Его добрые глаза светятся радостью

ЛитЛайф

Жанры

Авторы

Книги

Серии

Форум

Носов Евгений Валентинович

Книга «На рыбачьей тропе (Рассказы о природе)»

Оглавление

Читать

Помогите нам сделать Литлайф лучше

Я нагибаюсь и поднимаю с земли свежие, непритоптанные листья. Выбираю самые крупные, самые яркие. Они пестреют всюду, будто мазки красок на палитре великого живописца.

И у меня начинает складываться своя легенда о лесном хозяине.

Я вижу его лицо, простое загорелое лицо лесоруба в мшистой рамке бороды. Серые глаза с зорким прищуром. Сухие хвоинки, осыпавшиеся с дерева, запутались в седеющих волосах.

Я слышу, как он ходит по осеннему лесу, мягко ступая по пестротканому ковру из листьев, дятлом постукивает тростью по стволам и шепчет шорохом листопада: «Этому нет цены. Берегите это, люди». Его добрые глаза светятся радостью, большие натруженные руки ощупывают молодую поросль, шарят в кружеве листвы. И не бежит от него в страхе потревоженный заяц, не кричит, как над чужим, сорока. Он у себя, в своей чудесной мастерской.

Вот он присаживается на пень, раскладывает у ног краски и начинает нерукотворное колдовство. И я, очарованный, смотрю на эти с детства знакомые полотна: сумрачные еловые дебри, бронзовостволые сосновые боры, светлые, все в солнечных пятнах дубравы, ромашковые опушки, лесные проселки с лужицами в колеях. Все это не в золоченых рамах, не в музейных залах. Эти картины развертываются передо мной во всю ширь. Они возникают по обе стороны тропинки, которая ведет нас с дедом Прошей в самое сердце леса. Мы идем молча, и каждый несет в себе свою легенду: он — о лешем, я — о человеке.

Домой мы возвращаемся под вечер.

Я сваливаю под навес связку орешника, а на стол высыпаю собранные листья. Бережно расправляю их и вкладываю между страниц тяжелой книги. Комната наполняется душным запа-хом грибов и сырой осенней земли. Веет чем-то бесконечно близким и родным. И этому нет цены.

Ходит по лесу осень, развешивает по кустам и травам хрустальные сети паутины, убирает в золото осинки и березки. Первые палые листья запестрели на влажных дорогах, на тихих, потемневших водах речных заливов.

Уже давно оставила родную рощу звонкоголосая иволга. Вслед за ней улетели ласточки. Их глубокие норы темнеют в опустевшем береговом обрыве.

А вчера на глухой лесной плёс за деревней Гуторово опустилась пара крохалей — пролетные гости с далекого севера. На другой день, когда я снова пришел на этот плёс, крохали не улетели. Погода не торопила их на юг.

Мое соседство их нисколько не смущало. Видать, мало имели они встреч с человеком. Не то что наша дикая утка. Редко по какой из них не палили из ружья.

И вдруг совсем рядом из кустов: «Трах-бабах. » Поперек реки побежали вспененные дробью одна за другой две дорожки.

Крохаль, что плыл первым, сверкнул белой подкладкой крыльев, торопливо снялся и полетел над рекой. Второй даже не вздрогнул. Он только почему-то окунул голову в воду да так и поплыл вниз по течению.

В прибрежном ситнике захлюпала вода. Показалась вислоухая голова спаниеля с белой пролысиной на лбу. Собака на миг остановилась, повела носом и вошла в реку. Она плыла легко и быстро, почти наполовину высунувшись из воды.

Вскоре спаниель был уже на том месте, где только что гуляла пара крохалей. Но он не повернул за сносимой течением птицей, а, не меняя направления, зашлепал дальше.

— Чанг, назад! — послышался спокойный, даже ласковый голос.

Чанг встряхнул длинными лохматыми ушами, остановился, поводя носом, и круто повернул влево. Догнав птицу, спаниель схватил ее за крыло и, все так же высоко над водой неся голову, поплыл обратно. Течение немного снесло его. Он выбрался на берег рядом с моими удочками, положил птицу на песок и стал отряхиваться, обдав меня дождем холодных брызг.

— Вот невежа! Перестань!

Из кустов вышел хозяин собаки, грузный, круглолицый, с ежиком седых усов, он одет в короткий стеганый ватник, на ногах высокие болотные сапоги.

— Обрызгал? — сказал он, подбирая птицу.

— Ничего! — вытирая платком лицо, ответил я.- Хорошая добыча! Редкая.

— А я, знаете, не особенно уважаю крохаля,- возразил охотник. Он приподнял за шею птицу, разглядывая рану на голове.

Я воспользовался случаем, чтобы рассмотреть крохаля. Он — в черном сюртуке, белой рубашке. Зелено-черная голова заканчивалась острым копьеобразным клювом. Величиной он был с хорошую крякву, только длиннее и уже ее.

— Птица с виду ладная. Но мясо невкусное, рыбой отдает,- пояснил охотник, присаживаясь и устало кряхтя. Собака легла рядом.- Набегались мы с тобой, Чанг. Давай-ка, дружище, посидим, отдохнем.

Чанг одобрительно замахал обрубком хвоста.

— Новичок, наверно? — кивнул я на собаку.- Обучается?

— Уже, можно сказать, старик. Пятый год. Золотая собака.- Хозяин ласково провел ладонью по черному шелковистому жилету спаниеля.- Без нее половину добычи потеряешь. Упадет битая утка в самую топь — как ее достанешь? Облизнешься и пойдешь несолоно хлебавши. Или взять подранка. В такую глушь забьется, что днем с огнем не найдешь. А Чанг быстро свое дело сработает: и подранка схватит, и битую из топи вынесет. У вас, кажется, клюет. Вон на той, где пробковый поплавок.

Я подсек. Леса натянулась. В глубине тускло блеснул бок рыбы. Потом леса вдруг провисла, и я вытащил пустой крючок.

— Сошла,- сочувственно прищелкнул языком охотник.- Жалко. У вас, значит, тоже охота. А я больше с ружьем. Люблю походить. Да вот хотя бы сегодняшний случай взять. Унесло бы крохаля течением, застрял бы где-нибудь в кустах. А Чанг пожалуйста, слазил и достал.

— А отчего он вначале не хотел брать птицу? — поинтересовался я.

— Хотеть-то он хотел, да со следа сбился. Это бывает.

— Ну что вы! — удивился я.- Какой же может быть след на воде? Да и зачем след, когда птицу и так видать?

— Э, батенька! Да ведь если бы у Чанга глаза были. Он у меня слепой.

— Слепой. — Я даже весь повернулся от изумления.- Совершенно слепой? Да не может быть.

Я пристально и недоверчиво посмотрел на Чанга. Он лежал, положив морду на мохнатые белые лапы в черных пестринках. В его глазах не было ничего странного. Светло-карие, внимательные, умные глаза опытной охотничьей собаки.

— Не верите? — усмехнулся хозяин.- Давайте продемонстрирую.- Он достал из ягдташа ломоть хлеба, отщипнул от него кусочек. Спаниель насторожился, оживленно задвигал влажным, точно резиновым, носом и уставился на хлеб.

— Чанг, лови! — крикнул хозяин и подбросил высоко вверх корочку хлеба.

Но Чанг не встрепенулся, не запрыгал, как это обычно делают собаки при виде летящей подачки, он спокойно стоял, вопрошающе глядя на хозяина. И только когда корочка упала шагах в пяти от него, он тряхнул своими мохнатыми ушами и побежал на звук упавшего хлеба.

— Видели? — спросил охотник, бросая собаке весь ломоть.- Хлеб уже летит, а он об этом не подозревает, ждет, когда я брошу.

Этот простой опыт почти убедил меня. Но оставалось непостижимым все поведение собаки. До этого она вела себя совершенно так же, как обыкновенная, зрячая, ничем не выказывая свою слепоту.

— Вы давеча заметили, что Чанг было промахнулся, плывя за убитой птицей?

— Да, заметил. Только принял это за баловство новичка.

— Нет. Это он со следа сбился. На минутку порвалась ниточка птичьего запаха, которая вела Чанга к добыче. Но Чанг молодчина! Быстро нашелся.

Спаниель благодарно чиркнул по песку обрубком хвоста, понял, что его похвалили. А может, в добром голосе хозяина почуял к себе ласку. Я с уважением посмотрел на Чанга.

— Ну как же он ослеп?

— Сам не знаю,- покачал головой хозяин — Может, таким и родился. Как узнаешь, что он слепой? Вы вот до сих пор не можете с этим согласиться. Ведь он совсем не похож на слепого. Ни обо что не спотыкается, с собаками, как и все, бегает, играет. Убежит от меня далеко — свистну, и он прямехонько мчит обратно. И по дичи промаху не делает. Ни одной утки не потерял. А главное — глаза такие умные, понимающие! Разве подумаешь, что эти глаза совершенно ничего не видят? Я-то и сам узнал о его слепоте случайно, вот так же бросив ему хлеб. Сначала не верил, а потом, со временем, убедился.

Источник

Диктанты для итогового контроля в 11 классе (повышенной сложности)

Легенды о лесном хозяине

От деда Проши можно ожидать какого угодно сочинительства. Придумывает он так самозабвенно, что сам, кажется, верит своим словам. Иной раз не поймешь, то ли правда, то ли выдумка. Но рас­сказ о лесном хозяине не его вымысел, разве только прибавил дед, что с ним «нос к носу повстречался». Легенда эта стара, как сам лес, породивший ее. Со временем она обкаталась в народе, как камень в морской воде, прежнее стерлось, взамен придумалось новое, вро­де того, что лесной хозяин получил ранение в минувшей войне. Мне она понравилась, эта сказка о лешем, что, прихрамывая, бродит по своим владениям, пересчитывает деревья, бережет лес от поруга­ния. Хорошая сказка!

Я нагибаюсь и поднимаю с земли свежие непритоптанные листья. Выбираю самые крупные, самые яркие. Они пестреют всю­ду, будто мазки красок на палитре великого живописца.

И у меня начинает складываться своя легенда о лесном хозяине.

Я вижу его лицо, простое загорелое лицо лесоруба в мшистой рамке бороды. Серые глаза с зорким прищуром. Сухие хвоинки, осыпавшиеся с дерева, запутались в седеющих волосах.

Я слышу, как он ходит по осеннему лесу, мягко ступая по пестротканому ковру из листьев, дятлом постукивает тростью по стволам и шепчет шорохом листопада: «Этому нет цены. Берегите это, люди». Его добрые глаза светятся радостью, большие, натружен­ные руки ощупывают молодую поросль, шарят в кружеве листвы. И не бежит от него в страхе потревоженный заяц, не кричит, как над чужим, сорока. Он у себя — в своей чудесной мастерской.

Вот он присаживается на пень, раскладывает у ног краски и на­ чинает нерукотворное колдовство. И я, очарованный, смотрю на эти знакомые с детства полотна: сумрачные еловые дебри, бронзо-ствольные сосновые боры, светлые, все в солнечных пятнах дубравы, ромашковые опушки, лесные проселки с лужицами в колеях.

Все это не в золоченых рамах, не в музейных залах. Эти карти­ ны развертываются передо мной во всю ширь. Они возникают по обе стороны тропинки, которая ведет нас с дедом Прошей в самое сердце леса. Мы идем молча, и каждый несет в себе свою легенду: он — о лешем, я — о человеке.

Прогулка в горы

Прошло около часу, когда мы расстались с нашей компанией, и нам оставалось немного подняться, чтобы достигнуть вершины неизвестного горного хребта, где, как говорили, есть роскошные до­лины и леса. Подъем становился все круче и круче, и поэтому мы решили немного посидеть на бугорке, покрытом порыжевшей, выж­женной травой и испещренном по краям какими-то невиданными цветами. Мы, жители северных равнин, впервые были на такой высоте. Внизу, под нами, тянулись бесконечной вереницей длин­ные серые облака, то открывая, то закрывая окрестность. Непо­далеку от нас, на утесе, одиноко выдававшемся из общей гряды, орел-красавец рвал свою добычу: бедный зайчонок, должно быть, попался на обед пернатому хищнику.

Мы не просидели и четверти часа, как внезапно почувствовали какую-то необыкновенную свежесть, точно вошли в погреб; огля­нулись: темная туча начинала заволакивать не только то место, где мы сидели, но и близлежащие. Мы побежали вниз. Минуты через две не было видно ни бугорка, на котором мы расположились от­дохнуть, ни утеса, на котором сидел орел: туча все собой закрыла. Стал накрапывать дождь, неожиданно превратившийся в ливень и представлявший собой сплошную водяную стену. Дорожка, по которой незадолго перед тем мы карабкались, превратилась в бур­лящий ручей; поднялся свежий восточный ветер, пронизывающий нас своим холодом, от которого некуда было спрятаться.

Иззябшие, промокшие до последней нитки, измученные, мы воротились домой, подсмеиваясь друг над другом и ничуть не со­жалея ни о потраченном времени, ни о своем предприятии, давно задуманном, но, к сожалению, не доведенном до конца. Не чувст­вуя особой усталости, мы решили повторить такое путешествие на другой день.

Пароход шел полным ходом. Освободившись по дороге от всех своих тюремных пассажиров, жарко сверкающий медью трапов, свежей краской шлюпок, покрытых крепко зашнурованным брезен­том, с весело развевающимся итальянским флагом за кормой, «Па­лермо» снова приобрел щегольской вид океанского пассажирского парохода.

По правде сказать, Пете уже порядком надоел пароход, заклю­чавший в себе сначала столько таинственного. Сойдя же на моще­ный двор неаполитанской таможни, Петя вдруг пожалел о своей тюрьме. Мальчик почувствовал, что ему трудно расстаться с паро­ходом, со всеми его прелестными закоулками, с очень узкими не­крашеными буковыми досками палубы, всегда вымытыми добела.

Во время таможенного досмотра более чем скромный багаж се­мейства Бачей не привлек никакого внимания начальства, и на­прасно Василий Петрович, открыв раздутый саквояж, отстранился от него, как бы говоря: «Если вы подозреваете, что мы хотим про­везти контрабанду, то можете убедиться, господа, что это не так». Но итальянский чиновник даже не посмотрел на затейливое про­изведение чемоданного искусства, а лишь ткнул в него пальцем.

На площади, куда семейство Бачей выволокло свой багаж, было много комиссионеров. Они наперебой предлагали пачки богато иллюстрированных проспектов, обещали на всех европейских язы­ках баснословную дешевизну, неслыханный комфорт, апартамен­ты с видом на Везувий, экскурсию в Помпею.

Василий Петрович делал отчаянные знаки извозчикам, но те безучастно смотрели в сторону, сидя на козлах своих экипажей со счетчиками.

Переулок, где помещался отель, представлял собой не что иное, как лестницу с вытертыми плитами широких каменных ступеней. Между высокими, но очень узкими домами на веревках было раз­вешано разноцветное белье, и, несмотря на то что вокруг бушевали краски июня, в переулке было темно.

Окна номера выходили на стеклянную галерею внутреннего двора, очень похожего на двор старой Одессы.

На берегу реки лианы дикого винограда до того опутали моло­дые деревья, что некоторые из них превратились в сплошные тем­но-зеленые, непроницаемые для солнечных лучей шатры.

Мне очень захотелось проникнуть внутрь какого-нибудь шатра и, если там окажется прохладно, посидеть и отдохнуть. Через сеть спущенных к земле лиан не так легко было проникнуть туда, одна­ко я увидел, раздвинув лианы, вокруг ствола заплетенного и совер­шенно не видного снаружи дерева довольно просторную сухую пло­щадку и тут, в большой прохладе, сел на камень.

Была тишина, и потому я через некоторое время с большим удивлением заметил перемещение среди солнечных зайчиков, как буд­то кто-то снаружи то заслонял, то открывал солнечные лучи. Осто­рожно я раздвинул побеги винограда и увидел в нескольких шагах от себя лань. К счастью, ветер дул на меня, и она не смогла меня учуять. В недоумении или раздумье она подняла переднюю ногу и так осталась, и, если бы я задел своим дыханием хоть один только виноградный листик, она бы скрылась. Я замер, и она сделала один и еще один шаг ко мне. Я посмотрел ей прямо в глаза, дивясь их красоте, и мне радостно было думать, что много тысяч лет назад неизвестный поэт, увидев эти глаза, понял их как цветок, и я теперь их понимаю тоже как цветок. Радостно было и оттого, что я не один и что на свете были бесспорные вещи. Между тем лань, сделав еще несколько шагов к моему шатру, вдруг поднялась на задние ноги, передние положила высоко надо мной, и через лианы просунулись ко мне маленькие шустрые копытца. Мне было слышно, как она отрывала сочные виноградные листья — любимое кушанье пятнис­тых оленей. Как охотника, значит, тоже зверя, меня очень соблаз­няло приподняться и вдруг схватить за копытца оленя. Возьмись я крепко-накрепко обеими руками повыше копытцев, я поборол бы ее, но во мне был еще другой человек, которому, напротив, хоте­лось это мгновенье сохранить нетронутым. Красота может меня, охотника, связать самого, как оленя, по рукам и ногам. Прекрасное мгновенье можно сохранить, только не прикасаясь к нему руками.

Вырвались из плена

Сергей мчался, как птица, крепко и часто ударяя о землю нога­ми, которые внезапно сделались крепкими, точно две стальные пружины. Рядом с ним скакал, заливаясь радостным лаем, Арто. Сзади тяжело грохал по песку дворник, яростно рычавший какие-то ругательства.

С размаху Сергей наскочил на ворота, но мгновенно не подумал, а скорее инстинктивно почувствовал, что здесь дороги нет. Между каменной стеной и растущими вдоль нее кипарисами была узкая темная лазейка. Не раздумывая, подчиняясь одному чувству стра­ха, Сергей, нагнувшись, юркнул в нее и побежал вдоль стены. Ост­рые иглы кипарисов, густо и едко пахнувших смолой, хлестали его по лицу. Он спотыкался о корни, падал, разбивая себе в кровь руки, но тотчас же опять бежал вперед, согнувшись почти вдвое, не слы­ша своего крика. Арто кинулся вслед за ним.

Так бежал он по узкому коридору, образованному с одной сторо­ны высокой стеной, с другой — тесным строем кипарисов, бежал, точно маленький обезумевший от страха зверек, попавший в бес­конечную западню. Топот дворника доносился то справа, то слева, и потерявший голову мальчик бросался то вперед, то назад, не­сколько раз пробегая мимо ворот и опять ныряя в темную, тесную лазейку.

Наконец Сергей выбился из сил. Сквозь дикий ужас им стала постепенно овладевать холодная, вялая тоска, тупое равнодушие ко всякой опасности. Он сел под дерево, прижался к его стволу из­немогшим от усталости телом и зажмурил глаза. Все ближе и бли­же хрустел песок под грузными шагами врага. Арто тихо повизги­вал, уткнув морду в колени Сергея. В двух шагах от мальчика за­шумели ветви, раздвигаемые руками. Сергей бессознательно поднял глаза кверху и вдруг, охваченный невероятной радостью, вскочил одним толчком на ноги. Он только теперь заметил, что сте­на напротив того места, где он сидел, была очень низкая, не более пол-аршина. Правда, верх ее был утыкан вмазанными в известку бутылочными осколками, но Сергей не задумался над этим. Мигом схватил он поперек туловища Арто и поставил его передними ла­пами на стену. Умный пес отлично понял его.

Он быстро вскарабкался на стену, замахал хвостом и победно залаял.

Следом за ним очутился на стене Сергей, как раз в то время, когда из расступившихся ветвей кипарисов выглянула большая темная фигура. Два гибких тела — собаки и мальчика — быстро и мягко прыгнули вниз на дорогу.

Они долго еще бежали без отдыха, оба сильные, ловкие, точно окрыленные радостью избавления.

Источник