомнение и уверенность, а ко вторым – любознательность и чувство любви к истине. Специфика интеллектуальных эмоций и чувств определялась этими психологами следующим образом: «Интеллектуальные эмоции и чувства – это прежде всего эмоциональные процессы, и они подчиняются основным закономерностям действия эмоциональной сферы. В то же время они обладают определённой спецификой. Главное, что обусловливает их своеобразие, – это особо тесная генетическая и функциональная связь с мыслительной деятельностью человека. Эти эмоции не только возникают в ходе мыслительной деятельности (последняя может опосредствовать и другие эмоциональные процессы), но и направляются на сам мыслительный процесс, соотносятся с определёнными его фазами. Именно такая направленность и определяет возможность эмоциональной регуляции мыслительной деятельности» (Васильев 1979: 56).
Функция эмоциональной регуляции «осуществляется на базе эмоциональной оценки хода мыслительного процесса и может быть охарактеризована как ориентирующая… С помощью эмоциональной ориентировки субъект получает возможность выделять в мыслительной деятельности те направления или «зоны», которые имеют для него личностный смысл с точки зрения познавательного мотива мыслительной деятельности» (Васильев и др. 1980: 40–41).
На каждом из ее этапов функция внутренней сигнализации интеллектуальных эмоций осуществляется по-разному, поскольку они переходят друг в друга: «Побуждаемый тем или иным мотивом, субъект анализирует ситуацию для достижения определенной цели. В ходе анализа он обнаруживает противоречие между требованиями цели и своим опытом. Это противоречие переживается субъектом в форме эмоции удивления. Возникновение удивления неразрывно связано с формулированием вопроса относительно того, как преодолеть противоречие. На следующей стадии мыслительного процесса у субъекта формируются догадки, предположения для разрешения возникшей проблемы. Формирование некоторых догадок ведет к появлению характерной эмоции догадки. Принятие или отклонение догадки требует мыслительной деятельности, направленной на ее проверку. Эта стадия характеризуется сложной динамикой эмоций сомнения и уверенности» (Васильев 1979: 56).
Как отмечалось выше, происхождение удивления соотносится с первой фазой мыслительного процесса, которая заключается в формировании проблемы: «Первая фаза мыслительного процесса заключается в формировании проблемы. Результатом этой фазы является постановка вопроса. В вопросе, с одной стороны, содержится знание о нераскрытости некоторых связей и отношений, а с другой – само это знание переживается субъектом в форме эмоции удивления. Недостаточно сказать, что нечто «новое» вызывает удивление. Последнее обусловлено мыслительным процессом, в ходе которого выясняется, что «новое» не может быть объяснено из прошлого опыта субъекта, т. е. противоречит ему. Именно на основе этого противоречия «новое» специфическим образом оценивается субъектом с точки зрения мотивов мыслительной деятельности и переживается им в форме эмоции удивления» (Васильев 1976: 156).
«Возникая в ходе мыслительного процесса, эмоция удивления определенным образом воздействует на его протекание. С помощью удивления в образе ситуации эмоционально окрашивается и, следовательно, выделяется нечто «новое», имеющее ценность для субъекта. Эмоция удивления функционирует в мыслительном процессе таким образом, что «презентирует» сознанию еще неосознанное противоречие между «старым» и «новым» и на этой основе дает возможность субъекту почувствовать необычную ситуацию, а, следовательно, ориентирует его в познании внешней действительности. Вместе с тем эмоция удивления является тем конкретным механизмом, посредством которого осуществляется побуждающая и направляющая функции мотивов мыслительной деятельности. Действительно, под воздействием удивления субъект внимательно анализирует необычную ситуацию, что приводит к осознанию некоторого противоречия и к дальнейшему выбору средств для его преодоления» (Васильев 1979: 157).
И. А. Васильевым установлено, что удивление имеет два полюса – недоумение и изумление: «Недоумение возникает при относительно малой уверенности в правильности прошлого опыта, когда некоторое явление не согласуется с этим опытом. Противоречие в этом случае еще смутно осознано, сам прошлый опыт недостаточно проанализирован. Направленность недоумения четко не выражена, а интенсивность его незначительна. Это переживание может рассматриваться как первая стадия в развитии эмоции удивления. Заострение противоречия, осознание несовместимости некоторого явления с прошлым опытом ведет к переходу в «нормальное удивление». Последнее может перейти в свою крайнюю форму – изумление. Эта эмоция возникает тогда, когда субъект был абсолютно уверен в правильности предыдущих результатов мыслительного процесса и прогнозировал результаты, противоположные возникшим. Часто изумление протекает как аффект с соответствующими вегетативными сдвигами и выразительными движениями» (Васильев 1979: 156–157).
Значение удивления заключается в том, что оно вызывает потребность в когнитивной гармонии, в ясности представлений: «Проблемность всегда мучительна, и не одни Эйнштейны стремятся к бегству от удивления. Но для последних важно не просто убежать от удивления, но постоянно убегать от него» (Додонов 1978: 162). Потребность в когнитивной гармонии выражается в том, чтобы «в новом, неизвестном, из ряда вон выходящем отыскать знакомое, привычное, понятное, приводя таким образом всю наличную информацию к одному общему знанию» (Додонов 1978: 116).
В психологии удивление также рассматривается как одна из фундаментальных или базисных/базальных эмоций, т.е. имеющих нейрофизиологический субстрат и соматическое выражение (Изард 2000: 63).
К. Изард раскрывает сущность удивления следующим образом: «Удивление порождается резким изменением стимуляции. Внешней причиной для удивления служит внезапное, неожиданное событие. Этим событием может быть удар грома, вспышка фейерверка или нежданное появление друга. Чувство удивления знакомо каждому, но его трудно описать. Отчасти это объясняется тем, что удивление недолговечно, но еще более важную роль играет то обстоятельство, что в миг удивленья наш разум как будто становится пустым, все мыслительные процессы как будто приостанавливаются. Именно поэтому реакция удивления не получает достаточного осмысления. Переживание удивления немного напоминает ощущение от легкого удара электрического тока: ваши мышцы мгновенно сокращаются, и вы чувствуете легкое покалывание от проходящего по вашим нервам разряда, которое заставляет вас вздрогнуть. Испытывая удивление, мы не знаем, как реагировать на стимул; его внезапность порождает у нас чувство неопределенности» (Изард 2000: 190)
Значение удивления исследователь видит в том, что оно способствует адаптации человека к новой ситуации: «Основная функция удивления состоит в том, чтобы подготовить человека к эффективному взаимодействию с новым, внезапным событием и его последствиями. Готовность к встрече с новым чрезвычайно важна для человека. Если взглянуть на этот вопрос с эволюционной точки зрения, то становится очевидно, что первобытный человек должен был обладать способностью изменять свою мотивационную установку в связи с возникновением опасной ситуации, например, в момент внезапного появления хищника, – в противном случае он просто не выжил бы… Если бы не реакция удивления, которая способна изменить общий эмоциональный фон человека, то внезапное возникновение опасной ситуации, например, появление ядовитой змеи или мчащегося автомобиля, для человека в состоянии депрессии означало бы верную гибель. Таким образом, основная функция удивления состоит в том, чтобы в момент внезапного изменения в окружающей среде прекратить активность нервной системы, которая перестала быть уместной и может помешать адаптации… Удивление освобождает проводящие нервные пути, подготавливает их к новой активности, отличной от предыдущей» (Изард 2000: 193–195)
Специфичность удивления по К. Изарду выражается в том, что это весьма кратковременное состояние не может длительно мотивировать поведение человека, следовательно, «в каком-то смысле удивление не является эмоцией в истинном значении этого слова» (Изард 2000: 193). Не случайно Ортони, Клоур и Коллинз называют удивление не эмоцией, а когнитивным состоянием, поскольку «люди могут удивляться, оставаясь нейтральными по отношению к ситуации» (Цит. по Рассказова 1998: 7).
В отечественной психологии удивление и изумление описываются как чувственно нейтральные состояния.
Так, А. Н. Лук определяет удивление как нейтральное чувство, порождаемое «несоответствием реальной ситуации той, которая ожидалась» и выражаемое «в попытках согласовать нынешнюю ситуацию с прежним жизненным опытом» (Лук 1972: 75). Его природу исследователь представляет следующим образом: «Удивление возникает при резком изменении обстановки, при несоответствии действительной ситуации и ожидаемой. Причем вначале невозможно определить, в какую сторону направлено изменение, выгодно оно или невыгодно. Поэтому удивление вначале нейтрально. Оно может и в дальнейшем сохранить чувственно-нейтральный характер и угаснуть, если изменение ситуации не затрагивает интересов человека. Если же оно небезразлично, то удивление приобретает положительную или отрицательную окраску, т. е. превращается в приятное удивление или неприятное удивление» (Лук 1972: 25). При этом изумление выступает как аффект удивления, т. е. «очень сильное кратковременное чувство, связанное с длительной реакцией или с полной неподвижностью» (Лук 1972: 17).
По мнению исследователя, «эта не имеющая четко выраженного положительного или отрицательного знака эмоциональная реакция на внезапно возникшие обстоятельства тормозит все предыдущие эмоции, направляя внимание на объект, его вызвавший, и может переходить в интерес» (Лук 1972: 17).
Аналогичным образом рассматривает удивление и И. Вачков: «Эта эмоция обычно предшествует возникновению интереса, страха или каких-либо других эмоций. Само по себе удивление не имеет определенного знака – «плюс» или «минус». Это мимолетное эмоциональное состояние, которое характеризуется неопределенностью, непониманием. Удивление можно считать «переходным» переживанием, «эмоциональным мостиком» между состояниями организма до и после внезапного воздействия» (Вачков 2001*).
В соответствии с теорией П. В. Симонова, показавшим, что эмоции возникают при рассогласовании между жизненной потребностью и возможностью ее удовлетворения, т. е. при недостатке или избытке актуальных сведений, необходимых для достижения цели, реакцию удивления можно рассматривать как своеобразную форму страха, которая пропорциональна разнице между прогнозируемой и фактически полученной дозой информации. В момент «удивления внимание сосредоточивается на причинах необычного, а при страхе – на предвосхищении угрозы» (Столяренко 1999: 248).
Несмотря на нейтральный характер удивления, человеку свойственно оценивать его положительно: «Ситуация удивления характеризуется высокой степенью удовольствия. Это согласуется с общепринятым мнением о том, что большинство людей расценивают чувство удивления как позитивное переживание. Если попросить человека вспомнить ситуацию, в которой он испытывал удивление, то он наверняка расскажет о радостном или приятном событии. В ситуации удивления люди, как правило, испытывают примерно такое же удовольствие, как в ситуации, вызывающей сильный интерес» (Изард 2000: 191).
Научные представления о положительной окраске удивления в сознании коррелируют с высказываниями многих писателей на страницах художественной и публицистической прозы, содержащей элементы философско-психологического анализа, которые указывают на присутствие жажды удивления в каждой человеческой душе. Приведем некоторые из них: «О неожиданность! Вот кто мне друг! Я и забыл, что жизнь бесконечна, непредставима заранее нисколько! И она делает подарки. Неожиданности. Они питают тебя, они твой кислород. Они создают вокруг тебя живую ткань, живой мир – движущийся, все время возникающий, непредставимый. И вовсе не трудный, потому что он не против и не за тебя, а просто сам (как и ты), по-своему существующий. И потом, все время, с каждым днем я все больше и больше понимал, как это прекрасно в жизни – неожиданность, главная ее черта, самая живая! Неожиданность, непредписанность всего, что в ней происходит, вплоть до камня, лежащего на дороге, наша немощность что-либо предсказать, предугадать и как-либо соорудить в ней по-своему, выложить кафелем, который тут же и проваливается, и возникает совсем в другом месте – настоящий, живой и потому незыблемый, держащий тебя, как дельфин на волне, своим теплым боком, и будь только чуток настолько, чтобы почувствовать, что это-то как раз то, что вышло, – гораздо лучше» (Булгаков, 99).
«Удивление заставляет человека меняться качественно и, что интересно, почти мгновенно. Наверно, у каждого бывали в жизни ситуации, когда ему приходилось приятно удивиться. Я подчеркиваю – приятно, забудьте о всем негативном и помните только хорошее. Постарайтесь вспомнить один из таких случаев. Прочувствовать заново, как это было. Вот вы внутри себя, мир спокоен и предсказуем, все течет своим чередом и вдруг, Ап, что-то произошло, глаза широко раскрыты, глубокий вдох – и вы уже другой человек, и мир вокруг вас как-то изменился… Удивление – одно из самых сильных чувств в человеке. Оно не похоже ни на одно другое ощущение. Подобно молнии удивление вспыхивает и сразу гаснет, но благодаря своей силе, успевает изменить Вас. Представьте себе ситуацию. Зимний вечер. Дача. Вы с бокалом вина в одиночестве сидите возле пылающего камина. Вам тепло и хорошо, но немного грустно, потому что Вы никого не ждете. Вдруг звонок. За порогом стоит очаровательная девушка в длинной меховой шубе. Вы удивитесь, и особенно, когда обнаружите, что под шубой только нижнее белье. А теперь добавим. Такой звонок будет раздаваться каждые полчаса. Думается, что рано или поздно вы перестанете удивляться, да и вообще открывать дверь» (Илья из Севастополя*).
В практической психологии удивление считается средством воздействия. Так, В. С. Таранов в книге «Секреты поведения людей» приводит следующие четыре поведенческие константы, основанные на удивлении:
1. «Ум, охваченный интересом и останавливающийся в растерянности перед мощью необъятного, превращает своего носителя в подобие магнитной стрелки, легкой на любой поворот и мгновенное повиновение» (Таранов 1998: 117)
2. «Нет лучшего средства привлечь других людей на свою сторону, чем неожиданное, яркое, запоминающееся, буквально кричащее за вас и в вашу пользу действие» (Таранов 1998: 178)
3. «Неожиданный ракурс – особое явление, в котором привычный опыт и знакомые связи «взрываются» в нас, что называется, «в пух и прах» в момент их нам предъявления то ли непосредственно, то ли описательно, то ли аллюзивно» (Таранов 1998: 228)
4. «Из всех способов вызывания и возбуждения интереса НЕПОХОЖЕСТЬ людей друг на друга – самый эффективный. На практике, в реальной жизни, закон «непохожести» часто облачается в формулы: «только у нас», « я не такой, как все», «способный удивлять сам собой оказывается впереди» (Таранов 1998: 234).
В качестве средства воздействия рассматривает удивление и Н. Козлов. Описывая так называемый Ум Ошеломленный, он замечает: «. Есть еще один дельный вариант работы с человеческим сознанием. Ум – это Сторож. Пока он на страже, в наше сознание не проберется никто. Но наивного можно отвлечь, а неосторожного можно ошеломить… Поймите это правильно: ошеломить – значит палицей ударить по шелому (шлему). Прочувствовали? После этого, каким бы сторож сознательным ни был, он на некоторое время «отключается». Ну вот и славно. Теперь куда угодно (например, в сознание) можно зайти без помех и заменить там любую программу. И все. А потом Сторож – Ум – придет в себя, замок – на место, и будет бдительно охранять то, что чуть раньше и близко сюда не допускал. Это даже не взлом, это квалифицированное разбойное нападение. Это то, что делают все специалисты по человеческой психике. Любого человека можно ошеломить чем-то сильным, неожиданным или ударным, сбить Колпак его Ума и, пока он снова его солидно не нахлобучил, сменить ему программу. Пропихнуть ему НОВУЮ ВЕРУ. Это – нормальная, штатная ситуация человеческой жизни. Для этого годится любой СТРЕСС – физический или душевный. » (Козлов 1996: 70).
Манипулятивная природа удивления позволяет рассматривать его в качестве основы психотехнологии всех видов деятельности, направленной на воздействие на других людей – педагогики, рекламы и т. п.: «Удивление освобождает пути для нового способа активности человека, для осуществления необходимых действий. В школе учителю надо постараться обеспечить развертывание такой «эмоциональной цепочки»: удивление – интерес – радость. Это позволит поддерживать эффективность уроков на высоком уровне» (Вачков 2001*).
«Преподавание… родственно удивлению, поскольку оно способствует внутреннему молчанию, вниманию и согласию». «Удивление обнажает нашу ранимость… Удивление вызывает интерес и уважение» (Перевод цит. по Hove 1999*; 2000*).
«Эмоции взаимодействуют между собой, – одна эмоция может вызывать, усиливать или дополнять другую. Воспринимая что-то, мы испытываем цепочки эмоций. Эмоции как бы «цепляются» друг за друга: одна затухает, другая уже начинает рождаться. Например, такая знакомая цепочка эмоций, как «удивление – интерес – удовольствие», очень часто эксплуатируется в рекламе» (Надеин–Петрова 1998*).
«В умелых руках реклама может стать эффективным средством манипулирования (удивления, внушения, заражения, подражания и т.д.)… В одном московском журнале была реклама, которая никого из увидевших не оставила равнодушным. Совершенно белая страница и небольшими буквами, почти посредине листа (чуть-чуть сдвинуто вправо) – адрес в Интернете. Это было настолько неожиданным решением, что если бы у меня был бы выход в Интернет, то я бы обязательно воспользовалась этим адресом. Эта реклама не только привлекла внимание, но и заставила удивиться, вызвала интерес, то есть фактически достигла своей цели» (Кремлянец 2000*).
«При коммуникации с рекламой человек-потребитель тяготеет… к удивлению и проявлению инстинкта радости узнавания нового, необычного, яркого… » (Хромов 1994: 147).
Таким образом, в психологической литературе удивление интерпретируется как амбивалентное эмоциональное состояние, стимулирующее познание, а также способное стать средством воздействия на другого человека и даже манипуляции им.
Обобщенный прототип, семантическая модель удивления, построенная на основе анализа представлений о нем в научном дискурсе – в философских и психологических исследованиях, выглядит следующим образом.
Удивление – это эмоция, презентирующая субъекту противоречие между новым знанием и его прошлым опытом, возбуждающая тем самым активную мыслительную деятельность, направленную на его преодоление. В силу этого удивление служит основой для развития всякого интеллектуального поиска – философского и научного, эффективность которых является прямо пропорциональной их исходному эмоциональному импульсу. Удивление стимулирует когнитивный процесс посредством постановки вопроса о непознанном и активизирует потребность в ясности представлений.
В зависимости от степени уверенности субъекта от прошлого опыта, удивление способно градуироваться: рождаясь из недоумения в случае слабо осознанного противоречия, по мере его возрастания удивление переходит в изумление, что сопровождается характерными вегетативными реакциями.
Вызываемое каким-либо неожиданным событием на фоне недостатка актуальных сведений, необходимых для достижения целей, удивление является родственным страху.
Удивление имеет короткий период протекания и обычно предшествует другим эмоциям. Приостанавливая мыслительные процессы, удивление способствует адаптации нервной системы к новой ситуации.
Несмотря на нейтральный и амбивалентный характер удивления, человек склонен оценивать его положительно.
Поскольку удивление обостряет восприимчивость субъекта к новому, эта эмоция может использоваться в качестве средства манипулятивного воздействия.
Источник