Эмоциональный отказ от ребенка

6 типов эмоционального насилия, характерных для нарциссичных родителей

Нарциссические родители, которые демонстрируют отвергающее поведение по-отношению к ребенку, часто будут целенаправленно или неосознанно показывать ребенку, что он нежелателен. Обесценивание ребенка или принижение его потребностей также являются формами этого типа эмоционального насилия. Другие примеры — угрозы бросить его или, что еще хуже, требовать убраться с глаз долой, обзывание, высказываение ребенку, что тот ничего из себя не представляет, попытки сделать из ребенка козла отпущения, обвиняя его во всех семейных проблемах или проблемах брать и сестер. Отказ говорить с ним или защищать тоже можно рассматривать как форму насилия.

Что еще может делать нарциссичный родитель:

• — постоянно критиковать;
• — обзывать;
• — называть ребенка уродиной;
• — часто унижать и навешивать ярлыки «глупый» и «идиот»;
• — использовать унизительные шутки в сторону ребенка;
• — словесно унижать;
• — постоянно «подкалывать» про телосложение и вес;
• — сожалеть, чтоб родился «не того пола»;
• — отказываться обнимать;
• — оставлять в одиночестве;
• — исключать из семейного досуга;
• — лечить подростка как маленького;
• — отторгать от семьи;
• — не позволять ему принимать собственные разумные решения.

​​​​​​​

Взрослые, у которых было немного удовлетворенных потребностей, часто не могут удовлетворить потребности своих детей. Они не способны показать привязанность к ребенку или обеспечить позитивное воспитание. Они не проявляют интерес к ребенку, не любят его или даже не признают его существования. Чаще всего родитель эмоционально или физически недоступен. Постоянное отсутствие реакции на ребенка и отказ от взаимодействия с ним — психическое или эмоциональное насилие. К игнорированию относятся и:

• — отсутствие реакции на спонтанное социальное поведение ребенка;
• — неспособность выделять значимые события в жизни ребенка;
• — отсутствие внимания к школьной жизни ребенка и его общению со сверстниками;
• — отказ от обсуждения занятий и интересов ребенка;
• — планирование деятельности и отдыха без включения ребенка;
• — непринятие ребенка как своего потомства;
• — отказ в необходимой медицинской помощи;
• — желание включать ребенка в повседневную деятельность;
• — неспособность защитить ребенка.

Родители, которые используют угрозы, крики и проклятия, наносят серьезные психологические травмы своему ребенку. Выбор кого-то из детей для насмешек, критики и наказаний — это насилие. Недопустимы угрозы физического насилия, угрозы оставить ребенка, угрозы, связанные со смертью. Это относится и к тем, кто знает, что в доме происходит насилие.

• — чрезмерно дразнить;
• — орать, проклиная и пугая;
• — непредсказуемо и экстремально реагировать на проведение ребенка;
• — экстремально угрожать;
• — чередовать периоды буйства и затишья;
• — угрожать бросить ребенка;
• — ругаться с членами семьи, находясь очень близко к ребенку;
• — угрожать разрушить любимый предмет;
• — угрожать причинить вред любимому домашнему животному;
• — заставлять ребенка смотреть на бесчеловечные поступки;
• — предъявлять к ребенку противоречивые требования;
• — выражать противоречивые эмоции;
• — менять «правила игры»;
• — пугать тем, что ребенок усыновлен;
• — публичное высмеивать ребенка;
• — угрожать обнародовать те черты, которых ребенка стыдится;
• — угрожать выгнать из дома.

Факт: дети-свидетели домашнего насилия, имеют в своем опыте все шесть видов насилия.

Родители, которые используют изоляцию как способ насилия, не разрешает ребенку играть со сверстниками, запирают его в комнате, лишают впечатлений, препятствуют участию подростка во внешкольных мероприятиях. Требуя от ребенка оставаться в своей комнате после школы и до следующего утра, ограничивая в еде, изолируя от семьи или друзей, родитель оказывает на ребенка разрушительно воздействие.

Мы можем говорить, что родитель использует изоляцию, когда он:

• — оставляет ребенка без присмотра на длительное время;
• — удерживает вдали от семьи:
• — не позволяет иметь друзей;
• — не позволяет ребенку взаимодействовать с другими детьми;
• — награждает за выход из социальных контактов;
• — способствует тому, чтобы ребенок выглядел и чувствовал не так, как его сверстники;
• — изолирует ребенка от сверстников и социальных групп;
• — требует чрезмерной занятости и учебой или другими делами;
• — ограждать ребенка от участия в деятельности вне дома;
• — наказывать за участие в нормальном социальном опыте.

Развращенные родители могут позволять ребенку употреблять наркотики и алкоголь, быть свидетелями жестокого обращения с животными, видеть или наблюдать неприемлемые сцены сексуального характера, участвовать в преступной деятельности — воровстве, насилии, проституции, азартных играх. О том, что ребенка принуждают к совершению противоправных действий, что является насилием, необходимо сообщать.

К этому типу насилия относятся также:

• — награждение ребенка за домогательства или издевательства;
• — научение расизму, этническим предрассудкам, фанатизму;
• — поощрение насилия в спорте;
• — неприемлемое усиление сексуальной активности;
• — награждение ребенка за ложь, воровство, наркоманию, сексуальные действия;
• — поддержка ребенка с наркотиками, алкоголем, другими запрещенными веществами;
• — поощрение незаконной деятельности — такой, как продажа наркотиков.

Эксплуатацией может считаться манипулирование или форсирование активности без учета потребностей ребенка, связанных с его развитием. Например, постоянно требовать от восьмилетнего ребенка отвечать за ужин в семье — неуместно. Перепоручая детям обязанности, которые значительно превышают их возрастные возможности или использование ребенка для получения прибыли — это эксплуатация.

Эксплуатация — это также:

• — ожидание от младенца или маленького ребенка, что он не будет плакать;
• — гнев, когда ребенок не соответствует возрастной норме;
• — ожидание от ребенка, что он станет родителем своему родителю;
• — ожидание от ребенка, что он будет заботиться о своих младших братьев и сестер;
• — обвинять ребенка в плохом поведении его братьев и сестер;
• — непомерные обязанности по дому;
• — ожидание от ребенка материальной поддержки;
• — поощрение участия в порнографии;
• — сексуальное насилие над детьми и подростками.

Источник

Добровольный отказ от ребенка: особенности процедуры в 2021 году

В СК РФ нет статьи, которая бы регулировала добровольный отказ от ребенка. В то же время родитель может написать заявление об отказе от ребенка: на основе этого документа он будет лишен родительских прав. Вопрос о добровольном лишении родительских прав рассматривается в судебном порядке. Рассмотрим, как сделать отказ от ребенка и что необходимо принимать в учет.

Последствия отказа от ребенка

Обязанности родителей после отказа от ребенка сохраняются. Так, если отказ был составлен отцом, то ему после лишения родительских прав придется платить алименты на ребенка до достижения им 18-летнего возраста. Но если мать ребенка или другой опекун отказались от алиментов, то отец освобождается от необходимости обеспечивать несовершеннолетнего. В то же время органы опеки будут отслеживать, не нарушаются ли права ребенка. Если отказ матери от алиментов посчитают неправомерным, то она не сможет его оформить. Также ребенок будет автоматически причислен к списку наследников в случае смерти отца.

Если отказ был им оформлен в пользу другого усыновителя – например, нового супруга бывшей жены – то обязанность платить алименты прекращается. При усыновлении претендовать на имущество биологического отца ребенок тоже не сможет.

Что касается прав, то отказавшийся от ребенка родитель больше не сможет общаться с несовершеннолетним, получать информацию о нем от дошкольных, школьных и прочих учреждений, а в дальнейшем – не сможет подавать на него на алименты. Если родитель получал льготы и соцпособия, связанные с воспитанием детей, то он лишается права на них.

Процедура отказа от воспитания ребенка

Чаще всего отказ от ребенка матерью оформляется женщиной еще в роддоме. В этом случае необходимо прямо в палате составить заявление об отказе от новорожденного. Сотрудники роддома направляют документы в органы опеки, а малыша перевозят в дом малютки. Обычно причинами для отказа от новорожденного служат слишком юный возраст матери, нежелание отца малыша нести за него ответственность, отсутствие финансовых возможностей для воспитания и обеспечения ребенка.

Отказ от ребенка отцом в пользу матери или другого усыновителя обычно проводится после развода супругов. Такое решение предполагает составление искового заявления об отказе от родительских прав. Также необходимо написать согласие на усыновление. Заявление удостоверяется у нотариуса. Затем оно направляется в органы опеки, которые передают документ в суд. Суд принимает решение о лишении человека родительских прав, на основе которого сотрудники ЗАГСа вносят соответствующие записи.

В иске необходимо указать такие сведения:

• адрес и название суда;
• ФИО, адрес, дата рождения родителей;
• информация о представителе органов опеки;
• выдвигаемая истцом просьба лишить его прав;
• основания для выдвинутого требования;
• перечень прикладываемых документов;
• подпись, дата обращения.

Иск пишется в произвольной форме, но все перечисленные выше пункты должны быть указаны.

В согласии на усыновлении указываются похожие данные:

• адрес, название суда;
• ФИО, адрес регистрации, реквизиты паспорта;
• ФИО и адрес несовершеннолетнего;
• основания для своего решения;
• подтверждение своего согласия;
• указание на осведомленность о том, что данное разрешение в будущем не будет отменено или оспорено ни при каких обстоятельствах;
• просьба об изучении иска в отсутствие ответчика;
• согласие с юридическими последствиями принятого решения;
• подпись, дата составления заявления.

К иску и разрешению на усыновление прикладываются относящиеся к делу документы:

• Справка с адресов проживания участвующих в деле людей;
• Документы на ребенка;
• Документы о необходимости лишить истца прав на несовершеннолетнего при веских основаниях (показания свидетелей, медицинские свидетельства и справки);
• Другие документы в зависимости от обстоятельств.

В судебном процессе участвуют сотрудники органов опеки, прокуратуры. С учетом их мнения суд выносит решение, которое соответствует интересам несовершеннолетнего.

Оформление опекунства над ребенком

Встречаются семьи, в которых родители не заботятся о воспитании и обеспечении своих детей, и тогда несовершеннолетних забирают в семью бабушки или дедушки. В такой ситуации им нужно оформить официальное опекунство над ребенком – в противном случае его могут изъять из семьи и забрать в приют.

Человеку, желающему оформить опекунство, необходимо составить заявление о воспитании ребенка в одиночку. К заявлению прикладываются доказательства асоциального образа жизни матери или отца – школьные справки, показания соседей. Также необходимо составить заявление с просьбой назначить опекуном себя. Все документы направляются в органы опеки.

Далее специалисты будут проводить проверки, беседовать с родителями ребенка, с соседями, преподавателями и другими свидетелями. Если родители выполняют свои обязанности, однако на текущий момент времени не в состоянии это сделать (например, мать-одиночка по состоянию здоровья находится в больнице), то можно составить временный отказ от ребенка матерью в пользу бабушки или дедушки. Передача ребенка в пользу опекуна осуществляется по соглашению, и взрослый не получает на ребенка пособий. В дальнейшем ребенок возвращается в семью.

Если специалисты выяснили, что родители действительно без веских на то причин оставили детей без попечения, то они рассматривают заявление о назначении заявителя опекуном. Условия его проживания, образ жизни, материальный достаток будут тщательно изучены. При оформлении опекунства бабушки и дедушки будут получать пособие на ребенка. Также специалисты рассмотрят вопрос о возможном лишении матери или отца ребенка родительских прав при наличии на то оснований.

Источник

Девиантное материнское поведение (опыт междисциплинарного анализа случая отказа от ребенка)

Московский психотерапевтический журнал 1996, № 4(14), октябрь-декабрь. Психологический Институт им. Л.Г. Щукиной, стр.81–98.

Авторы: В.И. Брутман, А.Я. Варга, М.С. Радионова, О.Г. Исупова

Сидела белка-летяга в гнезде на дереве вместе со своими детенышами. Вдруг, откуда ни возьмись, — лиса, стала под деревом и говорит ей страшным голосом: «Если ты мне не отдашь одного детеныша, я на дерево забирусь, гнездо твое разорю и деток твоих съем». Испугалась летяга, думает: где мне с ней тягаться, отдам ей одного детеныша, зато и гнездо сохраню, и другие детки уцелеют. Отдала лисе детеныша. Лиса унесла его, потом, немного погодя, снова приходит (…) Так перетаскала лиса у летяги всех ее детенышей…
Трусливая летяга (народная сказка)

Пусть эта притча станет прологом к реальной жизненной истории, которую мы хотели бы вам предложить как повод для дискуссии о проблеме отказа матери от своего ребенка. С каждым годом число детей, оставшихся без попечения родителей, сейчас в России их уже более 600 тысяч. Только в родильных домах города Москвы ежедневно один ребенок остается сиротой в связи с отказом от него матери. Не стоит, наверное, приводить данные медицинской и психологической диагностики, чтобы понять, что значит для развития ребенка ранний отрыв от матери. Для того, чтобы найти какие-то подходы к решению этой сложной социальной проблемы, требуется понимание причин такого отклоняющегося материнского поведения, которое, к сожалению, до сих пор остается малоизученным. Случай отказа от ребенка, представленный ниже, — один из типичных в повседневной практике работы психологов родильных домов Москвы.

Мы попросили высказать о нем свое мнение некоторых специалистов — семейного психолога, клинического психолога, клинического психиатра и социолога. Существенное своеобразие данной проблемы определяется тем, что в ней тесно переплетаются два начала — с одной стороны, биологическое — то, что имеет отношение к инстинктивной сфере, неосознаваемым механизмам возникновения и развития привязанности, индивидуальному смыслу деторождения и заботы о потомстве, а с другой — социальное — пласт культурных норм и ценностей, социальная ситуация развития, в которой происходит формирование материнского отношения, а также актуальная социальная ситуация развития, складывающаяся в ходе беременности и после родов. Чем можно считать отказ от ребенка с точки зрения биологических законов развития — генетической поломкой, нарушением глубинных механизмов продолжения рода, ведущим к вырождению человечества как вида? С социально-этической точки зрения в этом поступке можно увидеть кризис нравственных основ современного общества, когда оставить собственного ребенка легче, чем отказаться, например, от покупки нового автомобиля или выгодного бизнеса.

Наряду с другими формами родительской жестокости к ребенку, полный отказ матери от забот о его нуждах остается, особенно в нашей стране, чрезвычайно распространенным явлением и рассматривается как одна из форм девиантного материнского поведения. Комплексное исследование психосоциальных основ этого феномена в настоящее время проводит коллектив исследователей НИИ профилактической психиатрии НЦ психического здоровья РАМН и Независимой ассоциации детских психиатров и психологов при поддержке Международного научного фонда с целью разработки профилактических программ.

Людмила С. 31 года — мать троих детей. Поступила в родильный дом на 32 неделе беременности в связи с неожиданным началом родовой деятельности. Роды проходили естественным путем и завершились рождением недоношенной девочки. На следующие сутки после родов она сказала, что отказывается от новорожденной.

Из беседы с родильницей через двое суток стало известно, что сама она родилась в сельской местности последним, четвертым ребенком. Мать — малограмотная, тихая, безынициативная, забитая, необщительная женщина. Была скорее заботливой, чем любящей матерь. С детьми близкой никогда не была, считала своим долгом лишь накормить и одеть их. Отец — деспотичный, агрессивный мужчина, без «тормозов». Главным методом воспитания являлись вожжи, которыми он, порой до крови, избивал свою жену, детей. Злоупотреблял алкоголем и умер в возрасте 61 года (со слов Людмилы — было что-то с печенью). По характеру Людмила с детства была похожа на мать. Росла замкнутая, необщительная, стеснительная и сторонилась незнакомых людей, хотя в глубине души стремилась к людям, хотела иметь близких друзей, но в кругу сверстников терялась, не могла найти с ними общий язык и даже с самыми близкими стеснялась делиться своими трудностями. Училась с трудом, особенно тяжело давались математика, другие точные науки. После окончания восьмого класса работала на ферме — помощницей доярки, после чего, по настоянию старшей сестры, приехала в Москву, поступила в строительное ПТУ, жила в общежитии, где и познакомилась со своим будущим мужем. В 18 лет, уступив его настойчивым ухаживаниям (собственное отношение к нему до брака характеризует словами: «Ну, вообще-то, нравился…»), согласилась на замужество. Вскоре обнаружила, что обманулась в своих надеждах на спокойную жизнь, так как муж оказался таким же, как отец, от которого страдала в детстве — вспыльчивым, требовательным, настойчивым, властным и ревнивым. С первых же дней совместной жизни он требовал от жены полного повиновения, все попытки сопротивления разрушались скандалами, а иногда побоями. Интимная жизнь не приносила удовольствия, так как испытывала, и то лишь в начале, незначительные приятные ощущения. Первое время очень страдала и даже строила планы уйти от мужа, уехать в деревню, но не нашла в себе на это моральных сил. Вскоре родила первого ребенка, а менее чем через год — двойню. Появление детей резко ухудшило материальное положение семьи.

Долгое время работал один лишь муж, дети часто болели и редко посещали ясли и детские сады. Вспоминает первые годы, когда дети были маленькими, с трудом — «все было как во сне… я была как машина заводная…» О себе вспоминала редко. Одевалась плохо, нигде не бывала, гостей не принимала. Жили в комнате в общежитии все пять человек. С мужем отношения становились все более тяжелыми. Все чаще он стал возвращаться пьяным, а вскоре начал надолго уходить из дома. В семье никогда не объяснял своего поведения, угрюмо молчал, а на попытки выяснить причину отсутствия — кричал, угрожал побоями, оскорблял. В опьянении был особенно агрессивен — мог по малейшему поводу ударить первым попавшимся под руку предметом как жену, так и детей. Боялась мужа, находилась в состоянии постоянного напряжения и ожидания, не находила в себе сил сопротивляться насилию.

Под влиянием постоянных переживаний временами появлялось чувство тоски, отчаяния. Облегчала свое состояние лишь слезами. Стала угрюмой, утратила способность радоваться. Ничто, даже дети, не доставляли удовольствия. Старалась лишь их накормить, одеть, на остальное не хватало ни времени, ни сил. Временами от чувства безысходности приходили мысли о самоубийстве. С годами стала чувствовать себя постоянно разбитой, слабой, кружилась голова, сжимало в груди, почти постоянно ощущалась тяжесть в ногах, боли в пояснице. Нарушался сон. На этом фоне в последние 5–6 лет эпизодически стали возникать видения. То на стене мерещились какие-то лица, то в зеркале вместо своего лица увидела старуху. В первое время пугалась, казалось, что от страха вот-вот сойдет с ума. Вскоре привыкла к этому, решила, что это какие-то дурные предзнаменования — крестилась, облегчая себе душевное состояние. Постепенно общее самочувствие все более ухудшалось, никогда не чувствовала себя свежей, отдохнувшей. Нарушился менструальный цикл. Появились задержки менструаций от 1 до 7 месяцев. Обращалась к гинекологам, обследовалась. Гинекологических заболеваний не обнаруживалось.

Врачи успокаивали ее — это все у Вас на нервной почве. Привыкла к этому и поэтому, когда забеременела в очередной раз, то не придала значения вновь исчезнувшей менструации. Спохватилась, когда почувствовала увеличение живота и шевеление плода. В состоянии растерянности обратилась за советом к мужу. И с этого времени ее жизнь стала невыносимой. Сообщение о беременности муж встретил грубой бранью, обвинением в распутстве, неверности.

Категорически отказался признавать отцовство. Потребовал немедленно, любыми способами прервать беременность. Обратилась к гинекологам с просьбой прервать беременность, но получила отказ, мотивированный большим сроком беременности. В последующие месяцы беременности муж буквально терроризировал ежедневными скандалами, побоями с требованием любыми способами избавиться от беременности. В опьянении выгонял с детьми из дома. Категорически заявлял, что если она только посмеет выродить этого ублюдка, то он ее выгонит из дома. Страдала, была крайне запугана и растеряна. Не знала, что ей делать. Перестала спать, в голове неотступно стоял вопрос: «Что же делать?». Ни с кем не могла, да и не хотела советоваться, так как предполагала, что никто ее не поймет и не поможет. Чем ближе к сроку родов, тем более усиливалась тревога. Нарастала ненависть к мужу, к детям, а главное — к своему будущему ребенку. Все чаще, как бы непроизвольно, появлялись устрашающие фантазии.

При этом очень ярко представляла себе, как она рожает сморщенного уродца, как во время родов, в момент прорезывания головки, она сжимает ноги и душит своего младенца. Мучилась от этого, но одновременно находила в этом что-то привлекательное. Испытывала острое чувство жалости к себе. Приходили мысли о самоубийстве. Оставаясь одна, стучала себя по животу, прижималась животом к подоконнику, надеясь придавить его. В таком состоянии поступила на родоразрешение, не доносив беременность более чем на 6 недель. При осмотре (на третьи сутки после родов) обращала на себя внимание крайне подавленным обликом: тоскливое выражение лица, опущенная голова, на глазах слезы. Взгляд — постоянно себе под ноги. На собеседника почти не смотрит. Разговаривает с трудом, тихим, монотонным голосом. В начале беседы очень настороженна и недоверчива. Постепенно успокаивается, рассказывает о себе некоторые формальные сведения. Жалуется на слабость, плохой сон, боли в ногах и руках. О сложившейся ситуации говорить не может, так как любое воспоминание вызывает бурный плач. На следующий день после приема транквилизаторов стала заметно спокойнее. Смогла собраться и рассказать о своей жизни, при этом на протяжении беседы становилась все более заинтересованной и откровенной. Наконец, сказала, что давно хотела бы поговорить с психиатром, так как опасается за свое психическое здоровье. Боится, что совсем сойдет с ума, поскольку чувствует, что с трудом справляется с собой, «чтобы что-нибудь с собой не сделать». Постоянно чувствует душевное напряжение. Ее мысли — как будто заводная пластинка, все одно и тоже: «что же делать?… что же делать?» О новорожденном ребенке не может вспоминать: «Очень больно…» Ребенка и жалко, но одновременно невыносимо, противно и даже страшно на него смотреть. Ведь, когда ей после родов показали его, она увидела что-то мерзкое, фиолетовое…, а рот желтый, как пластмассовый.

Поэтому просит повлиять на акушеров, которые все время уговаривают ее забрать ребенка домой. Она в отчаянии, так как не может справиться с ситуацией. Одновременно боится и ненавидит своего мужа. Но готова смириться, поскольку считает, что сама не справится с четырьмя детьми. Дает себе такие характеристики: «Ведь, я беспомощная, у меня нет сил…, плохое здоровье, мне самой нужна постоянная помощь, я в городской жизни не разбираюсь» и т.д. Просит назначить ей что-нибудь успокаивающее… В родильный дом неоднократно приходил пьяный муж, требовал у врачей немедленной выписки жены, категорически отказывался от ребенка. Младенец переведен в больницу, мать в удовлетворительном состоянии, подписаны документы об отказе от ребенка, выписана домой. Даны рекомендации лечения у психотерапевта по месту жительства.

А.Я. Варга (Семейный психотерапевт)
Судьба как иллюзия свободного выбора

В предложенном примере все удивительно закономерно и представляет собой завершенный гештальт. Пациентка — четвертый ребенок в семье. Отец — алкоголик, мать тихая и забитая. Жизнь в родительской семье была опытом страданий. Вся семья жила в соответствии с состоянием отца.

Пьяный отец — одна реальность, трезвый отец — другая реальность. В первом случае жизнь становится опасной — отец мог избить до крови жену и детей, во втором случае вероятность неприятностей уменьшалась. Менялось состояние отца и немедленно и неизбежно менялось состояние его жены и детей. Когда отец был трезвым, семья ждала, когда он напьется, когда он был пьяным, семья ждала, когда он протрезвеет. Формировалась так называемая алкогольная созависимость. Кроме того, пациентка выросла похожей на свою мать, что в данном случае означает, что ее личная идентичность и семейная роль определяются понятием жертвы. Она умеет быть пассивной, зависимой и страдающей в отношениях с мужчиной, а быть другой она не умеет и, следовательно, не существует. Эти обстоятельства и определили выбор мужа. Кажется, что Людмиле на роду было написано быть женой алкоголика, как это и происходит с более чем 75% дочерей алкоголиков. Как же происходит этот фатальный выбор? Ясное дело, он происходит неосознанно.

В определенном смысле вся человеческая жизнь может быть описана как информационное поле. Какие-то сигналы человеку понятны и читаемы, воспринимаемы, а какие-то непонятны. Например, человек не воспринимает ультразвуки, и эти сигналы для него информации не несут. Примерно так же происходит с сигналами, содержащимися в человеческом поведении.

Для дочери алкоголика состояние опьянения и поведение в этом состоянии — информативно, а поведение ученого в состоянии творческого поиска — не информативно. В первом случае известно, как себя вести, чего ждать, ситуация прогнозируема, во втором случае все это неясно, и ситуация непрогнозируема и дискомфортна. Понятно, что многообразие человеческого поведения несводимо к дихотомии трезвый-пьяный. Верно, только не в случае с семьями алкоголиков низкого социального статуса и образования. Там эта дихотомия описывает реальность практически полностью. Знакомое, по типу отцовского, поведение молодого человека обещало прелесть предсказуемости тревожной девушке, растерявшейся в городе. Кроме того, Людмила не могла бы быть активной стороной, во-первых, потому что это было не в ее характере, во-вторых, потому что такое поведение не одобрялось средой. Поэтому она могла только уступить настойчивым ухаживаниям и быть принужденной к браку. Это в любом случае был бы несвободный выбор. Но это и хорошо, потому что несвободный выбор и утверждал ее существование — она жертва и лишь в этой ситуации получала возможность проявиться как жертва. Думается, что мои предположения недалеки от правды.

Для Людмилы интерес мог представлять лишь активный мужчина, пассивного она бы и не заметила. В общении со своим партнером Людмила вела себя, как ее мать. Мать была ее моделью, с нее она училась женской роли в семье, а, кроме того, из описания случая ясно, что и по характеру пациентка была очень похожа на мать, так что соответствовать модели для нее не составляло труда. Комплиментарный партнер жертвы — палач. В супружеских отношениях неважно, кто первый начинает играть свою роль — кто-то предлагает некий вариант поведения, и партнер автоматически занимает комплиментарную позицию — разумеется, если в его поведенческом арсенале есть соответствующая роль. У мужа Людмилы она была — это вообще типичная роль в любом сексистском обществе. Итак, тандем палача и жертвы осуществился, и сценарий Людмилиной родительской семьи начал воспроизводиться в ее собственной семье. У нас нет информации о том, пил ли ее муж с самого начала этого брака. Впрочем, даже если он и не пил вначале, то запил бы впоследствии. И не потому, что отношения становились все хуже и хуже, а потому, что Людмила еще в начале своей семейной жизни должна была дать понять своему мужу, что пьянство вызывает у нее особое отношение. Это и не могло быть иначе, она страдала от пьянства отца с детства. Для палача это информация о некой болезненной точке у его жертвы.

В какой-то момент он ею воспользуется. Не знаю, как конкретно Людмила сообщила ему об этом. У меня была пациентка — дочь алкоголика и жена алкоголика. Она рассталась с мужем и начала встречаться с другим мужчиной. Во время первого сексуального контакта она спросила у своего Любовника: «Как у тебя с этим делом?» и щелкнула себя пальцем по горлу. Тем самым она в течение очень значимого для развития отношений момента дала ему понять, насколько для нее важно алкогольное поведение партнера. Понятно, что с течением времени обязательно наступит ситуация, когда партнер захочет как-то повлиять на нее. Очень велика вероятность, что в качестве средства влияния будет выбрана выпивка и состояние опьянения. Если это состояние опьянения будет положительно подкреплено, и мужчиной будет получена положительная обратная связь, то это поведение закрепится, и начнется игра в алкоголика. Что может быть такой положительной обратной связью? Любая повышенная эмоциональная реакция — негодование, слезы, скандал. Все это — такое поведение, которое на время сокращает дистанцию в отношениях и обеспечивает повышенное внимание, пусть даже и окрашенное негативными эмоциями. Сосредоточенность на партнере, демонстрация небезразличия — это и есть положительное подкрепление. Можно предполагать, что такое положительное подкрепление муж Людмилы получал в большом количестве. Таким образом, воспроизводство структуры отношений и судьбы произошло.

Обращает на себя внимание и то, что отношение к собственным детям у Людмилы было такое же, как и у ее матери к ней и ее братьям-сестрам: заботливое, но не любовное. Дети не доставляли удовольствия, а были еще одним тяжким крестом на тернистом пути самоосуществления жертвы. Случайно возникает четвертый, нежеланный в семье ребенок. Муж требует, чтобы Людмила избавилась от него. К сожалению, у нас мало информации о родительской семье пациентки. Она сама была последним, четвертым ребенком. Ее собственная жизнь не удалась, она беспомощная, в городской жизни не разбирается, нет сил, плохое здоровье, ей самой нужна постоянная помощь. Это самохарактеристика всестороннего инвалида, ублюдка, которому удалось родиться. Четвертый ребенок Людмилы обещал быть таким же, если не хуже. Стремление от него избавиться до родов, нежелание его брать после родов — лишь в небольшой степени есть признак отношения к этому малышу. В гораздо большей степени это проекция отношения пациентки к самой себе. Это саму себя она пыталась не пустить в жизнь, родить обратно, сломать судьбу.

Радионова М.С. (клинический психолог)
Жизнь создает ситуацию выбора

При своей абсолютной подлинности и правдивости эта история кажется просто фантастической из-за того «ада чувств», которые эта женщина несет в себе. Жалость, сочувствие к ней, к ее ребенку и одновременно ощущение безысходности, которые возникают, когда ее перечитываешь. Как отмечает К.Хорни, чем больше мы смотрим в лицо своим конфликтам и ищем пути их решения, тем больше внутренней свободы и силы мы приобретаем. Наоборот, пассивное принятие воли окружения приводит к потере индивидуальности. Одним из существенных выборов для нашей пациентки было решение остаться с мужем еще до рождения детей, когда она узнала его властный и вспыльчивый характер, когда все ее попытки отстоять свою точку зрения, свое достоинство кончались побоями и скандалами. В возникшем внутреннем конфликте столкнулись с детства подавляемые жизненные потребности Я (Людмила называет это надеждой на спокойную жизнь) и боязнь выделиться, быть не как все, страх ответственности, за которыми, по-видимому, стоят инерция семейного стереотипа, идентификация с матерью, конформность. Исход этого конфликта определился нехваткой внутренних ресурсов, по словам Людмилы, «моральных сил».

Сложно сказать, что в данном случае было главным: слабость воли, психическая инертность, интеллектуальная ограниченность, неустойчивая система ценностей или отсутствие поддержки, — так все взаимосвязано. Внешний выбор был сделан в пользу подчинения обстоятельствам, «смирения» со своей долей. Внутренний конфликт был вытеснен без попытки какого-либо компромисса. Ценой этого смирения было подавление жизненных сил личности, а также возникшее и сохранявшееся много лет депрессивное состояние. Этот выбор, кроме того, закрепил у Людмилы представление о самой себе как о пассивной, слабой и беспомощной. Поэтому когда через несколько лет встала проблема с четвертой беременностью, Людмила с самого начала приняла позицию человека зависимого и неспособного принять собственное решение, взять ответственность на себя. Это была нежеланная и незапланированная беременность, наступившая после продолжительного перерыва. Семейный конфликт, развернувшийся в связи с этой беременностью, породил острый внутренний кризис. Можно выделить три этапа его протекания.

Первый — преимущественно внешний конфликт и попытки его разрешения, связанные с ситуацией.

Второй — цепь внутренних конфликтов и защит. Третий — реакция на рождение ребенка и окончательный отказ от него. Начало первого этапа кризиса совпадает с моментом осознания собственной беременности. Первой эмоциональной реакцией на это была растерянность — невозможность выбрать какую-то альтернативу самостоятельно: избавиться от ребенка или сохранить его. Фрустрация действия приводит к поиску совета у мужа. Дальнейшие события разворачиваются вполне закономерно. Муж категорически требует прервать беременность, то есть принимает ответственность на себя (так волевым решением альтернатива отсекается). Людмила беспрекословно подчиняется, пытается сделать аборт, получает отказ и оказывается в тупиковой ситуации. При этом муж усиливает фрустрацию безосновательными обвинениями в распутстве, ежедневными побоями, изгнаниями из дома с детьми, угрозами выгнать совсем, если родит. Второй этап — реакция на фрустрацию. Невозможность сделать аборт, с одной стороны, усиливающийся прессинг мужа — с другой, настолько увеличивают напряжение, что это требует скорейшего переструктурирования ситуации. Здесь было бы уместно напомнить точку зрения К.Хорни на структуру невротического конфликта. Из трех существующих стратегий поведения в конфликте: к людям (конформность), против людей (агрессия) и от людей (изоляция), — невротическая личность ригидно использует какую-то одну, идентифицируется с ней, так что она постепенно оказывается доминирующей чертой характера. Во внутреннем плане эта стратегия, естественно, вступает в конфликт с двумя другими. В случае же обычного, не невротического конфликта эти стратегии могут использоваться личностью гибко, исходя из ситуации. В данном случае конформное поведение по отношению к мужу, первично осуществляемое Людмилой, оказывается неэффективным, поэтому временно отходит на задний план. Людмила отказывается от каких бы то ни было попыток внешне повлиять на ситуацию (от советов, помощи других и т.д.) и переходит к стратегии изоляции. Эта позиция для нее, по-видимому, наиболее естественна, особенно если вспомнить что в детстве и юности она испытывала трудности контактов с окружающими, была замкнутой, стеснительной, то есть вынужденно оказывалась в изоляции.

Отсюда также становится понятным, почему ее потребность «быть с людьми» смогла найти выход лишь в крайне узкой референтной группе, какой стала для нее собственная семья.

Итак, фрустрирующая ситуация переходит во внутренний план. А вся дальнейшая динамика психологического кризиса представляет собой уже замкнутый круг конфликтов и защит.

1. Заблокированная возможность действия вызывает растерянность, страх, тревогу, проявляется навязчивым, как заклинание, повторением вопроса «что же делать?» (что характерно для фазы «реакции» по Кубергу).
2. Вытесненная доселе поведенческая стратегия «против людей» — агрессия, теперь уже находит выход, но лишь в фантазиях пациентки. Она испытывает острую ненависть к мужу. Однако это чувство вступает в конфликт с потребностью сохранения отношений и страхом сопротивления.
3. Агрессия ищет новый объект и смещается на детей (на тех, кто, в представлении Людмилы, привязывает ее к ненавистному мужу, не дает порвать с ним отношений). Но и это опять вступает в противоречие с привязанностью к ним.
4. Узел этих противоречий приводит к тому, что нарастающая пропорционально напряжению агрессия вновь смещается и выливается на будущего ребенка. Характерно, что сначала это проявляется лишь в фантазиях, а затем и в действиях. Создается впечатление, что вся агрессия, которой эта женщина столько лет не позволяла выйти наружу, выплеснулась на этого еще не родившегося ребенка.
5. Фантазии о детоубийстве (инфантицидные устремления) как противоречащие основным установкам личности закономерно порождает чувство вины. В результате образуется кольцо конфликтующих стремлений. Чувство вины за агрессивные фантазии и чувство безысходности приводят к мыслям о самоубийстве, которые сосуществуют с чувством жалости к себе и вновь продуцируют фантазии убийства. Таким образом, можно констатировать, что в ситуации нехватки психологических ресурсов для разрешения ситуации инстинкт самосохранения у нашей пациентки оказался сильней материнского инстинкта. Просматривающаяся же тенденция внутреннего движения от сопротивления (хотя и в фантазиях) своему окружению до конечной идентификации с агрессором в фантазиях и в действиях против своего ребенка представляет собой возвращение к той же конформной тенденции поведения.

Третий этап кризиса — реакция на рождение ребенка и окончательный отказ от него. Цепь обусловливающих друг друга конфликтов является защитным замещением основного, вытесненного много лет назад, вскоре после замужества, внyтpeннeгo конфликта. Но теперь не возникает даже идеи «спокойной жизни» или возмож­ности сопротивления, конфликт как бы спускается на витальный, организмический уровень и решается по принципу выживания. Сам акт отказа от ребенка становится очередной ступенью в иерархии защит. Об этом свидетельствует депрессивное состояние Людмилы после родов, амбивалентное отношение к рожденной дочери.

Ребе­нок-жертва «дегуманизируется», вызывает отвращение и одновременно сочувствие, жалость, возникает идентификация (Я — ребенок). Воз­можность ценностного выбора, а не защитного ухода блокируется, с одной стороны, ущербным представлением о ценностях (ради чего терпеть унижения или сопротивляться им), а с дрyrой — устойчиво сниженной самооценкой, представлением о себе как о слабой, беззащитной, нуждающейся в поддержке и руководстве. Как дальше будет складываться жизнь Людмилы после выписки из больницы? В чем могла бы состоять психологическая помощь в этом и подобных случаях? Могла ли она принять другое решение? Основная проблема Людмилы видится в том, что она как личность, самостоятельное, мыслящее существо не может, не умеет реализоваться. Види­мо, без помощи другого человека — специалиста-психолога, психи­атра, понимающего ее и терпеливого, ей это будет сделать сложно.

Но, не осознавая причины своих проблем, не видя альтернатив в своем поведении и разрешении ситуации, она пока, видимо, готова была бы принять помощь в решении своих психосоматических про­блем, «расстроенных нервов». Как представляется, ей необходима помощь человека чуткого и готового не только поддерживать ее и помогать медикаментозно, но видеть пути развития ее самосознания, доверия в человеческих контактах. Потому что каждый последую­щий неправильно сделанный ею выбор, утяжеляет предыдущий.

БРУТМАН В.И. (КЛИНИЧЕСКИЙ ПСИХИАТР)
ГЛАЗАМИ ПСИХИАТРА

Когда передо мной как перед психиатром несколько лет назад впервые был поставлен вопрос: «Кто они, эти женщины, отказывающиеся от своих детей?», то ответ показался почти самоочевидным. Казалось предельно ясным, что бросить своего ребенка может лишь женщина с глубокими эмоциональными и нравственными изъянами, легкомысленная и даже интеллектуально несостоятельная или, напро­тив — женщина, доведенная крайней нуждой до полного отчаяния. Все последующие годы работы с такими несчастными женщинами я, волей-неволей, пытался найти подтверждение своей первоначаль­ной гипотезе. И всякий раз, в каждой новой судьбе, встающей пе­редо мной, я обнаруживал, как далеки были первоначальные тео­рии от реальности. Вот и данная история отказницы в очередной раз показывает, сколь сложным и противоречивым на практике может оказаться ответ на вопрос, что же явилось причиной драма­тического выбора женщины оставить своего новорожденного ребенка. Первое, на что обращает внимание клинический психиатр при анализе данного клинического случая, — это тяжелое психическое состояние женщины.

Общая психопатологическая характеристика этого расстройства представляется достаточно очевидной. Весь облик этой утомленной родами, рано постаревшей женщины — ее однообразная, вялая, тоскливая мимика, заторможенность движений, сла­бый, мало модулированный голос; характер переживаний, наполнен­ный чувством уныния, тоски, страдания, идеями самоуничижения, ригидной пессимистической оценкой своего прошлого, мрачными прогнозами относительно будущего, персеверативным характером мышления, отчетливыми витально-телесными расстройствами позволяет легко диагностировать тяжелое депрессивное состояние. Особенностью данной депрессии является тот факт, что значительное место в переживаниях, помимо хорошо понятных реактивных моментов, занимает своеобразный, аффективно насыщенный амбивалентный комплекс переживаний. В их основе лежат, с одной стороны, наплывы устрашающих и очень ярких визуализированных фантазий о неестественно уродливом облике ребенка и о собственном гротескно-агрессивном поведении, а с другой — нежные чувства к но­ворожденному, страдание о предстоящей разлуке с ним, переживания вины, собственной беспомощности.

Овладевающие сознанием представления сочетаются с безуспешными попытками преодолеть эти мучительные противоречивые переживания. Весь этот внyrpипсихический конфликт окрашивается аффектом напряжения и страха перед потерей контроля над собой, страха помешательства. Психологически понятным становится в этой связи мотив отказа от ребенка, который можно было бы сформулировать в формуле: «Отказаться от ребенка, чтобы спасти его от самой себя». По-видимому, имен­но такие состояния еще в начале века описывал Оппенгеймер тер­мином мизопедия (tpязноплодuе — греч.), усматривая в них проявление тяжелой истерической предиспозиции. Встает закономерный вопрос: насколько значима роль данного психопатологического состояния в решении отказаться от ребенка? Не является ли оно лишь последствием тяжелого социально-психологического конфликта и не­способности женщины справиться с деспотическим характером и требованием мужа? Ответ на этот вопрос не столь однозначен, если учесть, что данное депрессивное состояние имеет очень продолжи­тельный анамнез, начало которого отнесено на многие годы в про­шлое. Первые заметные депрессивные симптомы возникли задолго до настоящего личностного кризиса, который завершился отказом от ребенка. Отчетливая связь депрессии с хронической семейной агрес­сией, материальной нищетой, социальной униженностью, физически­ми перегрузками как по времени, так и по характеру переживаний свидетельствует о ее реактивной природе. Особенностью этой депрессии является ее многолетнее, хронифицирующее, практически безремиссионное течение, а также медленная прогредиентная трансформация ее симптоматики. Вначале преобладали тоска, беспокойство, психическое напряжение, сменились астенией, плакси­востью, формными расстройствами и, , апатией, ангедонией, а так­же рудиментарными, но в своей основе ипохондри­ческими переживаниями, связанными с усилением телесно-протопа­тических симптомов, то есть соматизацией депрессии. Нельзя исклю­чить, что и нарушения менструального цикла, которые возникли с этого времени, по своей природе имели функциональный характер и были одним из соматических симптомов депрессии. В силу стече­ния обстоятельств он стал «причиной роковой ошибки» в самодиагностике последней беременности. Поставленные кавычки обозначают, что феномен поздней диагностики нежеланной беременности мы опасаемся оценивать только лишь с позиции психологической «по­нятности», так как усматриваем в этом более глубокие корни.

Зарубежные исследования и собственный опыт показывают, что для нежеланной беременности вообще характерна тенденция к поздней самодиагностике. Такое своеобразное неприятие своей беременности мы называем «атиофориогнозией> ( статьи

Источник