Дорогая родина чувствуешь ли зуд
За столом у нас подобралась сейчас славная компания — студенты-однокашники. Увы, бывшие, конечно: я, Вася Федоров, Володя Солоухин и Сеня Шуртаков. Сегодня утром Вася пришел мрачный. Спрашиваю:
— Что, детинушка, невесел?
— А как ты думаешь, Эдя, если на улице дождь в декабре, плюс три градуса, а в комнате топят так, что от жары ни лежать, ни сидеть невозможно. Я уж ночью на диван пробовал перебираться. Все равно жарко.
— Да ты закрой батарею шерстяным одеялом. Будет прохладнее.
— А поможет? — спрашивает. — А то ведь в комнате у меня 28 градусов, как в Сахаре или в предбаннике.
— Ты, Вася, — говорю, — словно в душегубке. Закалочка будь здоров!
— Да что, Эдя! Ведь от такой жары даже вши лопаются!
Володя Солоухин смеется:
— Кстати, о вшах. У Мишки Дудина есть хорошая эпиграмма. Ну, вы знаете, наверно, что есть у нас в литературе два Володина. У обоих, конечно, фамилии — псевдонимы. Один драматург, а другой какой-то военный прозаик. Так вот Дудин выдал эпиграмму:
А еще он выдал славную эпиграмму на абхазского писателя Ивана Тарбу — оглянулся по сторонам, — ну, в столовой его нет, ну да, вчера он уехал. Можно прочесть. Так вот, братцы. Иван — это имя нашенское, а по-ихнему он — Вано. Так вот Мишка Дудин написал в Гаграх такую эпиграмму:
А когда я сейчас возвращался из столовой, то в коридоре проходил мимо нескольких писателей. Один с жаром рассказывает:
— Понимаете, Лена выходит из троллейбуса: темень. Ну и чувствует, что за ней идут двое или трое. А в Тбилиси хулиганы, это не то что у нас в России.
— Вот именно, — сказал я, проходя мимо них, — в России хулиганы «поножовщики», а в Тбилиси — «поножопщики»…
Они все даже заверещали от удовольствия и стали хохотать.
Источник
Дорогая родина чувствуешь ли зуд
ЧЛЕНЫ, ПОЛУЧЛЕНЫ И ВОВСЕ НЕ ЧЛЕНЫ…
323 ОФФИЦИАЛЬНЫХ эпиграммы,
или кошерный член (ССП) проф. Е.Г.Эткинд
(Париж, «Синтаксис», 1988, оформление С. Есаяна, А. Хвостенко и А. и М. Гранов, 175 стр., из них 5 стр. и 25 ещё – предисловие и комментарий)
Эпиграфом поставим, запоздавшее:
“Литературе нужен Дудин –
Как мягкий хуй на ржавом блюде.”
(от юпа 29 ноября 2000)
… врецензия на либерала-совписа е.г.эткинда была писана лет 18 тому, враз по выходе его книжечки-собрания “епиграмм”, кошерно-тошнотворных, центрующихся на “политике” и “национальном вопросе”, вполне в духе совковой критики 50-60-х – те же методы, та же беззубость, та же ангажированность коммунячья-щенячья…
эткинда я когда-то (но это было – давно, и – там) уважал, за умеренный либерализм – и под влиянием “общего мнения” о нём
но и на западе – он остался цельнокроенным совком, оффициалом и конформистом, вполне вписавшимся в западный уже эстаблишмент
о “еврейской секции переводчиков ленинградского союза писателей” написал – годы спустя – его ученик и сочлен витя топоров (не поминаемый и невключённый), в своих саморазоблачительных «записках скандалиста»
с эткиндом у меня на западе, естественно, каши не сварилось, хотя виделись и в вене, и у него дома в париже, и в его визит в техасе
оставленная ему – порывом-доверительностью – машинописная копия двух антологий «14-ти» (стариков и молодых, «1-й и 2-й этапы ленинградской поэзии») – провалалась у него в париже несколько лет неотвеченной и непрочитанной, еле выбил у него немногий имевшийся экземпляр в зад
“я помогаю только – своим”, декларативно заявлял е.г.эткинд ещё в россии (под “своими” он имел сугубо конкретный признак)
впрочем, помог он некогда – и т.г.гнедич, о чём выяснилось гораздо позднее
писанную многие годы назад врецензию на его книгу – привожу без измениний, добавив только позднейший “ p . s .”
книгу покупайте сами и сравнивайте (наверняка уже трепетно переиздана борцами с “государственным антисемитизмом” – за счёт государства, полагаю, или – сороса…)
Сначала приведем уточненные (или более удачные) варианты. И даже – правки (в №57, по рифме – никак не «титьки».)
Потом подобьем бабки.
К литературе страсть имея,
прочел всего Хэмингуэя,
но должен вам признаться я –
не понял ни хэмингуя.
Татьяна Тэсс, Татьяна Тэсс
Одна из лучших поэтесс.
И даже Эдуард Багрицкий
Порой хватал ее за ЦЫЦКИ.
Ах у Инбер, ах у Инбер
весь в кудряшках лоб.*
Все сидел бы, да смотрел бы –
* (что за ножки, что за лоб)
– по рассказам, публично прочитанную пьяным Симоновым на съезде СП в 1959 г.; после чего Инбер истерически кричала: «Хулиган! Виведите его!» Симонова «вивели». И опохмелили.
О, бас проффундо! Он за двух –
Гудеж гудит от гуда.
Порой так низко пустит звук –
Не разберешь, откуда! –
– это лишь фрагмент, эпиграмма на Маяковского,
одна из многих на вкладке, изображающей дверь уборной в кабачке «Желтая сова», в «Записках поэта» Сельвинского*;
там же – имелись эпиграммы на:
«. что трижды три таких КРАСНОЯМБЕЙЦЕВ
И одного поэта не дадут.»
и др., всех не упомню, а книги нет.
Все они явно написаны самим Сельвинским.
* (что, впрочем, указывается в прим. 66, стр. 153; не указано только – на КОГО?)
Дорогой длинною, дорогой тряскою
Он ехал в Индию за русской сказкою.
(приводится просто в разделе о космополитах, не указывая адресата)
у николая силина
в мозгу одна извилина
и та-то пересажена
из зада коли сажина
и потому у сажина
в заду осталась скважина
(И Павел Нилин, и Ян Сажин уже были прочно забыты, осталась только эпиграмма, просто как фольклор. Функционировала в 70-х в Академии художеств, где учился график-офортист Коля Сажин и, надо понимать, его тёзка Силин.)
Искусству нужен Виктор Ардов,
как жопе пара бакенбардов.*
* (этот вариант, более удачный и общеизвестный, указан, но – в примечании, стр.164)
Из той же серии, добавление:
Архитектуре нужен Слонтик,
Как раскрытый в жопе зонтик.
201 (полный текст):
наш Мишка Дудин
Хорошо быть Даром,
Каждый год по-новой
(у Эткинда вариант: «книжечки Пановой», и в прим. на стр. 166 имеется вариант «премии Пановой». Существовали все три.)
Собрание эпиграмм в целом обширно, хотя и не отличется ни полнотой, ни новизной, ни даже грамотностью.
Зато могучий «академицкий» комментарий на 25-ти страницах – о том, кто был парикмахером в ЦДЛ («Моисей Маргулис, умер в 1969»), о правительственной клизме (прим. 39), о сватовстве Родова к Тараховской (55), и что «Олейников был сквернослов, что и легло. » (87-88, 155), о положении плода в матке жены Матусовского, пострадавшего при этом «в период космополитической кампании» – и – ниже –
мой, не академический, к тексту:
Чувствуешь ли зуд?
По тебе ползут!»
Эпиграмма на Воеводиных была написана и известна задолго ДО процесса Бродского и никакого отношения (139, 74 и стр.160) к нему не имела. В 1959 г. младший Воеводин расследовал дело стенной газеты «Зуб» (биофак ЛГУ), эпиграмма уже была, но и к нашему «Зубу» тоже касательства не имела.
Странно, что проф. Эткинд в прим. 153-154, стр.162, к Мариэтте Шагинян, «авторе романов-хроник о семье Ульяновых», умолчал об открытии лениноведки, что бабушка вождя была еврейка Бланк; хотя разговоров об этом было изрядно.
«Антисемит, горбун и алкоголик» – таков портрет врага, по Эткинду.
«законопослушный грузинский драматург» (181, стр.164)
«ярый сталинист» Корнейчук и «одна из первых жертв антисемитских проработок того времени» Гурвич – мирно соседствуют через один абзац на стр. 158: Эйхенбаум, изгнанный «отовсюду как космополит», притом «безродный», и «антисемит Н.Грибачев» – располагаются по обе стороны абзаца-примечания «В связи со строительством писательских дач в Комарово» (стр.159), на каковых проживали оба; уволенный «в период космополитической кампании» «поэт и песенник» Матусовский, за ним следует «лирический поэт» Щипачев; «весьма законопослушный сталинист» Луконин, «неизменно преданный официальной партийной линии» Долматовский, «сталинист и антисемит» С.Васильев, и за ним – безэпитетный А.Безыменский, «поэт-сатирик, эпиграммист» – на которого есть, однако ж, не приведенная проф. Эткиндом эпиграмма:
«Волосы дыбом, зубы торчком –
Старый мудак с комсомольским значком.»;
. оргии Вирты, «прозаика и драматурга сталинского направления» «на своей подмосковной даче» (одновременно с А.Суровым, без эпитетов; исключенным из Союза писателей), и «один из главных «охранителей»-сталинистов» Софронов, «драматург, многолетний редактор» – однако ж, не назван «бездарным», этот эпитет отнесен к «ленинградскому поэту» Трифонову Георгию, и т.д.
О всеми, кроме Эткинда, забытом Россельсе примечание имеется (с датами), об авторе эпиграммы на него, поэте и переводчике «Алисы» и Лэнгстона Хьюза Саше Щербакове – нет. О самом талантливом участнике семинаров Эткинда и Т.Г. Гнедич – похоже, что Саша и по сю не «член».
Отсутствует, кстати, и автоэпиграмма самой Т.Г.Гнедич (вторую строку, к сожалению, я тщетно тщусь вспомнить; впустую спрашивал и её любимую ученицу Галку Усову, авторшу кошерных мемуаров, неопубл.):
«Ах, эта Гнедич! До чего упряма!
Одесских «бэ» – ну и сказала б прямо! –
Она зовет «толпой паросских дев». «
Естественно, нет эпиграмм и на поэтов «неоффициальных» (хотя и известных проф. Эткинду): на его секретаря Мишу Гурвича (Яснова), на Охапкина, Ширали, Биляка, Кузьминского и т.д., хотя сочинял их, в основном, переводчик Виктор Топоров, из семинара ж, но – не член, как не члены и остальные, а потому, (невысказанным мнением проф. Эткинда) – и «не поэты».
Но зато, комментируя, клеймит соратников член ССП и председатель секции переводчиков проф. Е.Г.Эткинд:
«законопослушный поэт, отличавшийся тупой догматичностью» (стр.167)
«один из реакционнейших руководителей Союза писателей и сталинист» (стр.161)
«поэт и литературный чиновник» (стр.165)
«поэт, а также государственный чиновник» (стр.167)
«критик консервативного толка, проработчик-сталинист» (стр.168)
«прозаик, чиновник в Союзе писателей» (стр.168)
«самый непримеримый и догматичный сталинист» (стр.168)
«принадлежит к самым мрачным фигурам среди чиновников от советской литературы» (169)
«поэт официально-охранительного толка» (стр.169)
«автор мракобесных исторических романов» (стр.169)
«во время ленинградской блокады скупал у голодающих ценности» (стр.169)
«автор хоть и монументальных, но поверхностных и фальсификаторских сочинений» (стр.169)
«критик и лит. функционер, один из самых свирепых проработчиков» (стр.169)
«отличилась усердием в проработках» (стр.169)
«автор нескольких книг и многочисленных доносов» (стр.171)
«функционер, многократный лауреат сталинских премий» (стр.173)
«один из самых тупоголовых охранителей» (стр.174)
«поэт, сталинист» (стр.174)
Ну и компашечка! Все на одно лицо. Даже фамилии ни к чему. Сам Е.Г.Эткинд, защитивший кандидатскую по «ярому сталинисту Иоганнесу Р. Бехеру» (как писал мне покойный проф. Алексис Константинович Раннит) был, судя по оценкам, явно не из их числа. А из другого.
А стиль! А эпитеты! А лексика! Из того же ж источника кастальскаго, то бишь комаровского.
Из одной кормушки хлебали.
последний подвалъ; 2001/
* судя по всему, проработали сочлены-совписы е.г.эткинда – во все анальные и бронхиальные отверстия, жаль только – мало: судя по примечаниям и мемуарам «запискам незаговорщика» – отставной член изрядно ностальгирует по шереметьевскому особнячку совписа.
(см. статью рецензента «трифоныч, исаич и лёва халиф», ок. 1979, неопубл.)
P . S . А то что он лагерницу тётку Таньку Гнедич после лагеря пригрел, в вонючем ватничке – ну, за это ему парой ковшиков кипящей смолы меньше будет.
P . S . “СУММИРУЮЩИЙ”, 2002
(начинающаяся – с голой правды)
«Некоторое время я пробавлялся диссертациями для малограмотных партийцев, изготавливая их, как тогда говорили, «из материала заказчика». Работа была противная, но не сложная; только раз я столкнулся с трудностями – пришлось сочинять две кандидатские на одну и ту же тему: «Критика и самокритика – движущий стимул советского общества». Сложно было написать два раза по-разному; второму заказчику я откровенно признался, в чем мои затруднения, и взял с него большую плату – он безропотно уплатил. Эти прохвосты, став кандидатами общественных наук, быстро поднимались по должностной лестнице; выплатив установленную сумму «негру» (то есть еврею), они немедленно забывали о нем. А бедняга космополит перебивался с хлеба на квас. Замечу в скобках, что раза два бывал на защитах моих подопечных; они ничуть не смущались, отвечая на вопросы оппонентов цитатами из моего текста. Однажды после такой защиты меня даже пригласили на банкет. Из нездорового любопытства я зашел в ресторан «Квисисана», обнаружил там десятка два пьяных жлобов и убежал подальше от греха: боялся, выпив, проговориться.
О Татьяне Петровне* Гнедич.
Когда аплодисменты стихли, женский голос крикнул: «Автора!». В другом конце зала раздался смех. Нетрудно было догадаться, почему засмеялись: шел «Дон Жуан» Байрона. Публика, однако, поняла смысл возгласа, и другие поддержали: «Автора!». Николай Павлович Акимов, вышедший на сцену со своими актерами, еще раз пожал руку Воропаеву, который играл заглавного героя, и шагнул вперед, к рампе; ему навстречу поднялась женщина в длинном черном платье, похожем на монашеское одеяние. Она сидела в первом ряду и теперь, повинуясь жесту Акимова, присоединилась к нему на подмостках. Сутулая, безнадежно усталая, она смущенно глядела куда-то в сторону. Аплодисменты усилились, несколько зрителей встали, вслед поднялся и весь партер – хлопали стоя. Вдруг мгновенно воцарилась тишина: зал увидел, как женщина в черном, покачнувшись, стала опускаться, – если бы Акимов не подхватил ее, она бы упала. Ее унесли – это был сердечный приступ.
Татьяна Григорьевна Гнедич, праправнучатая племянница переводчика «Илиады», училась в начале тридцатых годов в аспирантуре филологического факультета Ленинградского университета; занималась она английской литературой семнадцатого века. Время было трудное: то и дело происходили чистки. Татьяна Гнедич, увлеченная творчеством елизаветинских поэтов, ничего не замечала вокруг. Ее, однако, вернули к реальности на каком-то собрании, обвинив в том, что она скрывает свое дворянское происхождение. На собрании ее, конечно, не было, но, узнав о нем она громко выразила недоумение: могла ли она скрыть свое дворянство? Ведь ее фамилия Гнедич; с допушкинских времен известно, что Гнедичи – дворяне старинного рода. Тогда ее исключили из университета за то, что она «кичилась дворянским происхождением». Татьяна Гнедич где-то сумела доказать, что два таких обвинения гасили друг друга – она не скрывала и не кичилась; ее восстановили.
Т.Г.Гнедич арестовали 27 декабря 1944 года: она сама на себя донесла. То, что она рассказывала, малоправдоподобно (Татьяна Григорьевна, кстати, любила и пофантазировать), однако, могло быть следствием своеобразного военного психоза. По ее словам, она, в то время кандидат партии (в Разведуправлении Балтфлота, куда ее мобилизовали, это было необходимым условием), вернула в партийный комитет свою кандидатскую карточку, заявив, что не имеет морального права на партийность после того, что она совершила. Ее арестовали; следователи добивались признания, что она имела в виду? Ее объяснениям они не верили (я бы тоже не поверил, если бы не знал, что в ней было что-то от юродивой). Суть объяснений сводилась к следующему: по заказу советского радио, вещавшего на союзников перед открытием Второго фронта, она перевела поэму Веры Инбер «Пулковский меридиан» английскими октавами. Некий сотрудничавший с Разведуправлением английский моряк, прикомандированный к ней в качестве консультанта, якобы сказал: «Вот бы Вам поработать у нас – как много Вы могли бы сделать для русско-британских культурных связей!». Его слова произвели впечатление, идея поездки в Великобританию засела в ее сознании, она сочла ее предательством – и возвратила кандидатскую карточку. И хотя никаких других грехов за ней не числилось, Гнедич судили и приговорили к десяти годам исправительно-трудовых лагерей по обвинению в «измене советской родине».
После суда она сидела во внутренней тюрьме ГБ на Шпалерной, в общей камер и ожидала отправки в лагерь. Однажды ее вызвал к себе последний из ее следователей и спросил: «Почему Вы не пользуетесь библиотекой? У нас много книг, Вы имеете право. ». Гнедич ответила: «Я занята, мне некогда». – «Некогда? – переспросил он, не слишком, впрочем, удивляясь (он уже понимал, что его подопечная отличается, мягко говоря, странностями). Чем же Вы так заняты?». – «Перевожу, – и уточнила, – поэму Байрона». Следователь оказался грамотным: он знал, что такое «Дон Жуан». «У Вас есть книга?» – спросил он. Гнедич ответила: «Я перевожу наизусть». Он удивился еще больше. «Как же Вы запоминаете окончательный вариант?» – спросил он, проявив неожиданное понимание сути дела. «Вы правы, – сказала Гнедич, – это и есть самое трудное. Если бы я смогла записать то, что уже сделала. К тому же я подхожу к концу. Больше не помню».
Следователь собирался домой. Он дал Гнедич листок бумаги и сказал: «Напишите, что Вы перевели, – завтра погляжу». Она не решилась попросить побольше бумаги и села писать. Когда он утром вернулся в свой кабинет, Гнедич еще писала. Рядом с ней сидел разъяренный конвоир. Следователь посмотрел: листок с шапкой «Показания обвиняемого» был заполнен с обеих сторон мельчайшими квадратиками строф, которые и в лупу нельзя было прочесть. «Читайте вслух!» – распорядился он. Это была девятая песнь – путешествие Дон Жуана в Россию. Следователь долго слушал. По временам смеялся, не верил ушам; в какой-то момент он прервал чтение: «да Вам за это надо дать Сталинскую премию!» – других критериев у него не было. Гнедич горестно пошутила в ответ: «Ее Вы мне уже дали».
«Могу ли я чем-нибудь Вам помочь?» – спросил следователь. «Вы можете – только Вы!» – ответила Гнедич. Ей нужны: книга Байрона, англо-русский словарь, бумага, карандаш; ну и, конечно, одиночная камера. Через несколько дней он подыскал для нее камеру чуть посветлее других; туда принесли стол и то, что она просила.
В этой камере Татьяна Григорьевна провела два года. В лагере, куда ее отправили по этапу, она провела – от звонка до звонка – оставшиеся восемь лет. С рукописью «Дон Жуана» она не расставалась. »
(Мемуары Ефима Эткинда, под рубрикой «Еврейские мемуары» (не моей!), в: //jewishmagazine.spb.ru/number_22/memuar_5.htm)
ноги у неё опухли, потому что этот (или другой) добрый следователь – морозил её босиком на цементном полу
а зэчки – отбирали хлебную пайку и кидали её в сортир (выгребала, плакала и ела)
об этих мелочах проф. эткинд не распространяется
Прим. (*): вообще-то, она – григорьевна (как и в тексте), я и не заметил – жена заметила
возможно, еврейский журнал – определил её в сёстры, ефим григорьичу
Источник