Если наука есть память ума то искусство есть память чувств
Владимир Алексеевич Солоухин (1924-1997)
Камешки на ладони
Иногда мне приходилось сидеть на морском берегу, усыпанном мелкими разноцветными камешками. Они, правда, сначала не кажутся разноцветными – этакая однообразная сероватая масса. Их называют галькой.
Сидя на берегу, невольно начинаешь перебирать камешки вокруг себя. Возьмешь горсть, просеешь сквозь пальцы, возьмешь горсть, просеешь сквозь пальцы… Или возьмешь камешек и бросишь его в воду. Пойдут круги. Снова возьмешь камешек и бросишь в воду. Занятие не то чтобы очень интеллектуальное, но нисколько не хуже домино или подкидного дурака.
Неожиданно один из камешков останавливает ваше внимание. Он округлый, полупрозрачный, но полупрозрачная сердцевина его слегка красновата, как будто в нем растворена капля крови.
Или, напротив, он черный, как лаковый, а по черному лаку – желтый узор, похожий, скажем, на пальму.
Или по цвету он обыкновенный, серенький, но по форме – чистая женская туфелька.
Или он зеленый, а на нем летящая белая чайка. Да что говорить – бесчисленны и разнообразны камешки на морском берегу!
Понравившиеся вам, так сказать, экземпляры вы невольно складываете отдельно в купальную шапочку, или в башмак, или на разостланную газету. Хотелось бы их увезти в Москву, показать друзьям, самому полюбоваться зимой, вспомнить о синем море.
Но красивых, необыкновенных камней набирается все больше, и тут вы начинаете то, что можно назвать вторым туром.
Вы уже не обращаете внимания на рассыпанные прибрежные камешки, вы отбираете из тех, что были отобраны вами раньше. Вы кладете на ладонь с десяток камешков и пальцем долго перекатываете их с места на место, пока не остановите свой выбор на трех, а остальные семь выбросите обратно на берег…
Теперь ближе к делу. Много лет назад я завел себе тетрадь в темно-коричневом переплете, из тех, что у нас называются общими. При чтении книги, в разговоре с друзьями, на писательском собрании, во время одиноких прогулок, в жарком споре мелькала иногда мысль… Впрочем, не то чтобы мысль – некая формулировка, некое представление, касающееся чаще всего литературы. Ну и смежных искусств.
Это представление, эту формулу, эту мысль (может быть, в конце концов проще всего сказать – мысль) я старался либо запомнить, либо записать на клочке бумаги, на авиационном билете, на листочке, выдранном из чужого перекидного календаря.
Когда такие бумажки накапливались по карманам, я доставал их, разглаживал на ладони, потому что происходил отбор. Некоторые я переписывал в тетрадку.
У меня была очень утилитарная цель. Я собирался писать, а впоследствии и писал роман, в котором (предполагалось) герои будут много разговаривать об искусств больше всего о литературе. Ну и о разных других вещах. Я думал, что заготавливаю кирпичики для романа.
При написании романа существуют свои законы. Мои кирпичики все оставались и оставались в стороне, а герои говорили то, что им было нужно говорить по ходу дела.
Время от времени я брал из тетради иной камешек и вставлял его в очередную статью. В иную статью я вставлял два-три камешка, и статья, мне казалось, становил живее.
Потом начался третий тур. Подолгу я листал свою тетрадь и снова перебирал и перебирал, пока какая-нибудь пятая или десятая запись не попадала в избранные. Я брал ее и заключал в более четкую и строгую форму. Практически это выражалось в том, что я выписывал ее из тетради с соответствующей литературной обработкой на отдельный лист бумаги.
Для очень внимательного читателя некоторые записи возможно, покажутся где-то читанными. Вероятно, в моих же статьях. Или в «Письмах из Русского музея», или в том же романе «Мать-мачеха», или в книге «Слово живое и мертвое», или в книге «Славянская тетрадь»…
По какому же принципу я предлагаю их, эти некоторые записи, читательскому вниманию вторично? Принцип у меня такой. Если камешек был взят в статью из тетради, я его сохраняю и здесь. Если же он был найден в процессе писания статьи или книги, то я его в тетрадь задним числом не вписывал и его на предлагаемых теперь читательскому вниманию страницах не окажется.
Друзья говорят: не торопись. Ведь придется еще и впредь писать статьи, камешки пригодятся. А я отвечаю – пусть! Во-первых, насобираю еще. Во-вторых, может быть, так даже интереснее. Одно дело, когда камешек теряется среди других бесчисленных камней, то есть среди многословия статьи, другое дело, когда он отдельно лежит на ладони.
Надо бы и еще поперебирать, пропустить через четвертый тур. Да и те, что пока остались в стороне, в тетради, тоже не совсем еще выброшены и подлежат постепенной переборке.
Но и то правда, пусть поперебирает читатель. Если из всей этой высыпанной перед ним на стол груды камешков он отберет для себя хотя бы пяток, и то ладно. Я ведь и собирал их только для того, чтобы показать людям, в надежде, что некоторые из них окажутся забавными.
После журнальной публикации мне говорили, что иные мои суждения не бесспорны. Но я и не обязывался изрекать бесспорные истины.
Камешки на ладони
В юности, в начале творческого пути, у поэта иногда вдруг получаются такие перлы искусства, которые изумляют всех.
Потом он приобретает опыт, становится мастером, постигает законы композиции, архитектоники, гармонии и дисгармонии, обогащается целым арсеналом средств и профессиональных секретов.
И вот, вооружившись всем этим, он всю жизнь пытается сознательно достичь той же высоты, которая в юности далась ему как бы случайно.
Можно исследовать химический состав, технологию производства, рецепты, тайны мастерства и все точно узнать: почему фарфоровая чашка звенит красиво и ярко, а просто глиняная издает глухой звук.
Но мы никогда не узнаем – почему одни фразы, стихотворные строки, строфы бывают звонкими, а другие глухими.
Дело вовсе не в глухих согласных, шипящих, закрытых и открытых звуках. Каждое слово без исключения может звенеть, будучи поставленным на свое место. Слова одни и те же, но в одном случае из них получается фарфор, бронза, медь, а в другом случае – сырая клеклая глина.
Один поет, а другой хрипит. Один чеканит, другой мямлит. Одна строка как бы светится изнутри, другая тускла и даже грязна. Одна похожа на драгоценный камень, другая – на комок замазки.
Если около пчелиного улья поставить смородиновый, скажем, сироп, то он повлияет на качество меда, на его витаминность, потому что пчелы будут сироп пить и незаметно подмешивать в натуральный, цветочный, собственно пчелиный мед. Таким образом можно получить мед с молочным, морковным, лимонным, хвойным оттенками.
Точно так же книга, которую читаешь, когда пишешь что-нибудь свое, незаметно влияет на то, что пишешь. Едва уловимый узор витиеватости и расцвеченности появится на ткани произведения, если читаешь в эти дни книгу, написанную расцвеченно и витиевато. Налет сухости возникает, если читаешь сухую научную информацию. Печать лаконизма или расслабленности ляжет при чтении соответствующих книг.
Зная это, можно и нужно сознательно выбирать для себя чтение в зависимости от того, что пишешь и какой «витамин» более для данного случая подходящ.
Почему герои «Мертвых душ» вот уже стольким поколениям читателей кажутся удивительно яркими, выпуклыми, живыми? Ни во времена Гоголя, ни позже, я думаю, нельзя было встретить в чистом виде ни Собакевича, ни Ноздрева, ни Плюшкина. Дело в том, что в каждом из гоголевских героев читатель узнает… себя! Характер человеческий очень сложен. Он состоит из множества склонностей. Гоголь взял одного нормального человека (им мог быть и сам Гоголь), расщепил его на склонности, а потом из каждой склонности, гиперболизировав ее, создал самостоятельного героя. В зародышевом состоянии живут в каждом из нас и склонность к бесплодному мечтательству, и склонность к хвастовству, и склонность к скопидомству, хотя в сложной совокупности характера никто из нас не Манилов, не Ноздрев, не Плюшкин. Но они нам очень понятны и, если хотите, даже близки.
Источник
Владимир Алексеевич Солоухин (Vladimir Alekseevich Solouhin)
(14 июня 1924, с. Алепино, Владимирская губерния, РСФСР, СССР — 4 апреля 1997, Москва, Российская Федерация)
Русский советский писатель и поэт, видный представитель «деревенской прозы».
Цитата: 1 — 17 из 21
Банально, но все-таки, если прислушаться, самый зловещий из всех земных звуков — тиканье часов.
Безграничное доверие может стать угнетающим, превратиться в обузу. Его ведь нужно оправдывать. Его неудобно потерять.
Говорят, что каждую секунду на земле рождается человек и умирает человек. Да, но умирают очень часто наши знакомые и даже друзья, рождаются же совсем неизвестные для нас люди.
Если наука есть память ума, то искусство есть память чувства.
Записная книжка — протез памяти.
Искусство — как поиски алмазов. Ищут сто человек, находит один. Но этот один никогда не нашел бы алмаза, если бы рядом не искало сто человек.
Мечта и надежда существуют временно, до их исполнения. Как снаряд существует, только пока летит до цели.
Мир — не только руки, встретившиеся в рукопожатии, это даже не голубь, несущий в клюве оливковую ветвь. Мир — это пчела, сидящая на цветке.
Мир наш устроен так, что обязательно в нем кто-нибудь кого-нибудь должен есть.
Мне странно знать, что есть на свете,
Как прежде, дом с твоим окном.
Что ты на этой же планете
И даже в городе одном.
Мне странно знать, что тот же ясный
Восток в ночи заголубел,
Что так же тихо звёзды гаснут,
Как это было при тебе.
Мне странно знать, что эти руки
Тебя касались. Полно, нет!
Который год прошёл с разлуки!
Седьмая ночь. Седьмой рассвет.
(Мне странно знать. 1947)
Неисповедимы законы искусства. Горький обронил фразу: «Человек — это звучит гордо», и фраза стала крылатой. Горький же написал целую оду, гимн под названием «Человек», и мало кто эту оду читает.
Никто еще не сделался образованным или хотя бы эрудированным человеком, разгадывая кроссворды.
Один факт — случайность. Два — преднамеренность. Три — тенденция.
Прозрение процесс необратимый. В слепых можно ходить хоть сто лет, но, раз увидев, нарочно уже не ослепнешь. Разве что зажмуриваться, да и то от увиденного не уйдешь.
Раньше гусиными перьями писали вечные мысли, а теперь вечными перьями пишут гусиные мысли.
Источник
Владимир Алексеевич Солоухин
Владимир Алексеевич Солоухин
Русский писатель. Автор романа «Мать и мачеха»; повестей «Владимирские проселки», «Капля росы», «Терновник», «Прекрасная Адыгене», «Приговор»; сборника рассказов «Мед на хлебе»; книг очерков, в том числе «Золотое дно», «Ветер странствий», «Григоровы острова», «Третья охота»; публицистических книг, среди которых «Письма из Русского музея», «Слово живое и мертвое»; поэтических сборников «Дождь в степи», «Как выпить солнце», «Имеющий в руках цветы», «За синь морями», «Седина. Стихи» и др.
Банально, но все-таки, если прислушаться, самый зловещий из всех земных звуков — тиканье часов.
Безграничное доверие может стать угнетающим, превратиться в обузу. Его ведь нужно оправдывать. Его неудобно потерять.
Всякое искусство есть диалог между художником и публикой.
Высшее счастье человека, хотя это и банально, в принесении радости другим людям.
Гений — завершающий штрих, шпиль на здании культуры народов или целой цивилизации. Естественно, что шпиль не может повисать в воздухе, он опирается на здание, покоится на прочном плане культуры, на многовековом основании.
Говорят, что каждую секунду на земле рождается человек и умирает человек. Да, но умирают очень часто наши знакомые и даже друзья, рождаются же совсем неизвестные для нас люди.
Если наука есть память ума, то искусство есть память чувств.
Записная книжка — протез памяти.
Имеющий в руках цветы Плохого совершить не может.
Искусство — как поиски алмазов. Ищут сто человек, а находит один. Но этот один никогда не нашел бы алмаза, если бы рядом искало сто человек.
Когда ты хочешь молвить слово,
Мой друг, подумай — не спеши.
Оно бывает то сурово,
То рождено теплом души,
Оно то жаворонком вьется,
То медью траурной поет,
Покуда слово сам не взвесишь,
Не выпускай его в полет.
Им можно радости прибавить
И людям радость отравить.
Им можно лед зимой расплавить
И камень в крошку раздолбить.
Оно одарит иль ограбит,
Пусть ненароком, пусть шутя.
Подумай, как бы им не ранить
Того, кто слушает тебя.
Мечта и надежда существуют временно, до их исполнения. Как снаряд существует, только пока летит до цели.
Надо отдать природе справедливость, что при созерцании ее возникают в душе человека самые возвышенные, чистые, светлые чувства, высокие помыслы.
Один факт — случайность, два — преднамеренность, три — тенденция.
Перевод стихотворения, как бы близок он ни был, отличается от оригинала, как гипсовая маска от живого лица.
Разговор об искренности (всерьез) может возникнуть между людьми, которые постоянно лгут.
Раньше гусиными перьями писали вечные мысли, а теперь вечными перьями пишут гусиные мысли.
Рассказывать анекдоты — значит брать юмор напрокат, когда не хватает или вовсе нет своего.
Источник
АФОРИЗМЫ ПРО РАЗУМ
Афоризмы про ум, умников и умниц, разум
- Главная
- /
- Афоризмы про ум, умников и умниц
Здравомыслие дается не по здоровью.
Только опрометчивый человек рискует проявлять ум перед людими, которых он не знает.
Если бы ум ограничивался восприятием данного, ему нечего было бы делать, он не осознавал бы своей задачи и человек снизошел бы до бессмысленности животного. Если бы ум уже владел полнотой истины, задача была бы выполнена и для человека не было бы иного состояния, кроме абсолютного покоя божества.
Владимир Сергеевич Соловьев РАЗУМ
Немногие умы гибнут от износа, большей частью они ржавеют от неупотребления.
Остроумие далеко не то, что ум. Ум отличается изобретательностью, остроумие же только находчивостью.
Наш век гордится машинами, умеющими думать, и побаиваться людей, проявляющих ту же способность.
Единение умов берёт начало и со столкновений лбами.
Когда любовь входит в дверь, разум выпрыгивает через окно.
Умная голова, да дураку досталась
Русская народная пословица РАЗУМ
Наука изощряет ум, ученье вострит память.
Быть умным — значит не спрашивать того, на что нельзя ответить.
Кто не напрягает мозги, тот рискует сломать шею.
Искусство начинать. Наобум действует глупость, все глупцы — храбрецы. В простоте своей они в начале дела не предвидят помех, зато в конце не горюют от неудач. Благоразумие приступает к делу с оглядкой, его лазутчики, Предвидение и Размышление, разведывают путь, дабы двигаться беспрепятственно.
Кто недостаточно остер умом, чтобы вовремя отшутиться, тот часто вынужден либо лгать, либо пускаться в скучнейшие рассуждения. Выбор не из приятных!
Если наука есть память ума, то искусство есть память чувства.
Лучше понимать малое, чем не понимать многое.
Если женщина говорит мужчине, что он самый умный, значит, она понимает, что второго такого дурака она не найдет.
Если у тебя есть разум, не доверяй неопытному.
Мухаммед Аззахири Ас-Самарканди РАЗУМ
Нет для нас ничего более отталкивающего, чем разум, когда он не на нашей стороне.
Если Бог наградил умом, надо носить его с собой.
Чтение для ума — то же, что физические упражнения для тела.
Женщины знают, что мужчины не так глупы, как принято думать, — они глупее.
Благоразумному подобает все испробовать, прежде чем прибегать к оружию.
Центр нашего сознания бессознателен, так же как ядро солнца темно.
Ум всех людей вместе взятых не поможет тому, у кого нет своего: слепому не в пользу чужая зоркость.
Всякая человеческая голова подобна желудку: одна переваривает входящую в оную пищу, а другая от нее засоряется.
Сердце может прибавить ума, но ум не может прибавить сердца.
Легкомыслен, кто стяжает, жадностью себя черня.
Обдумывать — незаметно умнеть.
Перо для мышления — все равно что палка для ходьбы. Но как для самой легкой походки не требуется палки, так самое совершенное мышление происходит без пера. И только когда начинаешь стареть, охотно берешься и за палку, и за перо.
Источник