Вспоминаем любимые песни Владимира Высоцкого
Мой отец слушал Высоцкого на большом бобинном магнитофоне… Я тогда была еще совсем маленькой, и голос Владимира Семеновича меня иногда пугал. Высоцкий представлялся мне очень большим (высоцкииииий!) и очень-очень сильным. Этаким громогласным русским богатырем.
А потом в моей жизни был фильм «Место встречи изменить нельзя».
Ну как можно было не полюбить его героя – Глеба Жеглова? И всё сразу в голове сложилось: образ и голос.
Какой великий все-таки был талант!
Где-то я прочитала интересное мнение: настоящие Поэты сочиняют свои стихи не сами. Строфы приходят к ним откуда-то, по каким-то тайным, известным только гениям, каналам. Ангелы нашептывают…
Высоцкий, по воспоминаниям друзей и коллег, сочинял практически всегда. Канал не перекрывался.
Режиссер Станислав Говорухин в одном из своих интервью вспоминал:
Помню, готовили плов на костре. Кричали, смеялись . а он писал на полях журнала «Советский экран». Вечером спел новую песню. Она называлась «Баллада о детстве»…
Помните эту песню? Ведь она даже не детству посвящена, а 37 году.
В те времена укромные, Теперь — почти былинные,
Когда срока огромные Брели в этапы длинные.
Вообще, всё, что было в стране, всё, что было в людских судьбах, Высоцкий пропускал через себя. Кто-то из его современников сказал: «он свою душу истёр о людскую боль».
Да, людей он знал и глубоко понимал. И плохих, и хороших. Может быть, из-за этого и пил.
Говорят, что фронтовики думали, что он тоже воевал, альпинисты думали, что он постоянно ходит в горы, а блатные думали — он не раз был на зоне…
Но Высоцкому было только три года, когда началась война. Откуда же такая глубокая и сердечная военная лирика? Помните, по-настоящему великую песню:
Как, услышав такие строки, фронтовикам не считать его своим? А упомянутые альпинисты, конечно, ассоциировали его с героем фильма «Вертикаль», отсюда тоже родилось ощущение «свойскости». Вообще, если Высоцкий пел о какой-то профессии — казалось, что он знает ее досконально. Помните его «Гимн шахтеров»?
Он для многих был «своим». Но, именно «был».
Когда сейчас слышу Высоцкого по радио, делаю громче. Но такое бывает редко: всё меньше звучат в нашем эфире песни Владимира Семеновича. А по ТВ — и подавно. Разве что — в его день рождения в январе.
Пожалуй, только на радиоволнах шансона и можно теперь услышать Высоцкого. Но там крутят в основном только его песни, стилизованные под блатную лирику, да и слушают их исключительно люди зрелого возраста.
Кстати, не все знают, но знаменитую дворовую песню про Алеху тоже сочинил Высоцкий!
Нам вчера прислали из УГРО дурную весть,
Мы вчера узнали, что Алеха вышел весь.
Слова, конечно, немного изменились со временем. Песню перепели другие исполнители. Но факт остается фактом:
(за ролик спасибо каналу на Ютубе lavriccat2011)
А один раз еду в маршрутке и вдруг зазвучала «Лирическая»:
Источник
Дурную весть мы чувствуем
на такие диковины, — есть что порассказать.
Если верить тому, что говорят, Клеопатра — необыкновенная красавица.
Она завладела сердцем Марка Антония при первой же их встрече на реке
Кидне.
Она действительно тогда была великолепна, если только очевидец, от
которого я об этом слышал, не присочинил.
Сейчас вам расскажу.
Ее корабль престолом лучезарным
Блистал на водах Кидна. Пламенела
Из кованого золота корма.
А пурпурные были паруса
Напоены таким благоуханьем,
Что ветер, млея от любви, к ним льнул.
В лад пенью флейт серебряные весла
Врезались в воду, что струилась вслед,
Влюбленная в прикосновенья эти.
Царицу же изобразить нет слов.
Она, прекраснее самой Венеры, —
Хотя и та прекраснее мечты, —
Лежала под парчовым балдахином
У ложа стоя, мальчики-красавцы,
Подобные смеющимся амурам,
Движеньем мерным пестрых опахал
Ей обвевали нежное лицо,
И оттого не мерк его румянец,
Но ярче разгорался.
Вот зрелище! Счастливец же Антоний!
Подобные веселым нереидам,
Ее прислужницы, склонясь пред ней,
Ловили с обожаньем взгляд царицы.
Одна из них стояла у руля,
И шелковые снасти трепетали,
Касаясь гибких, нежных как цветы,
Проворных рук. Пьянящий аромат
На берег лился с корабля. И люди,
Покинув город, ринулись к реке.
Вмиг опустела рыночная площадь,
Где восседал Антоний. И остался
Наедине он с воздухом, который
Помчался б сам навстречу Клеопатре,
Будь без него возможна пустота.
Когда она
Причалила, гонцов послал Антоний,
Прося ее прибыть к нему на пир.
Она ж ответила, что подобает
Скорей ему быть гостем у нее.
Антоний наш учтивый, отродясь
Не отвечавший женщине отказом,
Отправился, побрившись десять раз,
На пиршество и сердцем заплатил
За все, что пожирал он там глазами.
Вот женщина! Великий Юлий Цезарь
И тот свой меч в постель к ней уложил.
Он шел за плугом, жатва ей досталась.
Раз на моих глазах шагов полсотни
По улице пришлось ей пробежать.
Перехватило у нее дыханье
И, говоря, она ловила воздух;
Но что всех портит, то ей шло: она,
И задыхаясь, прелестью дышала.
Теперь-то уж Антоний ее бросит.
Не бросит никогда.
Над ней не властны годы. Не прискучит
Ее разнообразие вовек.
В то время как другие пресыщают.
Она тем больше возбуждает голод,
Чем меньше заставляет голодать.
В ней даже и разнузданная похоть —
Священнодействие.
Все ж, если скромность, красота и ум
Мир принесут Антониеву сердцу, —
Октавия ему небесный дар.
Пойдемте же. — Достойный Энобарб,
Прошу, прими мое гостеприимство,
Пока ты будешь здесь.
СЦЕНА 3
Там же. Покой в доме Цезаря.
Входят Цезарь, Антоний, Октавия и свита.
Мой долг высокий, нужды государства
Нас могут разлучать.
В часы разлуки
Я буду на коленях за тебя
Молить богов.
Покойной ночи, Цезарь. —
Молвы, порочащей меня, не слушай.
Моя Октавия. Да, я грешил,
Но в прошлом это все. Покойной ночи. —
Покойной ночи. Цезарь.
Цезарь и Октавия уходят.
Входит прорицатель.
Ну как? Скучаешь, верно, по Египту?
О если б я не уезжал оттуда!
О если б ты не приезжал туда!
Но почему? Ответь.
Я не могу словами объяснить,
Так чувствую. Вернись назад, в Египет.
Поведай мне, кто будет вознесен
Судьбою выше: я иль Цезарь?
Цезарь.
Держись, Антоний, от него вдали.
Твой демон-покровитель, гений твой
Могуч, неодолим, бесстрашен, если
Нет Цезарева гения вблизи,
Но рядом с ним, подавленный, робеет.
Так будь от Цезаря на расстоянье.
Ни слова никогда об этом!
Нет.
Ни слова никому, кроме тебя.
В какую бы ты с Цезарем игру
Ни стал играть — наверно, проиграешь.
Твой меркнет блеск перед его сияньем.
Я повторяю: гений твой робеет
Близ Цезаря, вдали же он — могуч.
Ступай! Скажи — пускай придет Вентидий.
Пора ему в поход. — Случайность это
Иль знание, но прорицатель прав:
Ведь даже кости Цезарю послушны.
В любой игре тягаться не под силу
Искусству моему с его удачей.
Мы кинем жребий — победитель он;
В боях петушьих моего бойца
Всегда его петух одолевает,
И бьют моих его перепела.
Скорей в Египет. Браком я хочу
Упрочить мир, но счастье — на востоке.
А, вот и ты, Вентидий. Должен будешь
Ты двинуться немедля на парфян.
Пойдем, тебе вручу я полномочья.
СЦЕНА 4
Там же. Улица.
Входят Лепид. Меценат и Агриппа.
Не нужно дальше провожать меня.
Теперь к своим спешите полководцам.
Мы ждем, чтобы простился Марк Антоний
С Октавией, — и сразу в путь.
Итак,
Мы встретимся, одетые в доспехи,
Которые вам так к лицу. Прощайте.
Мы, верно, будем раньше у Мизен,
Чем ты, Лепид.
Велят мои дела
Мне сделать крюк большой. Опередите
Дня на два вы меня.
Меценат и Агриппа
(вместе)
СЦЕНА 5
Александрия. Зал во дворце.
Входят Клеопатра, Хармиана, Ирада и Алексас.
Я музыки хочу, той горькой пищи,
Что насыщает нас, рабов любви.
Нет, не надо их. —
Давай в шары сыграем, Хармиана.
Болит рука. Вот с евнухом сыграй.
И правда, женщине не все ль едино
Что с евнухом, что с женщиной играть? —
Сыграем? Ты сумеешь?
Тот, кто старается — хотя бы тщетно, —
Уж этим снисхожденье заслужил.
Играть я расхотела! — Лучше дайте
Мне удочку. Пойдем к реке. Там буду
Под звуки дальней музыки ловить
Я красноперых рыбок, поддевая
Их слизистые челюсти крючком.
Рыб из воды вытаскивая, буду
Антониями их воображать
И приговаривать: «Ага, попался!»
Вот смех-то был, когда вы об заклад
Побились с ним — кто более наловит,
И выудил Антоний, торжествуя,
Дохлятину, которую привесил
Твой ловкий водолаз к его крючку.
В тот день — незабываемые дни! —
В тот день мой смех Антония взбесил,
В ту ночь мой смех его счастливым сделал.
А утром, подпоив его, надела
Я на него весь женский мой убор,
Сама же опоясалась мечом,
Свидетелем победы при Филиппах.
Ты из Италии? Так напои
Отрадной вестью жаждущие уши.
Царица! О царица.
Он погиб?
Раб, скажешь «да» — и госпожу убьешь.
Но если скажешь ты, что жив Антоний,
Что он свободен, хорошо ему, —
Вот золото, вот голубые жилки
Моей руки, к которой, трепеща,
Цари царей губами прикасались.
О да, царица, хорошо ему.
Вот золото. Еще. Но ведь о мертвых
Мы тоже говорим: «Им хорошо».
Коль надо так понять твои слова,
Я этим золотом, его расплавив,
Залью твою зловещую гортань.
Да, говори.
Но доброго известья я не жду.
Ведь если жив и не в плену Антоний,
Зачем так сумрачно твое лицо?
А если ты принес беду — зачем
Ты человек, а не одна из фурий
Со змеями вместо волос?
Царица,
Желаешь ли ты выслушать меня?
Желаю, кажется, тебя ударить.
Но если скажешь ты, что жив Антоний,
Не пленник Цезаря и в дружбе с ним, —
Дождь золотой, жемчужный град обрушу
Я на тебя.
Он невредим, царица.
С Цезарем они в ладу.
Ты добрый человек.
Я щедро награжу тебя.
«Однако»? Вот противное словцо.
«Однако» — смерть хорошему вступленью.
«Однако» — тот тюремщик, что выводит
Преступника на волю. Слушай, друг,
Выкладывай все сразу, без разбора,
И доброе и злое. Ты сказал —
Он в дружбе с Цезарем, здоров, свободен.
Свободен? Нет, я так не говорил.
С Октавией Антоний крепко связан.
С Октавией? Что общего у них?
Я холодею, Хармиана.
Антоний взял Октавию в супруги.
Чума тебя возьми!
(Сбивает гонца с ног.)
Что ты сказал?
(Бьет его.)
Прочь, гнусный раб! Не то тебе я вырву
Все волосы и выдавлю глаза.
(С силой трясет его.)
Прутом железным будешь ты избит
И в едком щелоке вариться будешь
На медленном огне.
О, пощади!
Не я их поженил — я только вестник.
Скажи, что это ложь, и я тебе
Владенья дам. Я жребий твой возвышу.
Я ложь прощу. Разгневал ты меня,
А я тебя ударила — мы квиты.
Я одарю тебя. Таких сокровищ
Ты и во сне не видел.
Презренный раб! Ты слишком долго жил.
(Выхватывает кинжал.)
Гонец
(в сторону)
Бежать.
(Клеопатре.)
За что? Ведь невиновен я.
(Убегает.)
Остановись, приди в себя, царица!
Гонец не виноват.
А разве молния разит виновных?
Пусть в нильских водах сгинет весь Египет!
Пусть голуби преобразятся в змей! —
Вернуть сюда раба! Хоть я безумна, —
Не укушу его. Вернуть гонца!
Я руки обесчестила свои,
Побив слугу, меж тем как я сама
Всему причиной.
Возвращается Хармиана с гонцом.
Подойди, не бойся.
Плохую новость приносить опасно.
Благая весть хоть сотней языков
Пускай кричит; дурное же известье
Мы чувствуем без слов.
Свой долг я выполнял.
Так он женился?
Тебя сильней я не возненавижу,
Коль снова скажешь: «да».
Будь проклят ты! Все на своем стоишь?
О, если б ты солгал! —
Пусть пол-Египта станет нильским дном,
Гнездилищем для гадов! — Убирайся! —
Будь даже ты красивей, чем Нарцисс, —
Ты для меня урод. Так он женился?
Не гневайся, что я тебя гневлю,
И не карай меня за послушанье.
С Октавией вступил Антоний в брак.
О! Весть принесший о таком злодействе
Сам разве не злодей? Прочь! Уходи!
Купец, мне римские твои обновки
Не по карману. Оставайся с ними
И разорись.
Я Цезаря великого хулила,
Хваля Антония.
И вот наказана. Пойдем отсюда.
Я падаю. Ирада! Хармиана.
Прошло. — Алексас, расспроси гонца,
Все об Октавии узнай: и возраст,
И какова она лицом и нравом.
Не позабудь спросить про цвет волос.
Все, что услышишь, мне перескажи.
Навек рассталась с ним. Нет, не хочу!
То представляется он мне Горгоной,
То снова принимает облик Марса. —
(Мардиану.)
Пускай Алексас спросит у гонца,
Какого она роста. — Хармиана,
Не говори, но пожалей без слов. —
Ведите же меня в опочивальню.
СЦЕНА 6
Близ Мизенского мыса.
Входят под звуки труб и барабанный бой, во главе своих войск с одной стороны
Помпей и Менас, с другой — Цезарь, Антоний, Лепид, Энобарб и Меценат.
Теперь, заложниками обменявшись,
Поговорить мы можем перед битвой.
И мы хотим начать с переговоров,
А потому заранее тебе
Послали письменные предложенья.
Они, быть может, убедят твой меч,
Который подняла на вас обида,
Вернуться в ножны и домой отправят
Цвет сицилийских юношей, чтоб им
Не сгинуть здесь напрасно.
Я прошу,
Ответьте вы, наместники богов,
Вы, властелины мира, — неужели
Останется отец мой неотмщенным,
Когда в живых его друзья и сын?
В былые дни нашел ведь Юлий Цезарь,
Чья тень являлась Бруту при Филиппах,
Себе отмстителей — то были вы.
А почему решились бледный Кассий
И благороднейший из римлян, Брут,
И прочие ревнители свободы
Забрызгать алой кровью Капитолий?
Они хотели, чтоб не мог один
Стоять над всеми. Я с такой же целью
Собрал свой флот, и, вспенив грозным грузом
Сердитый океан, я накажу
Неблагодарный Рим за преступленье
Перед моим отцом.
Нас флотом не пугай. С тобой поспорим
И на море. Насколько же богаче
Мы силами на суше, знаешь сам.
На суше-то богаче: ведь владеешь
Ты даже домом моего отца.
Но раз кукушки гнезд себе не вьют, —
Живи там до поры.
Не к делу это.
На наши предложенья соизволь
Ответить нам.
Сейчас об этом речь.
Просить тебя не станем. Трезво взвесь
Сам выгоды свои.
И то, к чему
Придешь ты, слишком многого желая.
Вы предлагаете мне во владенье
Сицилию с Сардинией. А я
Очистить должен море от пиратов
И Рим снабдить пшеницей. Вот условья,
Чтоб разойтись нам, не зазубрив лезвий
И не погнув щитов.
Цезарь, Антоний и Лепид
(вместе)
Так знайте же, что я сюда пришел
С согласием на ваши предложенья,
Но Марк Антоний рассердил меня. —
Хотя, сказав о собственной заслуге,
Ее уменьшу я, — узнай, что в дни,
Когда твой брат на Цезаря поднялся,
В Сицилии твоя укрылась мать
И там была радушно принята.
Об этом слышал я, Помпей. Безмерно
Тебе я благодарен.
Дай же руку.
Не думал я, что встречусь здесь с тобой.
Восточные постели слишком мягки,
И если был я вынужден вернуться
Из-за тебя, то это мне на пользу.
С тех пор, Помпей, как видел я тебя
В последний раз, ты сильно изменился.
Не знаю, как мне злобная судьба
Лицо избороздила. Знаю только,
Что сердце ей мое не подчинить.
Мы рады этой встрече.
Рад и я. —
Итак, пришли к согласью мы. Теперь
Нам остается написать условья
И приложить печати.
Почтим друг друга пиром на прощанье.
Кому начать — пусть скажет жребий.
Нет, погоди, Антоний, бросим жребий.
Но первый будешь ты или последний,
Мы сможем должное отдать твоей
Изысканной египетской стряпне.
Я слышал — Юлий Цезарь разжирел
На тамошних хлебах.
Ты много слышал.
Обидного я в мыслях не имел.
И слов обидных тоже не сказал.
Так слышал я. Еще мне говорили,
Что будто приносил Аполлодор.
Довольно, замолчи! Ну, приносил.
Но что ж он приносил?
В мешке с постелью
Принес он Цезарю одну царицу.
А, я тебя узнал. Ну, как живешь?
Отлично. Да и впредь не будет хуже,
Раз нам четыре пира предстоят.
Дай, воин, руку мне. Не враг я твой.
Тебя в сраженьях видя, изумлялся
Я храбрости твоей.
К тебе любви я не питал, однако
Хвалил не раз; но подвиги твои
Во много раз звучней моих похвал.
А я тебя хвалю за прямоту. —
Прошу вас всех на борт моей галеры.
Цезарь, Антоний и Лепид
(вместе)
Мы за тобой последуем.
Все, кроме Энобарба и Менаса, уходят.
Meнас
(в сторону)
Твой отец, Помпей, никогда бы не заключил такого договора. (Энобарбу.)
Мы как будто встречались?
Ты прославился морскими подвигами.
А ты сухопутными.
Это похвально, когда меня хвалят. Впрочем, нельзя отрицать, что я
кое-что совершил на суше.
Да. Хотя от некоторых своих подвигов ты, верно, и сам бы отрекся. Ты
мастер морского разбоя.
А ты — сухопутного.
Тут уж моя очередь отрекаться. Дай руку, Менас. Если бы наши глаза
имели судейские права, они могли бы сейчас взять под стражу двух целующихся
разбойников.
Чем бы ни были запятнаны руки, лицо-то у каждого человека невинно.
Только не лицо красивой женщины.
И то сказать. Женщины разбойничают как раз лицом.
Мы собирались померяться с вами оружием.
Жаль, что придется состязаться всего-навсего в пьянстве. Сегодня Помпею
суждено веселиться на похоронах своего счастья.
Боюсь, что счастья ему уж не воскресить, как бы он его ни оплакивал.
Да уж где там. А мы не ждали, что Марк Антоний пожалует сюда. Правда,
что он женился на Клеопатре?
Сестру Цезаря зовут Октавией.
Да. Она была замужем за Гаем Марцеллом.
А теперь она замужем за Марком Антонием.
Что ты говоришь?
То, что ты слышишь.
Значит, теперь они с Цезарем связаны навсегда.
Будь я прорицателем, я бы воздержался это предрекать.
Да, пожалуй, устроила этот брак скорее политика, чем любовь.
Думаю, что так. Но вот увидишь — эти узы, вместо того чтобы скрепить их
дружбу, окажутся петлей для нее. Октавия благочестива, холодна и
неразговорчива.
Кто не пожелает себе такой жены?
Тот, кто сам не таков, — Марк Антоний. Он вернется опять в своему
египетскому лакомству. Тогда вздохи Октавии раздуют в душе Цезаря пожар. И
тут, как я сказал тебе, чем крепче они связаны, тем тяжелее будет разрыв.
Антоний будет искать любви там, где он ее оставил; женился же он на выгоде.
Может быть. Но не пойти ли и нам на галеру. Хочу выпить за твое
здоровье.
Я поддержу. В Египте мы приучили к этому занятию наши глотки.
СЦЕНА 7
На борту галеры Помпея, вблизи Мизенского мыса. Музыка.
Входят несколько слуг с вином и сластями.
Идут сюда. Кое-кто из этих могучих дубов еле держится на своих корнях;
дунь ветерок — и они повалятся.
Источник