Эмоциональная проза для поступления
Тут собраны проза и монологи для абитуриентов (поступающих в творческие и театральные вузы России) и студентов этих вузов, а также и тех, кто готовится для показов в театр. Как вы понимаете, между ними нет особенного различия, все дело в мастерстве тех, кто читает. Несмотря на то, что все театральные монологи и описательная проза — адаптированы для прочтения (то есть, они несколько сокращены, из них убраны некоторые незначительные детали и дополнения) — они приводятся в авторской пунктуации. Абитуриентам следует брать не очень большие отрывки. Помните, в вашем случае краткость — сестра таланта:)
Если Вам нужна ДИСТАНЦИОННАЯ подготовка для поступления в творческие вузы — рекомендуем Вам наш ВИДЕОКУРС «Как поступить в театральный вуз». В нем, помимо актуальных советов для поступающих, изложены ЧЕТКИЕ и понятные алгоритмы прочтения ЛЮБОГО текста, вне зависимости от его формата (проза, стих, басня), с многочисленными примерами прочтения и приложением максимально выразительных текстов. К видеокурсу прилагается методическое пособие с подробным изложением ВСЕХ тонкостей и нюансов прочтения. Курс не имеет аналогов в России и за ее пределами. Фрагменты уроков видеокурса и его описание — тут: http://postupi.v-teatre.ru/
Если Вы хотите ОЧНО посещать наши курсы по актерскому мастерству и режиссуре в Москве (в том числе, для поступления в творческие вузы) — записывайтесь тут: http://v-teatre.ru/teatralnaya-shkola/
Если Вы живете в другом городе и не имеете возможность получать подготовку в Москве — для Вас наши очные дистанционные занятия по скайпу. По всем вопросам пишите сюда: Александр Баринов
Алла Соколова. «Фантазии Фарятьева». Монолог Александры (сцена объяснения с Павлом Фарятьевым).
Скажите. За что, скажите, люди мучают друг друга? И любят — мучают, и не любят — мучают. Вот и я веду себя жестоко, бестактно. Павлик, вы хороший человек, добрый. Но что я могу сделать? Вот вы говорите, что любите меня. А я вас — нет. Так что я могу сделать? И что вы можете сделать?
Когда-то я встретилась с человеком, который был. Господи, почему был? Он самый умный, добрый, красивый. Может быть, только для меня. Пусть так, но для меня он такой. И одно время мне даже казалось, что он тоже любил меня. Вернее, ему так казалось. А может быть, ему даже не казалось? Впрочем, это не важно. Посмотрите на меня внимательно. Что-то во мне, очевидно, не так. Иначе за что же меня так наказывать? Я ведь так хотела заслужить его любовь.
Я готова была на все, только бы он был со мной. Мне необходимо было видеть его каждый день, только видеть, говорить, хотя бы это. Я не могла без него жить. Я звонила по телефону и слушала его голос. Я стояла под его домом и смотрела на окна, я писала ему письма вечером и клала их под подушку. Я целыми ночами сидела и бубнила: «Дорогой, миленький! Услышь меня, пожалуйста! Вспомни обо мне хоть на минутку. Я так люблю тебя, мой хороший. » Ну, скажите, разве женщина может так вести себя? Разве я могу воспитывать детей? — И разве может после этого кто-нибудь, ну хоть кто-нибудь любить меня? И даже вы!
А.Н. Островский. «Доходное место». Монолог Анны Павловны (жены Вышневского, сцена финального объяснения с супругом).
Извольте, я замолчу об этом, вы уже довольно наказаны; но я буду продолжать о себе.
Может быть, вы о себе измените мнение после моих слов. Вы помните, как я дичилась общества, я боялась его. И недаром. Но вы требовали — я должна была уступить вам. И вот, совсем неприготовленную, без совета, без руководителя, вы ввели меня в свой круг, в котором искушение и порок на каждом шагу. Некому было ни предупредить, ни поддержать меня! Впрочем, я сама узнала всю мелочность, весь разврат тех людей, которые составляют ваше знакомство. Я берегла себя. В то время я встретила в обществе Любимова, вы его знали. Помните его открытое лицо, его светлые глаза, как умен и как чист был он сам! Как горячо он спорил с вами, как смело говорил про всякую ложь и неправду! Он говорил то, что я уже чувствовала, хотя и неясно. Я ждала от вас возражений. Возражений от вас не было; вы только клеветали на него, за глаза выдумывали гнусные сплетни, старались уронить его в общественном мнении, и больше ничего. Как я желала тогда заступиться за него; но я не имела для этого ни возможности, ни достаточно ума. Мне оставалось только. полюбить его.
Так я и сделала. Я видела потом, как вы губили его, как мало-помалу достигали своей цели. То есть не вы одни, а все, кому это нужно было. Вы сначала вооружили против него общество, говорили, что его знакомство опасно для молодых людей, потом твердили постоянно, что он вольнодумец и вредный человек, и восстановили против него его начальство; он принужден был оставить службу, родных, знакомство, уехать отсюда.
Я все это видела, все выстрадала на себе. Я видела торжество злобы, а вы все еще считаете меня той девочкой, которую вы купили и которая должна быть благодарна и любить вас за ваши подарки. Из моих чистых отношений к нему сделали гнусную сплетню; дамы стали явно клеветать на меня, и тайно завидовать; молодые и старые волокиты стали без церемонии преследовать меня. Вот до чего вы довели меня, женщину, достойную, может быть, лучшей участи, женщину, способную понимать истинное значение жизни и ненавидеть зло! Вот все, что я хотела сказать вам и — больше вы не услышите от меня упрека никогда.
Ф.М. Достоевский. «Идиот». Монолог Аглаи (сцена объяснения с Настасьей Филипповной).
Вы не так поняли, — я с вами не пришла. ссориться, хотя я вас не люблю. Я. я пришла к вам. с человеческою речью. Призывая вас, я уже решила, о чем буду вам говорить, и от решения не отступлюсь, хотя бы вы и совсем меня не поняли. Тем для вас будет хуже, а не для меня. Я хотела вам ответить на то, что вы мне писали, и ответить лично, потому что мне это казалось удобнее.
Выслушайте же мой ответ на все ваши письма: мне стало жаль князя Льва Николаевича в первый раз в тот самый день, когда я с ним познакомилась и когда потом узнала обо всем, что произошло на вашем вечере. Мне потому его стало жаль, что он такой простодушный человек и по простоте своей поверил, что может быть счастлив. с женщиной. такого характера.
Чего я боялась за него, то и случилось: вы не могли его полюбить, измучили его и кинули. Вы потому его не могли любить, что слишком горды. нет, не горды, я ошиблась, а потому что вы тщеславны. даже и не это: вы себялюбивы до. сумасшествия, чему доказательством служат и ваши письма ко мне. Вы его, такого простого, не могли полюбить, и даже, может быть, про себя презирали и смеялись над ним, могли полюбить только один свой позор и беспрерывную мысль о том, что вы опозорены, и что вас оскорбили. Будь у вас меньше позору, или не будь его вовсе, вы были бы несчастнее.
Вы помните, тогда он написал мне письмо; он говорит, что вы про это письмо знаете и даже читали его? По этому письму я все поняла и верно поняла; он недавно мне подтвердил это сам, то есть все, что я теперь вам говорю, слово в слово даже. После письма я стала ждать. Я угадала, что вы должны приехать сюда, потому что вам нельзя же быть без Петербурга: вы еще слишком молоды и хороши собой для провинции. Впрочем, это тоже не мои слова. Когда я увидала опять князя, мне стало ужасно за него больно и обидно.
Не смейтесь; если вы будете смеяться, то вы недостойны это понять.
Ф.М. Достоевский. «Идиот». Монолог Настасьи Филипповны (сцена прощания с князем).
Да что ты орешь-то — я еще у себя хозяйка; захочу, еще тебя в толчки выгоню! Я не взяла еще с тебя денег-то, вон они лежат; давай их сюда, всю пачку! Это в этой-то пачке сто тысяч? Фу, какая мерзость! Что ты, Дарья Алексеевна? Да неужто же мне его загубить было? Где ему жениться, ему самому еще няньку надо; вон генерал и будет у него в няньках, — ишь за ним увивается! Смотри, князь, твоя невеста деньги взяла, потому что она распутная, а ты ее брать хотел! Да что ты плачешь-то? Горько, что ли? А ты смейся. Времени верь — всё пройдет! Лучше теперь одуматься, чем потом…
Да что вы всё плачете — вот и Катя плачет! Чего ты, Катя, милая? Я вам с Пашей много оставляю, уже распорядилась, а теперь прощайте! Я тебя, честную девушку, за собой за распутной ухаживать заставляла… Этак-то лучше, князь, право, лучше, потом презирать меня стал бы, и не было бы нам счастья! Не клянись, не верю! Да и как глупо-то было бы. Нет, лучше простимся по-доброму, а то ведь я и сама мечтательница, проку бы не было!
Разве я сама о тебе не мечтала? Это ты прав, давно мечтала, еще в деревне у него, пять лет прожила одна-одинехонька; думаешь-думаешь, бывало-то, мечтаешь-мечтаешь, — и вот всё такого, как ты воображала, доброго, честного, хорошего и такого же глупенького, что вдруг придет да и скажет: “Вы не виноваты, Настасья Филипповна, а я вас обожаю!” Да так бывало размечтаешься, что с ума сойдешь…
А тут приедет вот этот: месяца по два гостил в году, опозорит, разобидит, распалит, развратит, уедет, — так тысячу раз в пруд хотела кинуться, да подла была, души не хватало, ну, а теперь…
Б. Шоу. «Святая Иоанна». Монолог Жанны д’Арк (на суде).
Вы обещали мне жизнь, монсеньор. Но вы солгали.
По-вашему жить — это значит только не быть мертвым! Хлеб и вода — это мне не страшно. Я могу питаться одним хлебом; когда я просила большего? И разве плохо пить воду, если она чиста? В хлебе нет для меня скорби и в воде нет горести. Но запрятать меня в каменный мешок, чтобы я не видела солнца, полей, цветов; сковать мне ноги, чтоб никогда уже не пришлось мне проскакать по дороге верхом вместе с солдатами или взбежать на холм; заставить меня в темном углу дышать плесенью и гнилью; отнять у меня все, что помогало мне сохранить в сердце любовь к Богу, когда из-за вашей злобы и глупости я готова была его возненавидеть, — да это хуже, чем та печь в Библии, которую семь раз раскаляли огнем!
Я согласна; пусть у меня возьмут боевого коня; пусть я буду путаться в юбках; пусть мимо проедут рыцари и солдаты с трубами и знаменами, а я буду только смотреть им вслед в толпе других женщин! Лишь бы мне слышать, как ветер шумит в верхушках деревьев, как заливается жаворонок в сияющем весеннем небе, как блеют ягнята свежим морозным утром, как звонят мои милые-милые колокола и голоса ангелов доносятся ко мне по ветру. Но без этого я не могу жить. И раз вы способны отнять все это у меня или у другого человеческого существа, то я теперь твердо знаю, что ваш совет от дьявола, а мой — от Бога! Пути Божие — не ваши пути. Он хочет, чтобы я пришла к нему сквозь пламя. Я его дитя, а вы недостойны, чтобы я жила среди вас. Вот вам мое последнее слово.
Марина Цветаева. Монолог Сонечки. «Как я люблю любить. «.
А вы когда-нибудь забываете, когда любите что — любите? Я — никогда. Это как зубная боль, только наоборот- наоборотная зубная боль. Только там ноет, а здесь и слова нет.
А какие они дикие дураки. Те, кто не любят — сами не любят, будто дело в том, чтоб тебя любили. Я не говорю, конечно, но встаёшь как в стену. Но Вы знаете, нет такой стены, которой бы я не пробила.
А Вы замечаете, как все они, даже самые целующие, даже самые, как будто любящие, так боятся сказать это слово? Как они его никогда не говорят? Мне один объяснял, что это грубо отстало, что зачем слова, когда есть дела, то есть поцелуи и так далее. А я ему: «Нет. Дело ещё ничего не доказывает. А слово — всё!»
Мне ведь только этого от человека и нужно. «Люблю» и больше ничего. Пусть потом как угодно не любит, что угодно делает, я делам не поверю. Потому что слово было. Я только этим словом и кормилась. Оттого так и отощала.
А какие они скупые, расчётливые, опасливые. Мне всегда хочется сказать: «Ты только скажи. Я проверять не буду». Но не говорят, потому что думают, что это жениться, связаться, не развязаться. «Если я первым скажу, то никогда уже первым не смогу уйти». Будто со мной можно не первым уйти.
Я в жизни никогда не уходила первой. И сколько в жизни мне ещё Бог отпустит, первой не уйду. Я просто не могу. Я все делаю, чтоб другой ушёл. Потому что мне первой уйти — легче перейти через собственный труп.
Я и внутри себя никогда не уходила первой. Никогда первой не переставала любить. Всегда до самой последней возможности. До самой последней капельки. Как когда в детстве пьёшь и уж жарко от пустого стакана. А ты все тянешь, тянешь и тянешь. И только собственный пар.
А.П. Чехов. «Чайка». Монолог Нины Заречной (финальная сцена прощания с Треплевым).
Я так утомилась. Отдохнуть бы. Отдохнуть!
Я — чайка. Нет, не то. Я — актриса. И он здесь. Он не верил в театр, все смеялся над моими мечтами, и мало-помалу я тоже перестала верить и пала духом. А тут заботы любви, ревность, постоянный страх за маленького. Я стала мелочною, ничтожною, играла бессмысленно. Я не знала, что делать с руками, не умела стоять на сцене, не владела голосом. Вы не понимаете этого состояния, когда чувствуешь, что играешь ужасно. Я — чайка.
Нет, не то. Помните, вы подстрелили чайку? Случайно пришел человек, увидел и от нечего делать погубил. Сюжет для небольшого рассказа.
О чем я. Я говорю о сцене. Теперь уж я не так. Я уже настоящая актриса, я играю с наслаждением, с восторгом, пьянею на сцене и чувствую себя прекрасной. А теперь, пока живу здесь, я все хожу пешком, все хожу и думаю, думаю и чувствую, как с каждым днем растут мои душевные силы. Я теперь знаю, понимаю. Костя, что в нашем деле — все равно, играем мы на сцене или пишем — главное не слава, не блеск, не то, о чем я мечтала, а уменье терпеть. Умей нести свой крест и веруй. Я верую, и мне не так больно, и когда я думаю о своем призвании, то не боюсь жизни.
Нет, нет. Не провожайте, я сама дойду. Лошади мои близко. Значит, она привезла его с собою? Что ж, все равно. Когда увидите Тригорина, то не говорите ему ничего. Я люблю его. Я люблю его даже сильнее, чем прежде. Люблю, люблю страстно, до отчаяния люблю!
Хорошо было прежде, Костя! Помните? Какая ясная, теплая, радостная, чистая жизнь, какие чувства, — чувства, похожие на нежные, изящные цветы. «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом, — словом, все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг, угасли. Уже тысячи веков, как земля не носит на себе ни одного живого существа, и эта бедная луна напрасно зажигает свой фонарь. На лугу уже не просыпаются с криком журавли, и майских жуков не бывает слышно в липовых рощах. «
Я пойду. Прощайте. Когда я стану большою актрисой, приезжайте взглянуть на меня.
Обещаете? А теперь. Уже поздно. Я еле на ногах стою.
А.П. Чехов. «Чайка». Монолог Маши (сцена объяснения с Тригориным).
Все это я рассказываю вам как писателю. Можете воспользоваться. Я вам скажу по совести: если бы он ранил себя серьезно, то я не стала бы жить ни одной минуты. А все же я храбрая. Вот взяла и решила: вырву эту любовь из своего сердца, с корнем вырву. Замуж выхожу. За Медведенка.
Любить безнадежно, целые годы все ждать чего-то. А как выйду замуж, будет уже не до любви, новые заботы заглушат все старое. И все-таки, знаете ли, перемена. Не повторить ли нам? (Наливает себе.) Вы не смотрите на меня так. Женщины пьют чаще, чем вы думаете. Меньшинство пьет открыто, как я, а большинство тайно. Да. И все водку или коньяк.
Желаю вам! Вы человек простой, жалко с вами расставаться. Мой учитель не очень-то умен, но добрый человек и бедняк, и меня сильно любит. Его жалко. И его мать-старушку жалко. Ну-с, позвольте пожелать вам всего хорошего. Не поминайте лихом. Очень вам благодарна за ваше доброе расположение.
Пришлите же мне ваши книжки, непременно с автографом. Только не пишите «многоуважаемой», а просто так: «Марье, родства не помнящей, неизвестно для чего живущей на этом свете». Прощайте!
Все глупости. Безнадежная любовь — это только в романах. Пустяки. Не нужно только распускать себя и все чего-то ждать, ждать у моря погоды. Раз в сердце завелась любовь, надо ее вон! Все забуду. с корнем из сердца вырву.
Алла Соколова. «Фантазии Фарятьева». Монолог Любы (сцена объяснения с Александрой).
Это твой жених? Нет? Напрасно, я бы тебе советовала выйти за него замуж. Раз уж на то пошло, то я тебе скажу. Я ведь тоже выхожу замуж, совсем скоро, уже летом мы будем женаты, будь я проклята. Главное, что я это решила. Не смотри на меня так. Это удача. Мне везет, понимаешь.
Я знаю, что мне осталось жить совсем немного: после сорока лет это уже не жизнь. Я не хочу упустить ни единого дня из тех, что мне причитаются. Я знаю, что я его не люблю, но к любви я отношусь не так — ах! Я отношусь трезво. Это не для меня. Я не хочу остаться гнить в Очакове. А он будет выдающимся физиком. Для него сейчас уже Бор не эталон. Конечно, я понимаю, что я теряю, но я понимаю, что я и приобретаю. Я не хочу загубить свою жизнь в этой дыре, я не хочу стать такой полубезумной квочкой, как мама. Папе хоть немного лучше, но они оба зачеркнули свою жизнь. А что они дали мне? Эти паршивые тряпки? Так по мне, хоть в дерюге ходи. Этот город? Эти котлеты? Я за их грехи не намерена расплачиваться. Это я тебе все по секрету говорю.
Выходи замуж, Шушечка. Даже если ты его не любишь. Любовь — тьфу! Пустое место. Тебе двадцать семь лет. Я тебе не говорила, но когда ты не накрашена, на тебя по утрам страшно смотреть. Ты сгниешь в своей музыкальной школе. Ты посмотри, у тебя уже сейчас руки дрожат. А я люблю тебя, солнышко. Я хочу, чтобы ты жила в свое удовольствие, чтобы тебя любили, чтобы у тебя не было глупых забот о деньгах, чтобы ты не была одинокой. Чтобы ты была красивой. Чтобы ты не стала старухой раньше времени, как тетя Зина, чтобы дома у тебя был роскошный рояль. Посмотри на свои руки. Через пару лет ты совсем не сможешь играть. Над тобой будут смеяться даже твои бездарные ученики. И что тебе останется, если ты его упустишь? Ты же с ума сойдешь через десять лет. Ты днем и ночью на разные голоса будешь слышать: «Упустила Фарятьева! Упустила Фарятьева! Упустила. «
Я твоя сестра. И я тебя люблю. Выходи замуж, Шушечка.
А.Н. Островский. «Бесприданница». Монолог Ларисы.
Я давеча смотрела вниз через решетку, у меня закружилась голова, и я чуть не упала. А если упасть, так, говорят… верная смерть. Вот хорошо бы броситься! Нет, зачем бросаться. Стоять у решетки и смотреть вниз, закружится голова и упадешь… Да, это лучше… в беспамятстве, ни боли… ничего не будешь чувствовать! (Подходит к решетке и смотрит вниз. Нагибается, крепко хватается за решетку, потом с ужасом отбегает.) Ой, ой! Как страшно! (Чуть не падает, хватается за беседку.) Какое головокружение! Я падаю, падаю, ай! (Садится у стола подле беседки.) Ох, нет… (Сквозь слезы.) Расставаться с жизнью совсем не так просто, как я думала. Вот и нет сил! Вот я какая несчастная! А ведь есть люди, для которых это легко. Видно, уж тем совсем жить нельзя; их ничто не прельщает, им ничто не мило, ничего не жалко. Ах, что я. Да ведь и мне ничто не мило, и мне жить нельзя, и мне жить незачем! Что ж я не решаюсь? Что меня держит над этой пропастью? Что мешает? (Задумывается.) Ах, нет, нет… Не Кнуров… роскошь, блеск… нет, нет… я далека от суеты… (Вздрогнув.) Разврат… ох, нет… Просто решимости не имею.
Жалкая слабость: жить, хоть как-нибудь, да жить… когда нельзя жить и не нужно. Какая я жалкая, несчастная. Кабы теперь меня убил кто-нибудь… Как хорошо умереть… пока еще упрекнуть себя не в чем. Или захворать и умереть… Да я, кажется, захвораю. Как дурно мне. Хворать долго, успокоиться, со всем примириться, всем простить и умереть… Ах, как дурно, как кружится голова. (Подпирает голову рукой и сидит в забытьи.)
А.Н. Островский. «Гроза». Монолог Катерины.
Отчего люди не летают? Отчего люди не летают так, как птицы? Знаешь, мне иногда кажется, что я птица. Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь. Вот так бы разбежалась, подняла руки и полетела. Попробовать нешто теперь?
Такая ли я была! Я жила, ни об чем не тужила, точно птичка на воле. Маменька во мне души не чаяла, наряжала меня, как куклу, работать не принуждала; что хочу, бывало, то и делаю. Знаешь, как я жила в девушках? Вот я тебе сейчас расскажу. Встану я, бывало, рано; коли летом, так схожу на ключок, умоюсь, принесу с собой водицы и все, все цветы в доме полью. У меня цветов было много-много. Потом пойдем с маменькой в церковь, все и странницы,- у нас полон дом был странниц; да богомолок. А придем из церкви, сядем за какую-нибудь работу, больше по бархату золотом, а странницы станут рассказывать: где они были, что видели, жития’ разные, либо стихи поют. Так до обеда время и пройдет. Тут старухи уснуть лягут, а я по саду гуляю. Потом к вечерне, а вечером опять рассказы да пение. Так хорошо было!
И до смерти я любила в церковь ходить! Точно, бывало, я в рай войду и не вижу никого, и время не помню, и не слышу, когда служба кончится. Точно как все это в одну секунду было. Маменька говорила, что все, бывало, смотрят на меня, что со мной делается. А знаешь: в солнечный день из купола такой светлый столб вниз идет, и в этом столбе ходит дым, точно облако, и вижу я, бывало, будто ангелы в этом столбе летают и поют. А то, бывало, ночью встану — у нас тоже везде лампадки горели да где-нибудь в уголке и молюсь до утра. Или рано утром в сад уйду, еще только солнышко восходит, упаду на колена, молюсь и плачу, и сама не знаю, о чем молюсь и о чем плачу. И об чем я молилась тогда, чего просила, не знаю; ничего мне не надобно, всего у меня было довольно.
А какие сны мне снились, какие сны! Или храмы золотые, или сады какие-то необыкновенные, и все поют невидимые голоса, и кипарисом пахнет, и горы и деревья будто не такие, как обыкновенно, а как на образах пишутся. А то, будто я летаю, так и летаю по воздуху. И теперь иногда снится, да редко, да и не то.
Лезет мне в голову мечта какая-то. И никуда я от нее не уйду. Думать стану — мыслей никак не соберу, молиться — не отмолюсь никак. Языком лепечу слова, а на уме совсем не то: точно мне лукавый в уши шепчет, да все про такие дела нехорошие. И то мне представляется, что мне самое себе совестно сделается. Что со мной? Перед бедой перед какой-нибудь это! Ночью, Варя, не спится мне, все мерещится шепот какой-то: кто-то так ласково говорит со мной, точно голубь воркует. Уж не снятся мне, Варя, как прежде, райские деревья да горы, а точно меня кто-то обнимает так горячо-горячо и ведет меня куда-то, и я иду за ним, иду.
Г. Териков. «Монолог счастливой женщины».
Я выхожу утром из подъезда. Над двором солнце, во дворе соседка. Я ей говорю:
— Вы сплетница.
А она мне:
— У тебя муж пьяница.
А я улыбаюсь, я делаю вид, что мне хорошо. Вроде бы я даже где-то счастлива. Только не знаю где.
Говорят, есть мужья, которые пьют и гуляют. С моим полбеды. Он только пьёт. Но не гуляет. Это я знаю точно. С ним нельзя гулять. Он падает.
У мужа- пьяницы свои прелести. Вон соседка. Она ж от ревности вся высохла… Как вобла стала. Всё следит, как бы у неё мужа-бизнесмена не отбили. А я спокойна. Моего никто не отобьёт. А отобьёт – сразу назад принесёт!
Зато в быту мой неприхотлив. Соседки целый день стирают, крахмалят… На каждой верёвке по три простыни. И все белые. А как же, непьющим мужьям комфорт нужен. А пьянице всё равно на чём спать. Мой вообще предпочитает на улице. Зато какая у него окружающая среда. Особенно в пятницу!
Соседки, те ночами не спят. Всё думают: в какой банк им зарплату мужа вложить, чтоб дивиденты капали. А я сплю спокойно. Если вообще сплю. А что думать? Тут думай не думай. Я себе последнее платье в прошлом году сшила. Муж свой последний костюм в позапрошлом… пропил.
Другие мужья как… Их жён обижают – они даже не шелохнутся. А мой. Мы с ним как-то решили пройтись, так я ещё из дома не вышла, он уже, смотрю, кого-то бьёт. В общем, с моим не соскучишься. А скоро совсем весело будет. Нашего сына из садика исключают. Говорят, развит не по годам. Слишком много слов знает. И все не те. Другим мужьям на работу пишут. Мол, такой-то детей не воспитывает или дебоширит. Моему ни строчки. Некуда.
Кто сказал, что нельзя жить на одну зарплату? Неправда. Мы живём. На одну. На мою.
Зато любит он меня. Правда, странною любовью.
«Если что, говорит, покалечу. Чтоб никому не досталась такая красивая. »
Отелло! Недавно из ревности очки мне разбил.
Я говорю:
— Что ж ты наделал, желанный.
А он отвечает:
— Это я тебя по очкам победил!
Форменный олимпиец.
Говорят: иди жалуйся. А куда? Профсоюза любителей выпить нет. В милиции отвечают: ничем помочь не можем. Вот если убьёт- другое дело!
Кто сказал ,что я плачу? Где слёзы? Это?
Может и слёзы. Но они ж сквозь смех. Или наоборот!
Ф.М. Достоевский. «Дядюшкин сон». Монолог Зины (сцена объяснения с Мозгляковым).
Вы слышали? вы подслушивали? А хоть бы и слышали, в чем же вы можете обвинить меня? Какое право вы имеете обвинять меня? Какое право имеете так дерзко говорить со мной? Ведь еще сегодня утром, когда вы приставали ко мне, я решительно отвечала, что не могу сказать ничего положительного. Да, я вас не прогоняла. Но если я вас и не прогоняла, — то единственно из жалости. Вы сами умоляли меня повременить, не говорить вам «нет», но разглядеть вас поближе, и «тогда, — сказали вы, — тогда, когда вы уверитесь, что я человек благородный, может быть, вы мне не откажете». Это были ваши собственные слова, в самом начале ваших исканий. Вы не можете от них отпереться!
Вы осмелились сказать мне теперь, что я завлекала вас. Но вы сами видели мое отвращение, когда я увиделась с вами сегодня, двумя неделями раньше, чем вы обещали, и это отвращение я не скрыла перед вами, напротив, я его обнаружила. Вы это сами заметили, потому что сами спрашивали меня: не сержусь ли я за то, что вы раньше приехали? Знайте, что того не завлекают, перед кем не могут и не хотят скрыть своего к нему отвращения. Вы осмелились выговорить, что я берегла вас про запас. На это отвечу вам, что я рассуждала про вас так: «Если он и не одарен умом, очень большим, то все-таки может быть человеком добрым, и потому можно выйти за него». Но теперь, убедясь, к моему счастью, что вы дурак, и еще вдобавок злой дурак, — мне остается только пожелать вам полного счастья и счастливого пути. Прощайте!
Ф.М. Достоевский. «Дядюшкин сон». Монолог Москалевой (сцена объяснения с Мозгляковым).
Да-да, вы правы! Все это сделала я, и я одна. Зину не мешайте сюда. Для чего я сделала? Отвечаю: во-первых, для Зины. Князь богат, знатен, имеет связи, и, выйдя за него, Зина сделает блестящую партию. Наконец, если он и умрет, — может быть, даже скоро, потому что мы все более или менее смертны, — тогда Зина — молодая вдова, княгиня, в высшем обществе, и, может быть, очень богата. Тогда она может выйти замуж за кого хочет, может сделать богатейшую партию.
Во-вторых, — и об этом я упомяну только вкратце. Вы читаете вашего Шекспира, черпаете из него все свои высокие чувства, а на деле вы хоть и очень добры, но еще слишком молоды, — а я мать, Павел Александрович! Слушайте же: я выдаю Зину за князя отчасти и для самого князя, потому что хочу спасти его этим браком. Я любила и прежде этого благородного, этого добрейшего, этого рыцарски честного старика. Мы были друзьями. Он несчастен в когтях этой адской женщины. Она доведет его до могилы. Бог видит, что я согласила Зину на брак с ним, единственно выставив перед нею всю святость ее подвига самоотвержения. Она увлеклась благородством чувств, обаянием подвига. В ней самой есть что-то рыцарское. Я представила ей как дело высокохристианское, быть опорой, утешением, другом, дитятей, красавицей, идолом того, кому, может быть, остается жить всего один год. Раем показались бы ему эти последние, закатные дни! Где же тут эгоизм, — скажите, пожалуйста? Это скорее подвиг сестры милосердия, а не эгоизм!
Вы, может быть, думаете, что тут иезуитски сплетена выгода князя с собственными выгодами? Что ж, может быть, в голове моей и были эти расчеты, только не иезуитские, а невольные. Знаю, что вы изумляетесь такому откровенному признанию, но об одном прошу вас, Павел Александрович: не мешайте в это дело Зину! Она чиста как голубь: она не рассчитывает; она только умеет любить, — милое дитя мое! Если кто и рассчитывал, то это я, и я одна! Мы рассчитываем наши выгоды даже в великодушнейших, даже в бескорыстнейших делах наших, рассчитываем неприметно, невольно! Конечно, почти все себя же обманывают, уверяя себя самих, что действуют из одного благородства. Я не хочу себя обманывать: я сознаюсь, что, при всем благородстве моих целей, я рассчитывала. Но, спросите, для себя ли я рассчитываю? Мне уже ничего не нужно, Павел Александрович! Я отжила свой век. Я рассчитывала для нее, для моего ангела, для моего дитяти, — и какая мать может обвинить меня в этом случае?
М. Горький. «Дачники». Монолог Варвары Михайловны (жены Басова).
Почему-то мне вспомнилась одна грустная песенка. Ее, бывало, пели прачки в заведении моей матери. Я тогда была маленькая, училась в гимназии. Помню, придешь домой, прачешная полна серого, удушливого пара. в нем качаются полуодетые женщины и негромко, устало поют:
Ты, родная моя матушка,
Пожалей меня, несчастную,
Тяжело мне у чужих людей,
В злой неволе сердце высохло.
И я плакала, слушая эту песню. Хорошо я жила тогда! Эти женщины любили меня. Помню, вечерами, кончив работать, они садились пить чай за большой, чисто вымытый стол. и сажали меня с собою, как равную.
Моя мать всю жизнь работала. Какая она добрая была. какая веселая! Ее все любили. Она сделала меня образованной. Как она радовалась, когда я кончила гимназию! В то время она уже не могла ходить у нее был ревматизм. Умирала она спокойно. и говорила мне: «Не плачь, Варя, ничего! Мне — пора. пожила, поработала, будет!» В ее жизни было больше смысла, чем в моей. А вот мне — неловко жить. Мне кажется, что я зашла в чужую сторону, к чужим людям и не понимаю их жизни. Не понимаю я этой нашей жизни, жизни культурных людей. Она кажется мне непрочной, неустойчивой, поспешно сделанной на время, как делаются на ярмарках балаганы. Эта жизнь — точно лед над живыми волнами реки: он крепок, он блестит, но в нем много грязи. много постыдного. нехорошего. Когда я читаю честные, смелые книги, мне кажется — восходит горячее солнце правды. лед тает, обнажая грязь внутри себя, и волны реки скоро сломают его, раздробят, унесут куда-то.
Пойдемте-ка мы к реке. Пойдемте! Все равно.
М.Е. Салтыков-Щедрин. «Господа Головлевы». Монолог Арины Петровны.
Нет, ты погоди головой-то вертеть, — ты прежде выслушай! Каково мне было узнать, что он родительское-то благословение, словно обглоданную кость, в помойную яму выбросил? Каково мне было чувствовать, что я, с позволения сказать, ночей недосыпала, куска недоедала, а он — на-тко! Словно вот взял купил на базаре бирюльку — не занадобилась, и выкинул ее за окно! Это родительское-то благословение!
И хоть бы он меня, мерзавец, предупредил! Виноват, мол, маменька, так и так — не
воздержался! Я ведь и сама, кабы вовремя, сумела бы за бесценок дом-то приобрести! Не сумел недостойный сын пользоваться, — пусть попользуются достойные дети! Ведь он, шутя-шутя, дом-то, пятнадцать процентов в год интересу принесет! Может быть, я бы ему за это еще тысячку рублей на бедность выкинула! А то — на-тко! сижу здесь, ни сном, ни делом не вижу, а он уж и распорядился! Двенадцать тысяч собственными руками за дом выложила, а он его с аукциона в восьми тысячах спустил!
У меня, голубчик, деньги-то не шальные; я не танцами да курантами приобретала их, а хребтом да потом. Я как богатства-то достигала? Как за папеньку-то я шла, у него только и было, что Головлево, сто одна душа, да в дальних местах, где двадцать, где тридцать — душ с полтораста набралось! А у меня, у самой-то — и всего ничего! И ну-тко, при таких-то средствах, какую махину выстроила! Четыре-то тысячи душ — их ведь не скроешь! И хотела бы в могилку с собой унести, да нельзя! Как ты думаешь, легко мне они, эти четыре тысячи душ, достались? Нет, друг мой любезный, так нелегко, так нелегко, что, бывало, ночью не спишь — все тебе мерещится, как бы так дельцо умненько обделать, чтоб до времени никто и пронюхать об нем не мог! Да чтобы кто-нибудь не перебил, да чтобы копеечки лишненькой не истратить! И чего я не попробовала! и слякоть-то, и распутицу-то, и гололедицу-то — всего отведала! Это уж в последнее время я в тарантасах-то роскошничать начала, а в первое-то время соберут, бывало, тележонку крестьянскую, кибитчонку кой-какую на нее навяжут, пару лошадочек запрягут — я и плетусь трюх-трюх до Москвы! Плетусь, а сама все думаю: а ну, как кто-нибудь именье-то у меня перебьет! Да и в Москву приедешь, у Рогожской на постоялом остановишься, вони да грязи — все я, друзья мои, вытерпела! На извозчика, бывало, гривенника жаль, — на своих на двоих от Рогожской до Солянки пру! Даже дворники — и те дивятся: барыня, говорят, ты молоденькая и с достатком, а такие труды на себя принимаешь! А я все молчу да терплю. И денег-то у меня в первый раз всего тридцать тысяч на ассигнации было — папенькины кусочки дальние, душ со сто, продала, — да с этою-то суммой и пустилась я, шутка сказать, тысячу душ покупать! Отслужила у Иверской молебен, да и пошла на Солянку счастья попытать. И что ж ведь!
Словно видела заступница мои слезы горькие — оставила-таки имение за мной! И чудо какое: как я тридцать тысяч, окроме казенного долга, надавала, так словно вот весь аукцион перерезала! Прежде и галдели и горячились, а тут и надбавлять перестали, и стало вдруг тихо-тихо кругом. Встал это присутствующий, поздравляет меня, а я ничего не понимаю! Стряпчий тут был, Иван Николаич, подошел ко мне: с покупочкой, говорит, сударыня, а я словно вот столб деревянный стою! И как ведь милость-то божия велика!
А вы, чай, думаете, даром состояние-то матери досталось! — нет, друзья мои! даром-то и прыщ на носу не вскочит: я после первой-то покупки в горячке шесть недель вылежала! Вот теперь и судите: каково мне видеть, что после таких-то, можно сказать, истязаний, трудовые мои денежки, ни дай ни вынеси за что, в помойную яму выброшены!
О. Зверлина. «Только имя в застывшем воздухе». Монолог Влады (сцена знакомства с Валерой).
Кто я? Да, я. Я — дочка. Мамы. вашей, Анны Сергеевны, дочка. Говорят, я на неё похожа. Я — ваша сестра. Так уж вышло, что вы – мой брат. Мама часто говорила: у тебя, детка моя, есть братик Валера. Так и говорила: братик. Мне казалось, вы должны узнать про… про маму. Ну вот, теперь вы знаете… Она почти и не болела даже — как-то сразу, вдруг. Мы даже не успели ничего понять… И… и всё. Мы живём… то есть, я теперь… я в коммуналке живу. У нас… у меня… чудная соседка такая, Наталь Иванна, совсем одинокая. Она мне как родная.
(Медленно подходит к двери, берётся за дверную ручку, дёргает её, не снимая крюка.)
Какой странный сегодня день. Я так долго искала вашу мастерскую, совсем запуталась в дворах этих – проходы какие-то, тупики, тупики, подворотни… А потом здесь, внизу, в подъезде, торопливый такой человек в клетчатом плаще — нелепом, будто клоунском – задел меня рюкзаком… и извинился. Улыбнулся так растерянно — и сказал: «Прости, сестричка».
Так вот и сказал: «Прости, сестричка». Я подумала: а, вдруг, это и есть мой брат?
И сейчас он просто уйдёт, так ничего не узнает. Я совсем растерялась, не знала, что делать. Глупо же спрашивать у первого встречного прямо на лестнице: «Вы, случайно, не мой брат?» Глупо, да? Я молча стояла в дверях, словно идиотка, и глядела ему вслед, как он вприпрыжку через двор бежит. У самой подворотни он вдруг обернулся, точно что-то почувствовал, остановился — и так пристально посмотрел мне в глаза. А потом махнул рукой — и исчез. Какой странный у него взгляд — весёлый… до отчаяния…
Жан Ануй. «Оркестр». Монолог Памелы.
Я свою дочь отдала в деревню. С мужем я рассталась, потому что при моей работе невозможно иначе. И потом, я женщина. А мужчину никогда не устраивает ребенок в доме. И даже если случайно попадется такой, который может примириться, вы же знаете — в один прекрасный день появится новый. Но все, что я зарабатываю, идет на ее наряды! Я хочу, чтобы она была нарядной, моя кисонька! Хочу, чтобы она была совсем как маленькая женщина.
В пять лет на день рождения я подарила ей костюм маркизы — настоящий, из шелка, с фижмами и бантами. Обошелся мне в двенадцать тысяч франков. Видите, ради нее я ни перед чем не останавливаюсь. Я перевела по почте деньги, чтобы ей сделали в парикмахерской завивку, и послала лак для ногтей и губную помаду — в гарнитуре. Это было чудо! Глаз нельзя было оторвать, и эти красненькие ноготочки, губки накрашенные, и вся такая прелесть! Вылитая я, моя крошка! Потому-то я ее и обожаю! К сожалению, остаться я не могла, я поссорилась с Фернаном, он не захотел выйти из машины, не переставая гудел. «Мамочка! Мамочка! — Она прямо рыдала малютка.- Ты меня даже не поцеловала!» Хотелось бы с ней почаще видеться, но что вы хотите — жизнь есть жизнь. В конце концов, она получила костюм маркизы. Вырастет — вспомнит.
Друзья говорят: «Патриция, вы — святая!» Я отвечаю: «Такой родилась!» И вы знаете, лучше оставаться такими, какими родились! Даже если бы мы и захотели перемениться, вряд ли стали бы лучше. Возьмите меня: ведь я могла бы остаться с ее отцом и она жила бы дома. Он меня застал с Жоржем, но, в конце концов, он поверил, что это в первый раз. В каких семьях такого не бывает; потом все налаживается, худо-бедно, особенно если есть ребенок. Жорж мне сказал: «Я уезжаю в Канны!» Я от него была без ума. Вначале я вообще думала, что без этого мужчины не смогу жить. Так я дочку и оставила. Кстати, с Жоржем мы тоже расстались через два месяца, но откуда мне было знать! Жизнь есть жизнь!
Я вообще-то думала. конечно, ради ребенка. развод еще не состоялся, а он был такой человек, что стоило бы ему меня увидеть — и все бы сразу уладилось. Я собрала чемоданчик и поехала. Но в поезде встретила одного. Я была при деньгах, заказала себе рюмочку, в купе мы были одни. Знаете, как это бывает! (Вздыхает.) А ведь я купила дочке такой красивый каннский костюм, со шляпкой и корзиночкой из соломы! Все в тон! Словом, я послала его по почте. Она все же, наверно, была очень рада, моя лапочка. Подружки ее в школе полопались от зависти. Она мне написала, что они говорили: «Везет же, у тебя такая мать!» Еще бы! Вы подумайте — я купила самую красивую модель, фартучек из настоящего шелка. Я ради своего ребенка ни перед чем не остановлюсь!
К. Файн. «Кроме пятницы и воскресенья». Монолог Полины (сцена разговора с Валерой на пустыре).
Поверить в себя? Слишком много проб и ошибок. А главное, что ничего не исправить… Нельзя стереть лишний абзац или слово, как в ворде, нельзя отменить действие. Все наши поступки, к сожалению, навсегда… Как будто печатаешь свою жизнь на печатной машинке – там нет кнопки «делит»…
Как странно. Познакомились на выставке. Он оказался бывшим клоуном. Правда, шутки мне показались какими-то плоскими. Потом откуда-то возникла галерея, он начал делать разные забавные вещицы, кто-то их покупал. Потом я собралась за него замуж. Подруги говорили: ну, зачем тебе этот старый нумизматик? Это оттого, что он еще и монеты собирал. А я была одна… Потом в доме стали появляться симпатичные штучки, много штучек. Я бросила работу, принялась домохозяйничать, каждый день совершая оливье-подвиг, потому что от этого салатика у мужа начинался полнейший экстаз.
А потом я вдруг поняла, что вечный праздник – не для меня. Мне не нужен цирк с вывернутыми наизнанку кулисами, я хочу обыкновенной жизни. С нормальной одеждой, с нормальными вещами, с моими друзьями, которые к тому времени благополучно разбежались — в общем, хочу опять подняться на каблуки. Я их так ни разу и не надела за время нашей семейной жизни…
А вообще, самое страшное в любых отношениях – это когда человек становится тебе неинтересен. Безразличен. Представляете, каждое утро вы просыпаетесь, и видите абсолютно чужого человека. И эта тоска постепенно перерастает в депрессию.
Знаете, я вижу такие сны! Мое детство — ромашки в голубой вазе, бабушка наливает молоко, вьюнок по забору тянется, а я перед зеркалом – девочка – красивая-красивая… Просыпаюсь, а он несет очередную фигню: какую-нибудь расчлененную куклу, или гибрид печатной и швейной машинки. А вообще. Я потеряла три килограмма живого веса после нашей с вами беседы. Спасибо, я давно хотела похудеть.
Источник