Все за сегодня
Политика
Экономика
Наука
Война и ВПК
Общество
ИноБлоги
Подкасты
Мультимедиа
Откуда у животных чувство прекрасного
Эволюцию привыкли считать безжалостным процессом приспособления к окружающей среде, который заставляет животных выживать любой ценой. Как же в таких жестких условиях возникла и развилась способность воспринимать и ценить красоту? Ответ на этот экзистенциальный вопрос попыталась найти корреспондент BBC Earth.
Многое на свете кажется мне прекрасным. Мне нравятся красочный танец, чарующая песня, завораживающее лицо. Но далеко не всегда я смогу осознанно объяснить, почему.
С пауками-павлинами происходит нечто очень похожее. Самцы Maratus volans (летающие пауки, как они называются по латыни) обладают раскрашенным во все цвета радуги нарядным брюшком, которое они демонстрируют, исполняя с серьезным видом некоторые танцевальные па. Все эти ухищрения преследуют одну цель — завоевать благосклонность самки.
Пауки-павлины и я далеко не одиноки. Когда дело доходит до выбора партнера, многие животные отчетливо показывают, что им не чуждо чувство прекрасного.
Их предпочтения могут показаться произвольными. Трудно понять, какую выгоду может извлечь самка паука-павлина, выбрав нарядного кавалера, умеющего танцевать. Но в действительности такие предпочтения могли оказывать самое глубокое воздействие на ход эволюции.
Половой отбор
Идею о том, что животные могут обладать «красивыми» чертами, привлекающими партнеров, первым выдвинул Чарльз Дарвин. Он предположил, что представители одного пола, часто это самцы, состязаются за внимание противоположного.
Дарвин называл это половым отбором. Как писал автор теории эволюции, отбор «зависит от преимуществ, которыми один индивидуум обладает над другими индивидуумами того же пола и вида, исключительно в отношении репродукции».
Павлин
Это соперничество не ведет к гибели. Вместо этого менее удачливый ухажер дает менее многочисленное потомство. Более того, выбор партнера имеет решающее значение для данной теории. Тот пол, за которым ведется ухаживание (чаще всего это особь женского пола), предпочтет партнера с наиболее привлекательными чертами и свойствами.
Половой отбор существенно отличается от естественного отбора, при котором, как утверждается, выживает наиболее приспособленный. Животные с генами низкого качества, что делает их более подверженными болезням, например, скорее погибнут в молодом возрасте — таким образом, только самые хорошие гены передадутся будущим поколениям.
Половой отбор и естественный отбор заставляют животных эволюционировать по-разному. Тут имеет место своего рода перетягивание каната. Дарвин привел много примеров выдающихся или красивых признаков, которые развились в результате полового отбора: прекрасное оперение райских птиц, ветвистые рога оленей, кричащая окраска некоторых насекомых, а также пение птиц.
Порой эти свойства могут приносить вред своим обладателям. Например, пышное, красочное оперение может привлекать больше хищников. Однако способность притягивать лучших из всех возможных партнеров и производить на свет многочисленное и здоровое потомство с лихвой компенсирует это.
Рассуждая о птицах с изысканным и грациозным оперением, Дарвин писал: «Не имеем ли мы оснований полагать, что самка делает выбор и отвечает на ухаживания самца, который больше всего нравится ей? Невероятно, чтобы она сознательно рассуждала, но она всего более возбуждается и привлекается наиболее красивыми, лучше других щеголяющими и поющими самцами». (Перевод цитаты по «Чарлз Дарвин. Происхождение человека и половой отбор. Выражение эмоций у человека и животных», Изд. АН СССР, 1953 год. — Ред.).
В те времена, т. е. во второй половине XIX века и позже, взгляды Дарвина не нашли признания.
Мысль о том, что животным свойственно определенное чувство прекрасного, не вписывалась в иерархическую систему подходов к природе и обществу, господствовавшую в викторианском обществе. Люди полагали, что представители высших биологических классов стоят выше всех других живых существ, говорит Марлен Зак из Университета штата Миннесота в городе Сент-Пол.
«Ученые викторианской эпохи считали, что лишь принадлежность к высшим социальным классам позволяет человеку воспринимать такие тонкие материи, как изобразительное искусство и музыка, — говорит Зак. — Если это было недоступно британцам из рабочего класса, как можно было вообразить, что животные способны воспринимать красоту?»
Даже Альфред Рассел Уоллес, британский натуралист, который независимо от Дарвина разработал теорию эволюции и естественного отбора, не верил в то, что выбор самки имеет какое-то значение.
Родительский долг
Куда более существенную проблему представляет в первую очередь тот факт, что Дарвин не объяснил, как возникают предпочтения у партнеров в мире животных, говорит Адам Джонс, профессор биологии из Техасского университета A&M в городе Колледж Стейшн. «Вы же не можете считать само собой разумеющимся то обстоятельство, что живые организмы обладают эстетическим чувством красоты и что это было движущей силой процесса отбора. Ученые должны были объяснить, почему у них (животных, — Ред.) возникло это чувство и почему им небезразлична красота».
Ключевую идею сформулировал в 1970 году американский эволюционный биолог Роберт Триверс. Он пришел к выводу, что все дело в том, как много усилий вкладывают животные в заботу о потомстве.
Если один из родителей должен очень много времени уделять воспитанию юных отпрысков, эта особь будет куда тщательнее подходить к выбору подходящего партнера, чем те родители, чье потомство требует меньше внимания к себе. Этот родительский вклад «управляет процессом полового отбора», считает Триверс.
Он утверждает, что животные, вероятно, отдавали более явное предпочтение красивым партнерам, если бы им приходилось больше заниматься своим потомством. Соответственно, многие прекрасные украшения указывают на то, что их обладатель — самый приспособленный партнер.
Феномен павлиньего хвоста
Самый известный пример, пожалуй, — это роскошный хвост павлина. Чем больше хвост, тем труднее паавлину избежать встречи с хищниками.
В то же время самки предпочитают как раз тех самцов, у которых больше глазков на хвосте. И на то есть веская причина. Как установили авторы исследования, опубликованного в 1994 году, чем больше у павлина хвост, тем здоровее его потомство. Это означает, что оба этих признака самца-павлина (который, кстати, практически не проявляет заботы о потомстве) — большой хвост и его привлекательность для самок — выбор эволюции.
Хвост павлина служит честным сигналом его генетического превосходства. Вырастить роскошный хвост и таскать его за собой — на это уходит немало энергии, поэтому только самые приспособленные особи могут себе это позволить. В генетике это называется моделью или принципом гандикапа, в соответствии с которым информацию о качестве генома самца самка получает через вредные для выживаемости признаки.
Самцы многих других видов птиц демонстрируют свою способность к выживанию схожим образом. Длина хвоста самцов лентохвостой астрапии из семейства райских птиц может достигать одного метра в длину. Это самый длинный птичий хвост по сравнению с размерами тела (чуть больше 30 см). Размер этого украшения полностью зависит от предпочтений самок.
Немаловажное значение имеет и тот факт, что решение самки не обязательно должно быть осознанным, говорит Адам Джонс. Критикам принципа полового отбора, таким как Уоллес, не нравилась идея о том, что животные способны делать выбор. Но, как говорит Джонс, влечение к чему-то красивому может быть просто физиологической реакцией.
Например, самки маслинной мухи предпочитают самцов, способных быстрее других вибрировать крылышкам, как выяснили итальянские энтомологи. По их наблюдениям, попытки самцов спариться без предварительной вибрации решительно отвергались самками. Это пример полового отбора, но мы не можем автоматически заключить, что тут имеет место осознанный выбор. Возможно, это инстинктивная реакция.
Красота людей и обезьян
У людей все происходит несколько по-иному, поскольку, в отличие от многих других видов, избирательность проявляют оба пола.
Мужчины, например, предпочитают женщин с идеальными антропометрическими показателями, тогда как женщины отдают предпочтение низким голосам и квадратным челюстям. Подобно павлиньему хвосту, эти черты являются честными маркерами здоровья и сопротивляемости паразитам, к тому же их сложно подделать.
Красивое женское лицо
Они также сигнализируют, насколько мы плодовиты. Привлекательные черты в мужчинах являются индикаторами высокого уровня тестостерона, а привлекательные черты у женщин сигнализируют о высоком уровне эстрогена. Оба эти гормона связаны с плодовитостью.
Люди обоих полов, как правило, самым непосредственным образом вовлечены в выполнение родительских обязанностей, поэтому имеет смысл, чтобы красивые черты развивались как у женщин, так и у мужчин.
Проявляли или нет наши обезьяноподобные предки такие же предпочтения по отношению к своим красивым партнерам, выбирая безупречно симметричные лица с высокими скулами? Увы, мы лишены возможности изучать, как они выбирали себе партнеров, поскольку все они давно вымерли. Но мы можем наблюдать за другими приматами, и результаты наблюдений выглядят многообещающе.
Проведенное в 2006 году исследование показало, что макаки-резус рассматривают симметричные лица в качестве показателя высокого качества партнера — точно, как у людей. Схожим образом самки орангутана предпочитают самцов с большими жировыми наростами-подушками на щеках. Это дает основание полагать, что древние люди и другие наши родственники издавна использовали собственные лица для рекламы своих генетических качеств.
Вполне естественное дело — выбирать молодых, здоровых партнеров без признаков заболеваний, говорит Глен Шейд из Юго-восточного университета Nova в городе Форт-Лодердейл, штат Флорида.
Эти исследования рассказывают о наших собственных глубинных свойствах. Наше чувство прекрасного — это не просто эстетическая прихоть. Оно имеет критическое значение для нашего выживания. «В сухом остатке: если некие индивиды не способны выделять гены фертильности, они будут отбракованы».
Возникает другой вопрос: как эволюционировали наши собственные предпочтения. Ключ к загадке может дать изучение повадок маленьких птичек — зебровых амадин и семейства вьюрковых ткачиков.
Манипуляции внешностью
К открытию, совершенному Нэнси Барли, ныне работающей в Университете Калифорнии, город Ирвайн, она пришла случайно. Всякий раз, когда в лабораторию Барли поступала новая партия зебровых амадин, Нэнси прикрепляла им на лапки разноцветные ленточки, чтобы отличать одну птицу от другой.
К своему немалому удивлению Барли обнаружила, что птички с полосками определенного цвета успешнее других находили себе партнеров и даже усерднее ухаживали за потомством. Самки предпочитали самцов с красными ленточками, а самцы выбирали самок с черными и розовыми полосками.
В итоге у зебровых амадин в лаборатории развился определенный набор; это произошло достаточно быстро, чтобы Барли могла наблюдать за происходящим.
Похоже, что зебровые амадины проявляют природную склонность оценивать определенные сигналы. Это может показаться странным, потому что в отличие от сигналов, зашифрованных в павлиньем хвосте, цветные полоски, в общем-то, не несли никакого смысла.
Опыты Барли доказывают, что существует нечто почти случайное в том, как эволюционирует у животных восприятие черт, которые начинают представляться им красивыми. Пока не были получены результаты ее опытов, предполагалось, что такие черты воспринимаются как нечто, имеющее определенную функцию.
Так, можно вообразить, что у павлинов в процессе эволюции образовались большие хвосты для стабилизации тела птицы в полете, а под влиянием самок хвосты самцов становились все больше и больше. Но может быть и так, что павам просто нравились пышные хвосты.
Как и людей, зебровых амадин можно было сделать более привлекательными для их партнеров, манипулируя их внешностью. По мнению Барли, это дает основания полагать, что в их мозги внедрена предрасположенность к определенным чертам или цветам.
В будущем случайные изменения в ДНК зебровых амадин могут привести к возникновению новых красивых признаков, таких, как красочные перья, которые потом будут особенно нравиться партнерам. Барли говорит, что зебровые амадины обладают «латентными отклонениями, которые определяют их предрасположенность к новым мутациям, когда те внезапно возникают». Украшения, на которые сейчас полагаются зебровые амадины, вполне могут смениться какими-нибудь другими. «Эволюция не закончена», — говорит Барли.
Без этого врожденного отклика на красоту и, как результат этого, соперничества за партнеров жизнь могла бы выглядеть совсем по-другому.
И наконец, о дрозофилах
Возьмем обычных плодовых мушек — дрозофил, которые, как правило, довольно неразборчивы в половых контактах. Исследование, проведенное в 2001 году, установило, что когда самцов принуждают к моногамии, размер их тела постепенно уменьшается, и они вырабатывают меньше спермы. Так же и с самками: когда с помощью генной инженерии их делают моногамными, они становятся менее плодовитыми. Отсюда следует вывод: если бы не существовало полового отбора, секс мог бы прекратиться вовсе.
Хотя большинству из нас вряд ли доведется своими глазами увидеть танец паука-павлина или преставление райской птицы, мы, тем не менее, окружены красивыми животными, которые отчасти сформировались под воздействием полового отбора. Изрядная часть разнообразия и великолепия жизни сводится к способности животных воспринимать красоту.
«Когда вы вынуждены состязаться за партнеров и с этой целью должны быть красивы, тогда состязание придаст новое измерение эволюции этого организма», — говорит Адам Джонс.
В каком-то смысле не имеет значения тот факт, что я не слишком глубоко задумываюсь о том, почему я нахожу те или иные пейзажи или людей красивыми. Важно то, что у меня есть предпочтения как таковые, поскольку без них наша эволюционная история могла бы быть совершенно иной.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.
Источник
Испытывают ли животные эмоции
Позвольте мне начать с радикального заявления: эмоции подобны органам тела. Все они необходимы и все они роднят нас с другими млекопитающими.
Применительно к органам тела вышесказанное очевидно. Никому не придет в голову доказывать, будто есть органы главные — сердце, мозг, легкие, а есть второстепенные, менее значимые, например печень и почки. Любой, у кого возникали проблемы с печенью или почками, знает, насколько незаменимы и значимы все внутренние органы до единого. Кроме того, у нас они существенно не отличаются от аналогичных органов у крыс, обезьян, собак и других млекопитающих. И не только млекопитающих. За исключением визитной карточки Mammalia, молочных желез, все остальные органы в основном одинаковы у всех позвоночных, включая лягушек и птиц. Будучи студентом, я препарировал множество лягушек — у них имеется все, в том числе и репродуктивные органы, и почки, и печень, и сердце и так далее. Тело позвоночного животного должно быть определенным образом оснащено, и, если хотя бы одной составляющей не хватает или она выходит из строя, тело гибнет.
Но в отношении эмоций эта логика почему-то не работает. Считается, что у людей имеется лишь несколько «базовых» или «первобытных» эмоций, необходимых для выживания. Их число в разных научных работах варьирует от двух до восемнадцати, обычно называют с полдюжины. Самые очевидные базовые эмоции — это страх и гнев, но к этой же категории относят высокомерие, храбрость и презрение. Сама идея, что существуют основные и неосновные эмоции, принадлежит Аристотелю, однако впоследствии на ее основе развили целую теорию, известную как «теория базовых эмоций » (ТБЭ). Базовой может считаться лишь такая эмоция, которую люди выражают и распознают в любом уголке мира, а кроме того, она должна быть заложена в психике изначально — иными словами, быть врожденной. Базовые эмоции биологически примитивны и едины для человека и других видов.
Остальные человеческие эмоции, не имеющие стереотипного выражения, именуют «второстепенными» или даже «третьестепенными». Они обогащают нашу жизнь, но без них вполне можно обойтись — ничего страшного не случится. Они целиком и полностью наши, их нет у животных, и в разных культурах они проявляются по-разному. Список предполагаемых второстепенных эмоций выходит довольно длинным, но, как вы уже догадываетесь, я в принципе против того, чтобы делить эмоции на главные и второстепенные. Этот подход в корне ошибочен, как было бы ошибочно заявление, что не все органы нашего тела жизненно важны. Даже аппендикс (червеобразный отросток слепой кишки) больше не называют рудиментом, поскольку он столько раз появлялся в ходе эволюции независимо, что его ценность для выживания уже не вызывает сомнений. Возможно, его функция — служить инкубатором полезных бактерий, которые помогают запустить работу кишечника после, скажем, перенесенной холеры или тяжелого приступа дизентерии. Как и части тела, каждая из которых имеет свое предназначение, эмоции тоже развивались каждая в соответствии со своей задачей.
Издательство: Альпина нон-фикшн
Во-первых, как мы уже убедились в отношении гордости, стыда, чувства вины, мести, благодарности, прощения, надежды, нельзя исключать наличие таких эмоций у других видов. Возможно, у нас они более развиты или применяются в более разнообразных ситуациях, но принципиально новыми их назвать нельзя. И то, что в некоторых культурах каким-то из них придается большее значение, вряд ли опровергает их биологическую природу.
Во-вторых, крайне маловероятно, что какая бы то ни было распространенная эмоция может оказаться нефункциональной. Учитывая, сколько энергии требуют глубокие переживания и страстная увлеченность и как сильно подобные состояния влияют на принятие решений, тратить все это впустую было бы слишком обременительно. Вряд ли естественный отбор позволил бы нам тащить бесполезный груз, который к тому же сбивает нас с толку. Отсюда я делаю вывод, что все эмоции важны и все имеют биологическую природу. Среди них нет главных и второстепенных, как нет и исключительно человеческих. Полагаю, такая точка зрения весьма логична, учитывая, насколько тесно эмоции связаны с телом и насколько идентичны в основе своей тела всех млекопитающих. Более того, когда в ходе экспериментов людей просили угадать эмоциональное состояние самых разных существ — рептилий, млекопитающих, амфибий и прочих сухопутных животных — по их звуковым сигналам, испытуемые прекрасно с этим справлялись. Судя по всему, существуют некие «акустические универсалии», позволяющие всем позвоночным передавать свои эмоции схожим образом.
Обратите внимание, что я сейчас говорю не о чувствах, которые труднее распознать, чем эмоции, и которые, возможно, более изменчивы. Чувства, то есть субъективная оценка собственных эмоций, вполне могут отличаться в разных культурах. Что чувствуют животные, выяснить трудно, однако нужно сознавать, что у этой медали две стороны: мы можем лишь догадываться, что именно они чувствуют, но при этом исключить вероятность наличия того или иного чувства мы тоже не вправе. Поскольку об этой второй стороне часто забывают, покажу еще раз, как обычно отмахиваются ученые от любых упоминаний чувств у животных, сводя все к поведенческим функциям и задачам. Стоит предположить, что двое животных любят друг друга, и вам расскажут, что им это ни к чему, для них важно только продолжение рода. Заикнитесь насчет гордости и услышите, что это просто попытки казаться крупнее и продемонстрировать свою мощь. Скажете, что животное напугано, получите в ответ, что им нет смысла испытывать страх, для них главное — спастись от опасности. Везде и всюду во главу угла ставится конечный результат.
Однако это несколько нечестный маневр, так как благоприятный конечный результат совершенно не исключает участия эмоций. В биологии это называется смешением уровней анализа — ошибка, против которой мы изо дня в день предостерегаем студентов. Эмоции относятся к мотивации, стоящей за поведением, а результаты действий — к его функциям. Они идут рука об руку, любое поведение характеризуется и мотивацией, и функциями. Мы, люди, способны и любить, и размножаться; и гордиться, и угрожать; и испытывать жажду, и пить воду; и бояться, и защищаться; и испытывать отвращение, и смывать грязь. Так что, упирая на функциональную сторону поведения животных, мы никак не проясняем вопросы, касающиеся эмоций, — мы их попросту обходим.
Фото: Pexels
Подумайте об этом, когда в очередной раз услышите, что животные занимаются сексом только ради размножения. Это ведь не все. Представителям противоположного пола все равно нужно сойтись, испытать влечение друг к другу, довериться, возбудиться. У каждого поведения свои механизмы, и в них есть место для эмоций. Для совокупления требуется соответствующий гормональный фон, сексуальное влечение, выбор партнера, совместимость — и даже любовь. Все это относится к животным в той же мере, что и к нам.
Как ни странно, любовь и привязанность редко включают в список базовых человеческих эмоций, но они кажутся мне жизненно важными для всех общественных животных, и не только в контексте секса. Многие птицы и некоторые млекопитающие создают крепкие супружеские пары на всю жизнь, и эти пары сохраняют устойчивость вне зависимости от спаривания (в котором бывают долгие сезонные перерывы). Типичная для млекопитающих связь между матерью и потомством обусловливает глубокое горе участников этой связи в случае гибели кого-то из них. Наблюдая, как обезьяна развлекает детеныша — поднимает в воздух и осторожно поворачивает по кругу (это называется «играть в самолетик»), — или как заботятся о слонятах их матери и тетушки, невозможно не заметить любви. Единственная причина, по которой любовь не относят к числу базовых эмоций, — она не отражается в мимике. У нас нет отдельного мимического выражения для любви, такого, как для гнева или отвращения. На мой взгляд, это свидетельство несостоятельности традиционного возведения мимики в абсолют, и на примере животных, зачастую мимической подвижностью не обладающих, эта несостоятельность видна особенно отчетливо.
Нескончаемые споры о том, как классифицировать эмоции, и даже о том, что они, собственно, собой представляют, напоминают мне о той стадии развития биологии, когда ее основной заботой была классификация растений и животных. Расцвет этой дисциплины, которая называется систематикой, пришелся на XVIII–XIX столетия. В истории не так много найдется споров более яростных (и более бесплодных), чем выяснения, заслуживает ли такой-то вид полноценного статуса или все же тянет только на подвид. Уладить многие из этих споров помогло открытие ДНК, а в классификации эмоций мы, вероятно, сможем положиться на нейробиологию. Если две эмоции, например чувство вины и стыд, активируются в одной и той же области мозга и выражаются схожим образом, они явно составляют одно целое. Они вполне могут быть подвидами одной и той же самооценочной эмоции, хотя нам — да и любому хорошему натуралисту — нравится изучать их различия. А такие эмоции, как радость и злость, почти не совпадающие ни в зонах активации, ни во внешнем выражении, наоборот, окажутся на разных ветвях дерева эмоций. И хотя далеко не все убеждены, что у каждой эмоции имеется собственный профиль нейронной активности, размежевать все причастные области мозга и нейронные сети — это самый верный ход, если мы хотим выстроить объективную таксономию эмоций, опирающуюся на объективные научные знания, как в таксономии семейств животных и растений мы опираемся на сравнение ДНК.
Кроме того, нейробиология способна помочь нам выявить гомологичные эмоции у разных видов. О сходстве нейронного отклика у собаки и бизнесмена в предвкушении вознаграждения нам уже известно, так что, возможно, пора поместить в аппарат МРТ «виноватую» собаку и посмотреть, не активируются ли у нее те же участки мозга, которые вспыхивают при сканировании у людей, которых просят представить себя виноватыми.
Самое время вернуться к островковой доле и ее роли в возникновении отвращения к несъедобной пище, неприемлемому поведению и, как в случае с шимпанзе в национальном парке Гомбе-Стрим, к калекам. Стоит ли классифицировать все эти виды отвращения как разные эмоции? Не могут ли они все составлять одну и ту же? Триггеры отвращения варьируют в зависимости от биологического вида, обстоятельств и даже культурных особенностей, но сама эмоция и, возможно, связанные с ней чувства подразумевают общий нейронный субстрат. Американский приматолог и нейробиолог Роберт Сапольски, с присущим ему юмором описывая, как могло развиться моральное отвращение в ходе эволюции, тоже связывает его с существующей эмоцией:
Так, что тут у нас? Ага, резкий негативный эмоциональный ответ на нарушения общепринятых поведенческих норм. Ладно… У кого-нибудь есть опыт в этой области? Точно, островковая доля! Она занимается негативными сенсорными стимулами, собственно, она только этим и занимается; ну что же, расширим ее портфолио, пусть она еще и всякой моралью займется. Дайте-ка мне рожок для обуви и клейкую ленту.
Не исключено, что именно так обстоит дело со всеми человеческими эмоциями и все они — видоизмененные аналоги древних, общих для класса млекопитающих. Дарвин определял эволюцию как наследование видоизменений, то есть, иными словами, она редко создает что-то совершенно новое. Она лишь модернизирует уже имеющиеся свойства, приспосабливая к обслуживанию возникающих нужд. Поэтому ни одна из наших эмоций не может быть абсолютно новой, и все они жизненно важны.
Источник