Эмоции это актуализация мотивов

Психофизиология эмоций

Учебное пособие по дисциплине «Анатомия и возрастная физиология»математического и естественно-научного (базовая часть) цикла предназначено для студентов очной и заочной форм обучения по направлению 050400.62 «Психолого-педагогическое образование», профилю «Психология и социальная педагогика», слушателей курсов повышения квалификации и профессиональной переподготовки работников сферы психологии и педагогики.

Оглавление

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Психофизиология эмоций предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

1. ФУНКЦИИ ЭМОЦИЙ

Эмоции играют чрезвычайно важную роль в жизни людей. Так, сегодня никто не отрицает связь эмоций с особенностями жизнедеятельности организма. Хорошо известно, что под влиянием эмоций изменяется деятельность органов кровообращения, дыхания, пищеварения, желез внутренней и внешней секреции и др. Излишняя интенсивность и длительность переживаний может вызвать нарушения в организме. М. И. Аствацатуров (1936) писал, что сердце чаще поражается страхом, печень — гневом, желудок — апатией и подавленным состоянием. Возникновение этих процессов имеет в своей основе изменения, происходящие во внешнем мире, но затрагивает деятельность всего организма.

Кроме того, что эмоции выполняют функцию регуляции состояние^ j/ организма, они также задействованы и в регуляции поведения человека в целом. Это стало возможным потому, что человеческие эмоции имеют длительную историю филогенетического развития, в ходе которого они стали выполнять целый ряд специфических функций, свойственных только для них.

Исследователи выделяют несколько функций эмоций: отражательную (оценочную), прединформационную (сигнальную), побуждающую, подкрепляющую, переключательную, коммуникативную.

Отражательная функция эмоций выражается в обобщенной оценке событий. Эмоции охватывают весь организм и тем самым производят почти мгновенную интеграцию, обобщение всех видов деятельности, которые им выполняются, что позволяет прежде всего определить полезность и вредность воздействующих на него факторов и реагировать прежде, чем будет определена локализация вредного воздействия.

Эта функции более очевидна для таких переживаний, как гнев, ненависть, стыд, так как они непосредственно соединяются с реакциями, тогда как для переживаний удовольствия, страдания, радости, скуки не всегда удается определить их причины. Эмоциональные оценочные способности человека формируются не только на основе опыта его индивидуальных переживаний, но и в результате эмоциональных сопереживаний, возникающих в общении с другими людьми, в частности через восприятие произведений искусства, средства массовой информации. То есть эмоциональный опыт человека гораздо шире, чем опыт его индивидуальных переживаний. И это один из факторов развития эмоциональной сферы человека.

Изучение отражательной функции эмоций привело П.В. Симонова к разработке потребностно-информационной теории, согласно которой «эмоция есть отражение мозгом человека и высших животных какой-либо актуальной потребности (ее качества и величины) и вероятности (возможности) ее удовлетворения, которую субъект непроизвольно оценивает на основе врожденного и ранее приобретенного индивидуального опыта».

Эмоции выполняют еще и прединформационную, или сигнальную, функцию.

Жизнь без эмоций так же невозможна, как и без ощущений. Эмоции, утверждал Ч. Дарвин, возникли в процессе эволюции как средство, при помощи которого живые существа устанавливают значимость тех или иных условий для удовлетворения актуальных для них потребностей. Эмоционально-выразительные движения (мимика, жесты, пантомимика) выполняют функцию сигналов о том, в каком состоянии находится система потребностей человека. Возникающие переживания сигнализируют человеку, как идет у него процесс удовлетворения потребностей, какие препятствия встречает он на своем пути, на что надо обратить внимание в первую очередь и т. д.

Оценочная или отражательная функция эмоций непосредственно связана с ее побуждающей функцией. Эмоция выявляет зону поиска, где будет найдено решение задачи, удовлетворение потребности. Эмоциональное переживание содержит образ предмета удовлетворения потребности и свое пристрастное отношение к нему, что и побуждает человека к действию. Два класса эмоций, по В.К. Вилюнасу, ведущие и ситуативные (или производные) — несут функцию побуждения. Ведущее эмоциональное переживание, направленное на предмет, — цель поведения, удовлетворяющего потребность, инициирует само адаптивное поведение. Ситуативные эмоциональные переживания, возникающие в результате оценок результатов отдельных этапов поведения, также побуждают субъект действовать в прежнем направлении или менять тактику поведения, само поведение, средства достижения цели.

Подкрепляющая функция эмоций. Известно, что эмоции принимают самое непосредственное участие в процессах обучения и памяти. Значимые события, вызывающие эмоциональные реакции, быстрее и надолго запечатлеваются в памяти. Так, у сытой кошки нельзя выработать условные пищевые рефлексы. Для успешного обучения необходимо наличие мотивационного возбуждения, в данном случае отражающегося в чувстве голода. Однако соединение индифферентного раздражителя с голодовым возбуждением еще недостаточно для выработки условных пищевых рефлексов. Требуется третий компонент — воздействие фактора, способного удовлетворить существующую потребность, — пища. В опытах Т.Н. Ониани, который сочетал внешний стимул с электрическим раздражением лимбических структур мозга, вызывающим у сытой кошки потребность в еде, удалось выработать только условную реакцию избегания и страха. А условных рефлексов еды получить не удалось. Главная причина — электрическая стимуляции лимбической структуры, использованная в качестве подкрепления, не содержала награды — удовлетворения потребности.

Также не удается выработать условнорефлекторный голод, если сочетать индифферентные раздражители — обстановочные сигналы с состоянием, вызываемым пищевой депривацией. У такого животного на обстановку эксперимента вырабатывается не поисковое пищевое поведение, а реакция страха и избегания. То есть индифферентный стимул связывается с реакцией избегания, которой животное реагирует на ситуацию длительного голодания, так как эта реакция уменьшает страх.

Таким образом, реальным подкреплением для выработки условного рефлекса (классического и инструментального) является награда. Наградой голодному животному может быть пища.

В естественных условиях деятельность человека и поведение животных определяются многими потребностями разного уровня. Их взаимодействие выражается в конкуренции мотивов, которые проявляют себя в эмоциональных переживаниях. Оценки через эмоциональные переживания обладают побуждающей силой и могут определять выбор поведения. Как было показано ранее на примере интеллектуальных эмоций, «эмоциональное предчувствие решения задачи» побуждает к завершению действий в выбранной зоне поиска, а «предчувствие противоречия» — к изменению этой зоны. По существу, эмоции успеха — неуспеха обладают способностью побуждать человека к переключению от одних действий к другим. В частности, уже в этом выражается переключательная функция эмоций.

Переключательная функция эмоций особенно ярко обнаруживается при конкуренции мотивов, в результате которой определяется доминирующая потребность. Так, в экстремальных условиях может возникнуть борьба между естественным для человека инстинктом самосохранения и социальной потребностью следовать определенной этической норме. Она переживается в форме борьбы между страхом и чувством долга, страхом и стыдом. Исход зависит от силы побуждений, от личностных установок.

Коммуникативная функция заключается в том, что эмоции, точнее, способы их внешнего выражения, несут в себе информацию о психическом и физическом состоянии человека. Благодаря эмоциям мы лучше понимаем друг друга. Наблюдая за изменениями эмоциональных состояний, появляется возможность судить о том, что происходит в психике. Люди, принадлежащие к разным культурам, способны безошибочно воспринимать и оценивать многие выражения человеческого лица, определять по нему такие эмоции, как радость, гнев, печаль, страх, отвращение, удивление. Это относится и к тем народам, которые вообще никогда не находились в прямых контактах друг с другом.

Мимические и пантомимические движения позволяют человеку передавать свои переживания другим людям, информировать их о своем отношении к явлениям, объектам и т. д. Мимика, жесты, позы, выразительные вздохи, изменение интонации являются «языком человеческих чувств», средством сообщения не столько мыслей, сколько эмоций.

Большую роль в изучении экспрессивных движений сыграла опубликованная в 1872 г. работа Ч. Дарвина «Выражение эмоций у человека и животных». Сравнивая проявление эмоций у человека и у домашних животных, он пришел к заключению, что движения мышц, при помощи которых человек выражает свои эмоции, произошли от аналогичных двигательных актов наших предков.

Существуют генетически заданные универсальные комплексы поведенческих реакций, выражающие возникновение основных фундаментальных эмоций. Генетическая детерминированность экспрессивных реакций подтверждается сходством выразительных мимических движений у слепых и зрячих (улыбка, смех, слезы). Различия в мимических движениях между слепыми и видящими маленькими детьми совсем незначительны. Однако с возрастом мимика зрячих становится более выразительной и генерализованной, тогда как у слепых она не только не совершенствуется, а даже регрессирует. Следовательно, мимические движения имеют не только генетическую детерминанту, но и сильно зависят от обучения и воспитания.

Следует отметить, что если, сравнивая у разных людей эмоции, вызванные одним и тем же объектом, можно обнаружить определенную схожесть, то другие эмоциональные проявления у людей строго индивидуальны. Разнообразие эмоциональных проявлений выражается прежде всего в преобладающем настроении людей. Под влиянием жизненных условий и в зависимости от отношения к ним у одних людей преобладает повышенное, бодрое, веселое настроение; у других — пониженное, подавленное, грустное; у третьих — капризное, раздражительное и т. д.

Существенные индивидуальные различия наблюдаются также в эмоциональной возбудимости людей. Есть люди эмоционально мало чуткие, у которых только какие-либо чрезвычайные события вызывают ярко выраженные эмоции. Такие люди не столько чувствуют, попав в ту или иную жизненную ситуацию, сколько осознают ее умом. Есть и другая категория людей — эмоционально возбудимых, у которых малейший пустяк может вызвать сильные эмоции. Даже маловажное событие вызывает у них подъем или падение настроения.

Между людьми отмечаются существенные различия в глубине и устойчивости чувств. Одних людей чувства захватывают целиком, оставляют глубокий след после себя. У других людей чувства носят поверхностный характер, протекают легко, малозаметно, проходят быстро и совершенно бесследно. Заметно различаются у людей проявления аффектов и страстей. В этом плане можно выделить людей неуравновешенных, легко теряющих контроль над собой и своим поведением, склонных легко поддаваться аффектам и страстям, например необузданному гневу, панике, азарту. Другие люди, наоборот, всегда уравновешенны, вполне владеют собой, сознательно контролируют свое поведение.

Одно из наиболее существенных различий между людьми кроется в том, как чувства и эмоции отражаются на их деятельности. Так, у одних людей чувства носят действенный характер, побуждают к действию, у других все ограничивается самим чувством, не вызывающим никаких изменений в поведении. В наиболее яркой форме пассивность чувств выражается в сентиментальности человека. Такие люди, как правило, склонны к эмоциональным переживаниям, но чувства, которые у них возникают, не влияют на их поведение.

Источник

МОТИВЫ, ЭМОЦИИ И ЛИЧНОСТЬ

Леонтьев А.Н. Деятельность, сознание, личность. М.1975

Глава V

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И ЛИЧНОСТЬ

МОТИВЫ, ЭМОЦИИ И ЛИЧНОСТЬ

В современной психологии термином «мо­тив» (мотивация, мотивирующие факторы) обозначаются совершенно разные явления. Мотивами называют инстинктивные импульсы, биологические влечения и аппетиты, а равно переживание эмоций, интересы, желания; в пестром перечне мотивов можно обна­ружить такие, как жизненные цели и идеа­лы, но также и такие, как раздражение электрическим током[1]. Нет никакой надоб­ности разбираться во всех тех смешениях понятий и терминов, которые характеризуют нынешнее состояние проблемы мотивов. За­дача психологического анализа личности тре­бует рассмотреть лишь главные вопросы.

Прежде всего это вопрос о соотношении мотивов и потребностей. Я уже говорил, что собственно потребность — это всегда потреб­ность в чем-то, что на психологическом уровне потребности опосредствованы психи­ческим отражением, и притом двояко. С од­ной стороны, предметы, отвечающие потреб­ностям субъекта, выступают перед ним

своими объективными сигнальными призна­ками. С другой — сигнализируются, чувст­венно отражаются субъектом и сами потребностные состояния, в простейших случаях — в результате действия интероцептивных раз­дражителей. При этом важнейшее изменение, характеризующее переход на психологиче­ский уровень, состоит в возникновении под­вижных связей потребностей с отвечаю­щими им предметами.

Дело в том, что в самом потребностном со­стоянии субъекта предмет, который способен удовлетворить потребность, жестко не запи­сан. До своего первого удовлетворения по­требность «не знает» своего предмета, он еще должен быть обнаружен. Только в результате такого обнаружения потребность приобретает свою предметность, а воспринимаемый (пред­ставляемый, мыслимый) предмет — свою по­будительную и направляющую деятельность функции, т. е. становится мотивом[2].

Подобное понимание мотивов кажется по меньшей мере односторонним, а потребно­сти — исчезающими из психологии. Но это не так. Из психологии исчезают не потреб­ности, а лишь их абстракты — «голые», пред­метно не наполненные потребностные состоя­ния субъекта. Абстракты эти появляются на сцену в результате обособления потребностей от предметной деятельности субъекта, в ко­торой они единственно обретают свою пси­хологическую конкретность.

Само собой разумеется, что субъект как индивид рождается наделенным потребно­стями. Но, повторяю это еще раз, потреб­ность как внутренняя сила может реализо­ваться только в деятельности. Иначе говоря, потребность первоначально выступает лишь как условие, как предпосылка деятельности, но, как только субъект начинает действовать, тотчас происходит ее трансформация, и

потребность перестает быть тем, чем она была виртуально, «в себе». Чем дальше идет развитие деятельности, тем более эта ее предпосылка превращается в ее результат.

Трансформация потребностей отчетливо выступает уже на уровне эволюции живот­ных: в результате происходящего изменения и расширения круга предметов, отвечающих потребностям, и способов их удовлетворения развиваются и сами потребности. Это проис­ходит потому, что потребности способны кон­кретизироваться в потенциально очень широ­ком диапазоне объектов, которые и стано­вятся побудителями деятельности животного, придающими ей определенную направлен­ность. Например, при появлении в среде но­вых видов пищи и исчезновении прежних пищевая потребность, продолжая удовлетво­ряться, вместе с тем впитывает теперь в себя новое содержание, т. е. становится иной. Та­ким образом, развитие потребностей живот­ных происходит путем развития их деятель­ности по отношению ко все более обога­щающемуся кругу предметов; разумеется, что изменение конкретно-предметного содер­жания потребностей приводит к изменению также и способов их удовлетворения.

Конечно, это общее положение нуждается во многих оговорках и пояснениях, особен­но в связи с вопросом о так называемых функциональных потребностях. Но сейчас речь идет не об этом. Главное заключается в выделении факта трансформации потребно­стей через предметы в процесс их потребле­ния. А это имеет ключевое значение для понимания природы потребностей человека.

В отличие от развития потребностей у жи­вотных, которое зависит от расширения круга потребляемых ими природных предметов, потребности человека порождаются разви­тием производства. Ведь производство есть непосредственно также и потребление, со­здающее потребность. Иначе говоря, потреб­ление опосредствуется потребностью в пред-

мете, его восприятием или мысленным его представлением. В этой отраженной своей форме предмет и выступает в качестве идеального, внутренне побуждающего мо­тива[3].

Однако в психологии потребности чаще всего рассматриваются в отвлечении от глав­ного — от порождающей их раздвоенности потребительного производства, что и ведет к одностороннему объяснению действий людей непосредственно’ из их потребностей. При этом иногда опираются на высказывание Энгельса, извлеченное из общего контекста его фрагмента, посвященного как раз роли труда в формировании человека, в том числе, разумеется, также и его потребно­стей. Марксистское понимание далеко от того, чтобы усматривать в потребностях исходный и главный пункт. Вот что пишет в этой связи Маркс: «Б качестве нужды, в качестве потребности, потребление само есть внутренний момент производительной дея­тельности. Но последняя (выделено мной.— А. Л.) есть исходный пункт реализации, а потому и ее господствующий момент — акт, в который снова превращается весь процесс. Индивид производит предмет и через его по­требление возвращается опять к самому себе. »[4].

Итак, перед нами две принципиальные схемы, выражающие связь между потребно­стью и деятельностью. Первая воспроизводит ту идею, что исходным пунктом является потребность и поэтому процесс в целом вы­ражается циклом: потребность—>деятель­ность—>потребность. В ней, как отмечает Л.Сэв, реализуется «материализм потребно­стей», который соответствует домарксист­скому представлению о сфере потребления как основной. Другая, противостоящая ей схема есть схема цикла: деятельность—>

потребность—>деятельность. Эта схема, от­вечающая марксистскому пониманию по­требностей, является фундаментальной так­же и для психологии, в которой «никакая концепция, основанная на идее «двигателя», принципиально предшествующего самой дея­тельности, не может играть роль исходной, способной служить достаточным основанием для научной теории человеческой лично­сти»[5].

То положение, что человеческие потребно­сти производятся, имеет, конечно, историко-материалистический смысл. Вместе с тем оно крайне важно для психологии. Это приходится подчеркивать потому, что иногда специфический для психологии подход к проблеме как раз и усматривается в объяс­нениях, исходящих из самих потребностей, точнее, из вызываемых ими эмоциональных переживаний, которые якобы только и могут объяснить, почему человек ставит перед со­бой цели и создает новые предметы[6]. Конеч­но, в этом есть своя правда и с этим можно было бы согласиться, если бы не одно об­стоятельство: ведь в качестве определителей конкретной деятельности потребности могут, выступать только своим предметным содержанием, а это содержание прямо в них не заложено, и, следовательно, не может быть из них выведено.

Другая принципиальная трудность возни­кает в результате полупризнания обществен­но-исторической природы человеческих по­требностей, выражающегося в том, что часть потребностей рассматриваются как социаль­ные по своему происхождению, другие же относятся к числу чисто биологических, принципиально общих у человека и живот-

ных. Не требуется, конечно, особой глубины мысли, чтобы открыть общность некоторых потребностей у человека и животных. Ведь человек, как и животные, имеет желудок и испытывает голод — потребность, которую он должен удовлетворять, чтобы поддерживать свое существование. Но человеку свойствен­ны и другие потребности, которые детерми­нированы не биологически, а социально. Они являются «функционально автономными», или «анастатическими». Сфера потребностей человека оказывается, таким образом, рас­колотой надвое. Это неизбежный результат рассмотрения «самих потребностей» в их от­влечении от предметных условий и способов их удовлетворения и, соответственно, в от­влечении от деятельности, в которой проис­ходит их трансформация. Но преобразование потребностей на уровне человека охватывает также (и прежде всего) потребности, являю­щиеся у человека гомологами потребностей животных. «Голод,— замечает Маркс,— есть голод, однако голод, который утоляется вареным мясом, поедаемым с помощью ножа и вилки, это иной голод, чем тот, при котором проглатывают сырое мясо с помощью рук, ногтей и зубов»[7].

Позитивистская мысль, конечно, видит в этом не более чем поверхностное отличие. Ведь для того, чтобы обнаружить «глубин­ную» общность потребности в пище у чело­века и животного, достаточно взять изголо­давшегося человека. Но это не более чем софизм. Для изголодавшегося человека пища действительно перестает существовать в своей человеческой форме, и, соответственно, его потребность в пище «расчеловечивается»; по если это что-нибудь и доказывает, то только то, что человека можно довести голо­данием до животного состояния, и ровно ни­чего не говорит о природе ого человече­ских потребностей.

Хотя потребности человека, удовлетворе­ние которых составляет необходимое условие поддержания физического существования, от­личаются от его потребностей, не имеющих своих гомологов у животных, различие это не является абсолютным, и историческое пре­образование охватывает всю сферу потреб­ностей.

Вместе с изменением и обогащением пред­метного содержания потребностей человека происходит также изменение и форм их пси­хического отражения, в результате чего они способны приобретать идеаторный характер и благодаря этому становиться психологи­чески инвариантными; так, пища остается пищей и для голодного, и для сытого чело­века. Вместе с тем развитие духовного про­изводства порождает такие потребности, ко­торые могут существовать только при нали­чии «плана сознания». Наконец; формирует­ся особый тип потребностей — потребностей предметно-функциональных, таких, как по­требность в труде, художественном творче­стве и т. д. Самое же главное состоит в том, что у человека потребности вступают в но­вые отношения друг с другом. Хотя удов­летворение витальных потребностей остается для человека «первым делом» и неустрани­мым условием его жизни, высшие, специаль­но-человеческие потребности вовсе не об­разуют лишь наслаивающиеся на них поверхностные образования. Поэтому и про­исходит так, что когда на одну чашу весов ложатся фундаментальнейшие витальные по­требности человека, а на другую — его выс­шие потребности, то перевесить могут как раз последние. Это общеизвестно и не тре­бует доказательства.

Верно, конечно, что общий путь, который проходит развитие’ человеческих потребно­стей, начинается с того, что человек дей­ствует для удовлетворения своих элементар­ных, витальных потребностей; но далее это отношение обращается, и человек удовлетво- 195

ряет свои витальные потребности для того, чтобы действовать. Это и есть принципиаль­ный путь развития потребностей человека. Путь этот, однако, не может быть непосред­ственно выведен из движения самих потреб­ностей, потому что за ним скрывается раз­витие их предметного содержания, т. е. кон­кретных мотивов деятельности человека.

Таким образом, психологический анализ потребностей неизбежно преобразуется в анализ мотивов. Для этого, однако, необхо­димо преодолеть традиционное субъективи­стское понимание мотивов, которое приводит к смешению совершенно разнородных явле­ний и совершенно различных уровней регу­ляции деятельности. Здесь мы встречаемся с настоящим сопротивлением: разве не оче­видно, говорят нам, что человек действует потому, что он хочет. Но субъективные переживания, хотения, желания и т. п. не являются мотивами потому, что сами по себе они не способны породить направлен­ную деятельность, и, следовательно, глав­ный психологический вопрос состоит в том, чтобы понять, в чем состоит предмет дан­ного хотения, желания или страсти.

Еще меньше, конечно, оснований назы­вать мотивами деятельности такие факторы, как тенденция к воспроизведению стереоти­пов поведения, тенденция к завершению на­чатого действия и т. д. В ходе осуществле­ния деятельности возникает, конечно, мно­жество «динамических сил». Однако силы эти могут быть отнесены к категории моти­вов не с большим основанием, чем, напри­мер, инерция движения человеческого тела, действие которой тотчас обнаруживает себя, когда, например, быстро бегущий человек на­талкивается на внезапно возникшее препят­ствие.

Особое место в теории мотивов деятельно­сти занимают открыто гедонистические кон­цепции, суть которых состоит в том, что вся­кая деятельность человека якобы подчиняет-

ся принципу максимизации положительных и минимизации отрицательных эмоций. От­сюда достижение удовольствия и освобож­дение от страдания и составляют подлинные мотивы, движущие человеком. Именно в ге­донистических концепциях, как в фокусе линзы, собраны все идеологически извращен­ные представления о смысле существования человека, о его личности. Как и всякая боль­шая ложь, концепции эти опираются па фальсифицируемую ими правду. Правда эта состоит в том, что человек действительно стремится быть счастливым. Но психологиче­ский гедонизм как раз и вступает в противо­речие с этой настоящей большой правдой, разменивая ее на мелкую монету «подкреп­лений» и «самоподкреплений» в духе скиннеровского бихевиоризма.

Человеческая деятельность отнюдь не по­буждается и не управляется так, как пове­дение лабораторных крыс с вживленными в мозговые «центры удовольствия» электро­дами, которые, если обучить их включению тока, бесконечно предаются этому занятию[8]. Можно, конечно, сослаться на сходные явле­ния и у человека, такие, как, например, по­требление наркотиков или гиперболизация секса; однако явления эти решительно ни­чего не говорят о действительной природе мотивов, об утверждающей себя человече­ской жизни. Она ими, наоборот, разрушается

Несостоятельность гедонистических. кон­цепций мотивации состоит, разумеется, не в том, что они преувеличивают роль эмоцио­нальных переживаний в регулировании дея­тельности, а в том, что они уплощают и извращают реальные отношения. Эмоции не подчиняют себе деятельность, а являются ее результатом и «механизмом» ее движе­ния.

В свое время Дж. Ст. Милль писал: «Я по­нял, что для того, чтобы быть счастливым, человек должен поставить перед собой ка­кую-нибудь цель; тогда, стремясь к ней, он будет испытывать счастье, не заботясь о нем». Такова «хитрая» стратегия счастья. Это, говорил он, психологический закон.

Эмоции выполпяют функцию внутренних . сигналов, внутренних в том смысле, что они не являются психическим отражением непо­средственно самой предметной действительности. Особенность эмоций состоит в том, что они отражают отношения между моти­вами (потребностями) и успехом или воз­можностью успешной реализации отвечаю­щей им деятельности субъекта[9]. При этом речь идет не о рефлексии этих отношений, а о непосредствено-чувственном их отраже­нии, о переживании. Таким образом, они воз­никают вслед за актуализацией мотива (по­требности) и до рациональной оценки су­бъектом своей деятельности.

Я не могу останавливаться здесь на ана­лизе различных гипотез, которые так или иначе выражают факт зависимости эмоций от соотношения между «бытием и должен­ствованием». Замечу только, что факт, кото­рый прежде всего должен быть принят во внимание, заключается в том, что эмоции релевантны деятельности, а не реализующим ее действиям или операциям. Поэтому-то од­ни и те же процессы, осуществляющие раз­ные деятельности, могут приобретать разную и даже противоположную эмоциональную окраску. Иначе говоря, роль положительного или отрицательного «санкционирования» вы­полняется эмоциями по отношению к эф­фектам, заданным мотивом. Даже успешное

выполнение того или иного действия вовсе не всегда ведет к положительной эмоции, оно может породить и резко отрицательное пере­живание, сигнализирующее о том, что со стороны ведущего для личности мотива до­стигнутый успех психологически является поражением. Это относится и к уровню про­стейших приспособительных реакций. Акт чихания сам по себе, т. е. исключенный из каких бы то ни было отношений, вызывает, говорят нам, удовольствие; однако совсем иное чувство переживает герой рассказа Че­хова, чихнувший в театре: это вызывает у него эмоцию ужаса, и он совершает ряд по­ступков, в результате которых погибает.

Многообразие и сложность эмоциональных состояний являются результатом раздвоения первичной чувственности, в которой ее по­знавательные и аффективные моменты сли­ты. Это раздвоение нельзя, конечно, пред­ставлять себе так, что эмоциональные состоя­ния приобретают независимое от предмет­ного мира существование. Возникая в пред­метных ситуациях, они как бы «метят» па своем языке эти ситуации и отдельные объекты, иногда даже входящие в них слу­чайно или косвенно. Достаточно сослаться на обычное явление приписывания эмоционального знака самим вещам или отдельным людям, на формирование так называемых «аффективных комплексов» и т. п. Речь идет о другом, а именно о возникающей диффе­ренциации в образе его предметного содер­жания и его эмоциональной окраски и о том, что в условиях сложных опосредствовании человеческой деятельности аффектогенность объектов способна меняться (непредвиден­ная встреча с медведем обычно вызывает страх, однако при наличии специального мотива, например в ситуации охоты, встреча с ним может радовать). Главное же состоит в том, что эмоциональпые процессы и состоя­ния имеют у человека свое собственное положительное развитие. Это прихо-

дится специально подчеркивать, так как классические концепции человеческих эмо­ций как «рудиментов», идущие от Дарвина, рассматривают их трансформацию у человека как их инволюцию, что и порож­дает ложный идеал воспитания, сводящийся к требованию «подчинять чувства холодному рассудку».

Противоположный подход к проблеме со­стоит в том, что эмоциональные состояния имеют у человека свою историю, свое раз­витие. При этом происходит изменение их функций и их дифференциация, так что они образуют существенно разные уровни и классы. Это аффекты, возникающие внезапно и мимовольно (мы говорим: меня охватил гнев, но я обрадовался); далее, это собст­венно эмоции — состояния преимущественно идеаторные и ситуационные, с ними связаны предметные чувства, т. е. устойчивые, «кри­сталлизованные», по образному выражению Стендаля, в предмете эмоциональные пере­живания; наконец, это настроения — очень важные по своей «личностной» функции субъективные явления. Не вдаваясь в анализ этих различных классов эмоциональных со­стояний, замечу только, что они вступают между собой в сложные отношения: млад­ший Ростов перед боем боится (и это эмо­ция), что им овладеет страх (аффект); мать может не на шутку рассердиться на напро­казившего ребенка, ни на минуту не пере­ставая его любить (чувство).

Многообразие эмоциональных явлений, сложность их взаимосвязей и исходов достаточно хорошо схватывается субъективно. Однако как только психология покидает плоскость феноменологии, то оказывается, что ей доступно исследование лишь самых грубых состояний. Так обстояло дело в пери­ферических теориях (Джемс прямо говорил, что его теория не касается высших эмоций); так же обстоит дело и в современных психо­физиологических концепциях.

Другой подход к проблеме эмоций со­стоит в том, чтобы исследовать «межмоти-вационные» отношения, которые, склады­ваясь, характеризуют собой строение лично­сти, а вместе с ним и сферу отражающих и опосредствующих се функционирование эмоциональных переживании.

Генетически исходным для человеческой деятельности является несовпадение моти­вов и целей. Напротив, их совпадение- есть вторичное явление: либо результат приобре­тения целью самостоятельной побудительной силы, либо результат осознания мотивов, превращающего их в мотивы-цели. В отли­чие от целей, мотивы актуально не сознаются субъектом: когда мы совершаем те или иные действия, то в этот момент мы обычно не отдаем себе отчета в мотивах, которые их побуждают. Правда, нам нетрудно привести их мотивировку, по мотивировка вовсе не всегда содержит в себе указание на их дей­ствительный мотив.

Мотивы, однако, не отделены от сознания. Даже когда мотивы не сознаются, т. е. когда человек не отдает себе отчета в том, что по­буждает его совершать те или иные дейст­вия, они все же находят свое психическое отражение, но в особой форме — в форме эмоциональной окраски действий. Эта эмо­циональная окраска (ее интенсивность, ее знак и ее качественная характеристика) вы­полняет специфическую функцию, что и требует различать понятие эмоции и поня­тие личностного смысла. Их несовпадение не является, однако, изначальным: по-види­мому, на более низких уровнях предметы потребности как раз непосредственно «ме­тятся» эмоцией. Несовпадение это возникает лишь в результате происходящего в ходе развития человеческой деятельности раздвоение функций мотивов.

Такое раздвоение возникает вследствие того, что деятельность необходимо стано­вится полимотивированной, т. е. одновремен-

на отвечающей двум или нескольким моти­вам[10]. Ведь действия человека объективно всегда реализуют некоторую совокупность отношений: к предметному миру, к окру­жающим людям, к обществу, к самому се­бе. Так, трудовая деятельность общественно мотивирована, по она управляется также такими мотивами, как, скажем, материальное вознаграждение. Оба эти мотива хотя и со­существуют, но лежат как бы в разных плоскостях. В условиях социалистических отношений смысл труда порождается для рабочего общественными мотивами; что же касается материального вознаграждения, то этот мотив, конечно, тоже выступает для него, но лишь в функции стимулирования, хотя он и побуждает, «динамизирует» дея­тельность, по лишен главной функции — функции смыслообразования.

Таким образом, одни мотивы, побуждая деятельность, вместе с тем придают ей лич­ностный смысл; мы будем называть их смыслообразующими мотивами. Другие, сосуще­ствующие с ними, выполняя роль побудительных факторов (положительных или отрицательных) — порой остро эмоциональных, аффективных,— лишены смыслообразующей функции; мы будем условно назы­вать такие мотивы мотивами-стимулами[11]. Характерная черта: когда важная по своему личностному смыслу для человека деятель­ность сталкивается в ходе своего осуществле­ния с негативной стимуляцией, вызывающей даже сильное эмоциональное переживание, то личностный смысл ее от этого не ме-

няется; чаще происходит другое, а именно своеобразная, быстро нарастающая психоло­гическая дискредитация возникшей эмоции. Это хорошо известное явление заставляет еще раз задуматься над вопросом об отно­шении эмоционального переживания к лич­ностному смыслу[12].

Распределение функций смыслообразова­ния и только побуждения между моти­вами одной и той же деятельности позволяет понять главные отношения, характеризую­щие мотивационную сферу личности; отно­шения иерархии мотивов. Иерархия эта отнюдь не строится по шкале их близости к витальным (биологическим) потребностям, подобно тому как это представляет себе, на­пример, Маслоу: в основе иерархии лежит необходимость поддерживать физиологиче­ский гомеостазис; выше — мотивы самосох­ранения; далее — уверенность, престиж­ность; наконец, на самой вершине иерархии — мотивы познавательные и эстетические[13]. Главная проблема, которая здесь возникает, заключается не в том, насколько правильна данная (или другая, подобная ей) шкала, а в том, правомерен ли самый принцип такого шкалирования мотивов. Дело в том, что ни степень близости к биологическим потребно­стям, ни степень побудительности и аффектогенности тех или иных мотивов еще не определяют иерархических отношений между ними. Эти отношения определяются склады­вающимися связями деятельности субъекта, их опосредствованиями и поэтому являются релятивными. Это относится и к главному соотношению — к соотношению смыслов образующих мотивов и мотивов-стимулов. В структуре одной деятельности данный мо­тив может выполнять функцию смыслообразования, в другой — функцию дополнитель-

ной стимуляции. Однако смыслообразующие мотивы всегда занимают более высокое иерархическое место, даже если они не обла­дают прямой аффектогенность. Являясь ведущими в жизни личности, для самого субъекта они могут оставаться «за занаве­сом» — и со стороны сознания, и со стороны своей непосредственной аффективности.

Факт существования актуально несозна­ваемых мотивов вовсе не выражает собой особого начала, таящегося в глубинах пси­хики. Несознаваемые мотивы имеют ту же детерминацию, что и всякое психическое отражение: реальное бытие, деятельность человека в объективном мире. Несознаваемое и сознаваемое не противостоят друг другу; это лишь разные формы и уровни психиче­ского отражения, находящегося в строгой соотнесенности с тем местом, которое зани­мает отражаемое в структуре деятельности, в движении ее системы. Если цели и отвечающие им действия необходимо сознаются, то иначе обстоит дело с осознанием их мо­тива — того, ради чего ставятся и достига­ются данные цели. Предметное содержание мотивов всегда, конечно, так или иначе вос­принимается, представляется. В этом отношении объект, побуждающий действовать, и объект, выступающий в качестве орудия или преграды, так сказать, равноправны. Другое дело — осознание объекта в качестве мотива. Парадокс состоит в том, что мотивы открываются сознанию только объективно, путем : анализа деятельности, ее динамики. Субъек­тивно же они выступают только в своем косвенном выражении — в форме пережива­ния желания, хотения, стремления к цели. Когда передо мною возникает та или иная цель, то я не только сознаю ее, представляю себе ее объективную обусловленность, сред­ства ее достижения и более отдаленные ре­зультаты, к которым она ведет, вместе с тем я хочу достичь ее (или, наоборот, она меня отвращает от себя). Эти непосредственные

переживания и выполняют роль внутренних сигналов, с помощью которых регулируются осуществляющиеся процессы. Субъективно выражающийся же в этих внутренних сиг­налах мотив прямо в них не содержится. Это и создает впечатление, что они возникают эндогенно и что именно они являются си­лами, движущими поведением.

Осознание мотивов есть явление вторич­ное, возникающее только на уровне лично­сти и постоянно воспроизводящееся по ходу ее развития. Для совсем маленьких детей этой задачи просто не существует. Даже на этапе перехода к школьному возрасту, когда у ребенка появляется стремление пойти в школу, подлинный мотив, лежащий за этим стремлением, скрыт от него, хотя он и не за­трудняется в мотивировках, обычно вос­производящих з н а е м о е им. Выяснить этот подлинный мотив можно только объективно, «со стороны», изучая, например, игры детей «в ученика», так как в ролевой игре легко обнажается личностный смысл игровых дей­ствий и, соответственно, их мотив[14]. Для осознания действительных мотивов своей деятельности субъект тоже вынужден идти по «обходному пути», с той, однако, разни­цей, что па этом пути его ориентируют сиг­налы-переживания, эмоциональные «метки» событий.

День, наполненный множеством действий, казалось бы, вполне успешных, тем не менее может испортить человеку настроение, оста­вить у него некий неприятный эмоциональ­ный осадок. На фоне забот дня этот осадок ед­ва замечается. Но вот наступает минута, когда человек как бы оглядывается и мысленно

перебирает прожитой день, в эту-то минуту, когда в памяти всплывает определенное со­бытие, его настроение приобретает предмет­ную отнесенность: возникает аффективный сигнал, указывающий, что именно это собы­тие и оставило у него эмоциональный осадок. Может статься, например, что это его нега­тивная реакция на чей-то успех, в достиже­нии общей цели, единственно ради которой, как ему думалось, оп действовал; и вот ока­зывается, что это не вполне так и что едва ли не главным для него мотивом было дости­жение успеха для себя. Он стоит перед «за­дачей на личностный смысл», но она не ре­шается сама собой, потому что теперь она стала задачей на соотношение мотивов, ко­торое характеризует его как личность.

Нужна особая внутренняя работа, чтобы решить такую задачу и, может быть, оттор­гнуть от себя то, что обнажилось. Ведь беда, говорил Пирогов, если вовремя этого не подметишь и не остановишься. Об этом пи­сал и Герцен, а вся жизнь Толстого — вели­кий пример такой внутренней работы.

Процесс проникновения в личность вы­ступает здесь со стороны субъекта, феноме­нально. Но даже и в этом феноменальном его проявлении видно, что он заключается в уяснении иерархических связей мотивов. Субъективно они кажутся выражающими психологические «валентности», присущие самим мотивам. Однако научный анализ должен идти дальше, потому что образова­ние этих связей необходимо предполагает трансформирование самих мотивов, про­исходящее в движении всей той системы деятельности субъекта, в которой форми­руется его личность.

ФОРМИРОВАНИЕ ЛИЧНОСТИ

Ситуация развития человеческого индивида обнаруживает свои особенности уже на са­мых первых этапах. Главная из них — это

опосредствованный характер связей ребенка с окружающим миром. Изначально прямые биологические связи ребенок — мать очень скоро опосредствуются предметами: мать кормит ребенка из чашки, надевает на пего одежду и, занимая его, манипулирует иг­рушкой. Вместе с тем связи ребенка с ве­щами опосредствуются окружающими людь­ми: мать приближает ребенка к привлекаю­щей ого вещи, подносит ее к нему или, может быть, отнимает ее у него. Словом, деятельность ребенка все более выступает как реализующая его связи с человеком че­рез вещи, а связи с вещами — через чело­века.

Эта ситуация развития приводит к тому, что вещи .открываются ребенку пе только в их физических свойствах, но и в том особом качестве, которое они приобретают в челове­ческой деятельности — в своем функцио­нальном значении (чашка — из чего пьют, стул — на чем сидят, часы — то, что носят на руке, и т. д.), а люди — как «повелители» этих вещей, от которых зависят его связи с ними. Предметная деятельность ребенка приобретает орудийную структуру, а обще­ние становится речевым, опосредствованным языком[15].

В этой исходной ситуации развития ре­бенка и содержится зерно тех отношений, дальнейшее развертывание которых состав­ляет цепь событий, ведущих к формированию его как личности. Первоначально отношения к миру вещей и к окружающим людям слиты для ребенка между собой, но дальше происходит их раздвоение, и они образуют разные, хотя и взаимосвязанные, линии развития, переходящие друг в друга.

В онтогенезе эти переходы выражаются в чередующихся сменах фаз: фаз преимуще­ственно развития предметной (практической

[1] В советской литературе достаточно полный об­зор исследований мотивов приводится в книге П. м. Якобсопа «Психологические проблемы мотива­ции поведения человека» (М., 1969). Последняя вышедшая книга, дающая сопоставительный ана­лиз теорий мотивации, принадлежит К. Медсепу (К. В. Madsen. Modern Theories of Motivation. Co­penhagen, 1974).

[2] См. А. Н. Леонтьев. Потребности, мотивы а эмоции. М., 1972.

[3] См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 46, Ч. Т, стр. 26—29.

[4] Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 46, ч. I, стр. 30.

[5] L. Seve. Marxisnie et theorie de la Personnalite. Paris, 1972, p. 49.

[6] См. Л. Ш. Божович. Проблема развития мотива-ционной сферы ребенка, в сб.: «Изучение мотивации доведения детей д подростков», М., 1972, стр. 14—15.

[7] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 46, ч. I, стр. 28.

[8] См. Э. Гельгорн, Дж. Луфборроу. Эмоции и эмо­циональные расстройства. М., 1966.

[9] Сходное положение высказывается, в частности, П. Фрессом: «. эмоциогеййая ситуация,—пишет он,— не существует как таковая. Она зависит от отношения между мотивацией и возможностями субъекта» (P. Fratsse. Les emotions: «Traite de Psychologie experimentale», vol. V. PUF, 1965).

[10] Это задано ужо принципиальной структурой трудовой деятельности, которая реализует двойное отношение: к результату труда (его продукту) и к человеку (другим людям).

[11] На различие между мотивами и стимулами ука­зывают многие авторы, по по другим основаниям; например, под мотивами разумеют внутренние по-буждепия, а под стимулами —

тшеттгаио (см. А. Г. Здравомыслов, В. Я. Рожии, В, Я. Ядов. Чело­век и ого работа. М., 1967, стр. 38)

[12] См. Ф. В. Бассин. К развитию проблемы значения и смысла. «Вопросы психологии», 1973, № 6.

[13] A. Mastow. Motivation and Personality. New York, 1954.

[14] См. А. Н, Леонтьев. Психологические основы дошкольной игры. «Дошкольное воспитание», 1947, № 9; Л. И. Божович, Н. Г, Морозова, Л, С. Славина. Развитие мотивов учения у советских школьников. «Известия Академии педагогических наук РСФСР», вып. 36. М., 1951.

[15] См. А. Н. Леонтьев. Проблемы развития пси­хики. М„ 1972, стр. 368—378.

Источник