Дело художника рождает радость
Константин Ваншенкин
Неизвестный художник .
Неизвестный художник давнишнего века —
Может, был он известен, но в узком кругу —
Написал на холстине портрет человека
Показать полностью.
Так, что глаз от него оторвать не могу.
Краска лупится, трещинки как паутина.
Реставратор, волнуясь, трясет головой.
Но живет и поет о бессмертье картина,
Потому что написана кистью живой.
И рождается отзвук в сердцах и на лицах,
Потому что и замысел в сердце рожден.
Неизвестный — в каталогах всех и в таблицах
Меж другими, известными, значится он.
Я стою, пораженный искусством чудесным,
Чей в веках сохранился отчетливый след.
Я бы только мечтал стать таким Неизвестным
Где-нибудь через триста-четыреста лет.
Вижу это лицо — губы, сжатые плотно,
Утомленный и все понимающий взгляд…
Пусть живут мастеров Неизвестных полотна,
Как светильники в честь Неизвестных солдат.
Татьяна Лаврова — Словно волшебнику радужной сказки .
Словно волшебнику радужной сказки,
Бог дал Художнику кисти и краски,
Чудо – палитру, мольберт и холстину,
Чтоб сотворил он такую картину,
Показать полностью.
Где будут горы, восход и закаты,
Синее море и злые пираты,
Желтый песок, белоснежные льдины…
Все, что в душе – то на этой картине.
Молча, Художник стоит у мольберта,
Кисти мелькают, как птицы под ветром.
Лучик от солнца и брызги прибоя,
Горсть янтаря, что прибило волною,
Гроздья рябины, как капельки крови,
Зелень травы, хмурость тучи над морем,
Нежность любимой, улыбку ребенка –
Все написал своей кисточкой тонкой.
В это творенье вложил он всю душу,
Сердце свое беспокойное слушал.
Глянул Всевышний, слегка удивился –
На полотне целый мир уместился!
Знание всех смежных областей искусства — поэзии, живописи, архитектуры, скульптуры и музыки — необыкновенно обогащает внутренний мир прозаика и придает особую выразительность его прозе. Последняя наполняется светом и красками живописи, емкостью и свежестью слов, свойственными поэзии, соразмерностью архитектуры, выпуклостью и ясностью линий скульптуры и ритмом и мелодичностью музыки.
Показать полностью. Всё это — добавочные богатства прозы, как бы ее дополнительные цвета. Знание органически связано с человеческим воображением. Этот на первый взгляд парадоксальный закон можно выразить так: сила воображения увеличивается по мере роста познаний. И еще: одна из основ писательства — хорошая память.
Ощущение жизни как непрерывной новизны — вот та плодородная почва, на которой расцветает и созревает искусство. Нужно дать свободу своему внутреннему миру, открыть для него все шлюзы и вдруг с изумлением увидеть, что в твоем сознании заключено гораздо больше мыслей, чувств и поэтической силы, чем ты предполагал.
Тот, кто лишен чувства печали, так же жалок, как человек, не знающий, что такое радость или потерявший ощущение смешного. Выпадение хотя бы одного из этих свойств свидетельствует о непоправимой духовной ограниченности. А вообще дело художника — рождать радость.
ЮЛИЯ ВИХАРЕВА
Вот свет. Вот снег. Вот облака.
Вот небеса пронзают ели.
Держа палитру с акварелью,
Колдует мастера рука.
Показать полностью.
А тут избушка в три окна.
А там заснеженные горы.
За покосившимся забором
Фигура женская видна.
В забытом богом уголке
Стоит одна под снегопадом.
И никого с бедняжкой рядом –
Лишь лес да горы вдалеке.
Вдруг кисть застыла над холстом.
Вдруг кисть застыла на мгновенье:
Эскиз хорош, но тем не менее
Чего-то нет в его простом
Сюжете из полутонов.
Да, не хватает в нём чего-то! —
Как в песне самой яркой ноты,
Как в книге самых нужных слов.
Рука, приняв души совет,
Макнула кончик кисти в краску,
С особым трепетом и лаской
Дорисовав в окошках свет.
И на снегу от санок след,
А дальше – кошку на заборе…
И рядом с той фигурой вскоре
Мужской, высокий силуэт.
Закончив рисовать, рука
Сложила тюбики в коробку.
И подписав картину робко,
Вздохнул художник: всё, пока…
Мольберт поставил у окна,
Прошаркал в кухню еле-еле…
А вслед ему с холста смотрели
ОН и, конечно же, ОНА.
И оглянись старик назад,
Узрел бы он, как свет в окошках
Сиял всё радостней. И кошка
Довольно щурила глаза.
Источник
Паустовский о жизни и творчестве. 2
Берегите любовь, как драгоценнейшую вещь. Один раз плохо обойдетесь с любовью, так и последующая будет у вас обязательно с изъяном.
Богатство ассоциаций говорит о богатстве внутреннего мира писателя.
В истинном писательском призвании совершенное нет тех качеств, какие ему приписывают дешевые скептики, — ни личного пафоса, ни напыщенного сознания писателем своей исключительной роли.
В любой области человеческого знания заключается бездна поэзии.
Вдохновение входит в нас, как сияющее летнее утро, только что сбросившее туманы тихой ночи, забрызганное росой, с зарослями влажной листвы. Оно осторожно дышит нам в лицо своей целебной прохладой. Вдохновение — как первая любовь, когда сердце громко стучит в предчувствии удивительных встреч, невообразимо прекрасных глаз, улыбок и недомолвок.
Вдохновение — как первая любовь, когда сердце громко стучит в предчувствии удивительных встреч, невообразимо прекрасных глаз, улыбок и недомолвок.
Вдохновение — это строгое рабочее состояние человека.
Воображение, рожденное жизнью, в свою очередь получает иной раз власть и над жизнью.
Гений настолько внутренне богат, что любая тема, любая мысль, случай или предмет вызывают у него неиссякаемый поток ассоциаций.
Глубочайшим образом люблю природу, силу человеческого духа и настоящую человеческую мечту. А она никогда не бывает крикливой… Никогда! Чем больше ее любишь, тем глубже прячешь в сердце, тем сильнее ее бережешь.
Голос совести и вера в будущее не позволяют подлинному писателю прожить на земле, как пустоцвет, и не передать людям с полной щедростью всего огромного разнообразия мыслей и чувств, наполняющих его самого.
Дело писателя состоит в том, чтобы передать или, как говорится, донести свои ассоциации до читателя и вызвать у него подобные же ассоциации.
Дело художника — противостоять страданию всеми силами, всем своим талантом.
Дело художника — рождать радость.
Если отнять у человека способность мечтать, то отпадет одна из самых мощных побудительных причин, рождающих культуру, искусство, науку и желание борьбы во имя прекрасного будущего.
Замысел, так же как молния, возникает в сознании человека, насыщенном мыслями, чувствами и заметками памяти. Накапливается все этого исподволь, медленно, пока не доходит до той степени напряжения, которое требует неизбежного разряда. Тогда весь этот сжатый и еще несколько хаотический мир рождает молнию — замысел.
Знание всех смежных областей искусства — поэзии, живописи, архитектуры, скульптуры и музыки — необыкновенно обогащает внутренний мир прозаика и придает особую выразительность его прозе. Последняя наполняется светом и красками живописи, емкостью и свежестью слов, свойственными поэзии, соразмерностью архитектуры, выпуклостью и ясностью линий скульптуры и ритмом и мелодичностью музыки. Все это добавочные богатства прозы, как бы ее дополнительные цвета.
Знание органически связано с человеческим воображением. Этот на первый взгляд парадоксальный закон можно выразить так: сила воображения увеличивается по мере роста познаний.
Истинное счастье – прежде всего удел знающих, а не невежд. Невежество делает человека равнодушным к миру, а равнодушие растет медленно, но необратимо…
Каждая минута, каждое брошенное невзначай слово и взгляд, каждая глубокая или шутливая мысль, каждое незаметное движение человеческого сердца, так же как и летучий пух тополя или огонь звезды в ночной луже, — все это крупинки золотой пыли.
Каждый человек хотя бы и несколько раз за свою жизнь, но пережил состояние вдохновения — душевного подъема, свежести, живого восприятия действительности, полноты мысли и сознания своей творческой силы.
Мы, литераторы, извлекаем их десятилетиями, эти миллионы песчинок, собираем незаметно для самих себя, превращаем в сплав и потом выковываем из этого сплава свою «золотую розу» — повесть, роман или поэму.
Мы должны быть владетелями искусства всех времен и всех стран.
Мы до сих пор пренебрегаем красотой природы и не знаем всей силы ее культурного и морального воздействия на человека…
Наше творчество предназначается для того, чтобы красота земли, призыв к борьбе за счастье, радость и свободу, широта человеческого сердца и сила разума преобладали над тьмой и сверкали, как незаходящее солнце.
Не будем говорить о любви, потому что мы до сих пор не знаем, что это такое.
Невежество делает человека равнодушным к миру, а равнодушие растет медленно, но необратимо, как раковая опухоль.
Нет великих и малых дел, если человек всем сердцем стремится к великому и справедливому, ибо в этом случае все дела имеют великие вес и последствия.
Нет в мире ничего более счастливого, чем согласие между близкими людьми, и ничего страшнее умирающей любви, — никем из любящих не заслуженной, необъяснимой.
Ожидание счастливых дней бывает иногда гораздо лучше этих самых дней.
Ощущение жизни как непрерывной новизны — вот та плодородная почва, на которой расцветает и созревает искусство.
Поэзия обладает одним удивительным свойством. Она возвращает слову его первоначальную, девственную свежесть. Самые стертые, до конца «выговоренные» нами слова, начисто потерявшие для нас свои образные качества, живущие только как словесная скорлупа, в поэзии начинают сверкать, звенеть, благоухать!
Поэтическое восприятие жизни, всего окружающего нас — величайший дар, доставшийся нам от поры детства. Если человек не растеряет этот дар на протяжении долгих трезвых лет, то он поэт или писатель.
Самое сильное сожаление вызывает у нас чрезмерная и ничем не оправданная стремительность времени. Не успеешь опомниться, как уже блекнет молодость и тускнеют глаза. А между тем ты еще не увидел и сотой доли того очарования, какое жизнь разбросала вокруг.
Сердце, воображение и разум — вот та среда, где зарождается то, что мы называем культурой.
Стертость и бесцветность прозы часто бывают следствием холодной крови писателя, грозным признаком его омертвления. Но иногда это просто неумение, свидетельствующее о недостатке культуры.
Тот, кто лишен чувства печали, так же жалок, как человек, не знающий, что такое радость, или потерявший ощущение смешного. Выпадение хотя бы одного из этих свойств свидетельствует о непоправимой духовной ограниченности.
У любви тысячи аспектов, и в каждом из них — свой свет, своя печаль, свое счастье и свое благоухание.
Тот не писатель, кто не прибавил к зрению человека хоть немного зоркости.
. У любви тысячи аспектов, и в каждом из них — свой свет, своя печаль, свое счастье и свое благоухание.
Человек должен быть умен, прост, справедлив, смел и добр. Только тогда он имеет право носить это высокое звание — Человек.
Чем прозрачнее воздух, тем ярче солнечный свет. Чем прозрачнее проза, тем совершеннее ее красота и тем сильнее она отзывается в человеческом сердце.
Источник
Дело художника рождает радость
Моему преданному другу Татьяне Алексеевне Паустовской
Литература изъята из законов тления. Она одна не признает смерти.
Всегда следует стремиться к прекрасному.
Многое в этой работе выражено отрывочно и, быть может, недостаточно ясно.
Многое будет признано спорным.
Книга эта не является ни теоретическим исследованием, ни тем более руководством. Это просто заметки о моем понимании писательства и моем опыте.
Важные вопросы идейного обоснования нашей писательской работы не затронуты в книге, так как в этой области у нас нет сколько-нибудь значительных разногласий. Героическое и воспитательное значение литературы ясно для всех.
В этой книге я рассказал пока лишь то немногое, что успел рассказать.
Но если мне хотя бы в малой доле удалось передать читателю представление о прекрасной сущности писательского труда, то я буду считать, что выполнил свой долг перед литературой.
Не могу припомнить, как я узнал эту историю о парижском мусорщике Жанне Шамете. Шамет зарабатывал на существование тем, что прибирал мастерские ремесленников в своем квартале.
Жил Шамет в лачуге на окраине города. Конечно, можно было бы обстоятельно описать эту окраину и тем самым увести читателя в сторону от основной нити рассказа. Но, пожалуй, стоит только упомянуть, что до сих пор в предместьях Парижа сохранились старые крепостные валы. В то время, когда происходило действие этого рассказа, валы были еще покрыты зарослями жимолости и боярышника и в них гнездились птицы.
Лачуга мусорщика приткнулась к подножию северного крепостного вала, рядом с домишками жестянщиков, сапожников, собирателей окурков и нищих.
Если бы Мопассан заинтересовался жизнью обитателей этих лачуг, то, пожалуй, написал бы еще несколько превосходных рассказов. Может быть, они прибавили бы новые лавры к его устоявшейся славе.
К сожалению, никто из посторонних не заглядывал в эти места, кроме сыщиков. Да и те появлялись только в тех случаях, когда разыскивали краденые вещи.
Судя по тому, что соседи прозвали Шамета «Дятлом», надо думать, что он был худ, остронос и из-под шляпы у него всегда торчал клок волос, похожий на хохол птицы.
Когда-то Жан Шамет знал лучшие дни. Он служил солдатом в армии «Маленького Наполеона» во время мексиканской войны.
Шамету повезло. В Вера-Крус он заболел тяжелой лихорадкой. Больного солдата, не побывавшего еще ни в одной настоящей перестрелке, отправили обратно на родину. Полковой командир воспользовался этим и поручил Шамету отвезти во Францию свою дочь Сюзанну – девочку восьми лет.
Командир был вдовцом и потому вынужден был всюду возить девочку с собой. Но на этот раз он решил расстаться с дочерью и отправить ее к сестре в Руан. Климат Мексики был убийственным для европейских детей. К тому же беспорядочная партизанская война создавала много внезапных опасностей.
Во время возвращения Шамета во Францию над Атлантическим океаном дымилась жара. Девочка все время молчала. Даже на рыб, вылетавших из маслянистой воды, она смотрела не улыбаясь.
Шамет, как мог, заботился о Сюзанне. Он понимал, конечно, что она ждет от него не только заботы, но и ласки. А что он мог придумать ласкового, солдат колониального полка? Чем он мог занять ее? Игрой в кости? Или грубыми казарменными песенками?
Но все же долго отмалчиваться было нельзя. Шамет все чаще ловил на себе недоумевающий взгляд девочки. Тогда он наконец решился и начал нескладно рассказывать ей свою жизнь, вспоминая до мельчайших подробностей рыбачий поселок на берегу Ла-Манша, сыпучие пески, лужи после отлива, сельскую часовню с треснувшим колоколом, свою мать, лечившую соседей от изжоги.
В этих воспоминаниях Шамет не мог найти ничего такого, чтобы развеселить Сюзанну. Но девочка, к его удивлению, слушала эти рассказы с жадностью и даже заставляла повторять их, требуя все новых подробностей.
Шамет напрягал память и выуживал из нее эти подробности, пока в конце концов не потерял уверенность в том, что они действительно существовали. Это были уже не воспоминания, а слабые их тени. Они таяли, как клочья тумана. Шамет, правда, никогда не предполагал, что ему понадобится возобновлять в памяти это давно ушедшее время своей жизни.
Однажды возникло смутное воспоминание о золотой розе. Не то Шамет видел эту выкованную из почернелого золота грубую розу, подвешенную к распятью в доме старой рыбачки, не то он слышал рассказы об этой розе от окружающих.
Нет, пожалуй, он однажды даже видел эту розу и запомнил, как она поблескивала, хотя за окнами не было солнца и мрачный шторм шумел над проливом. Чем дальше, тем яснее Шамет вспоминал этот блеск – несколько ярких огоньков под низким потолком.
Все в поселке удивлялись, что старуха не продает свою драгоценность. Она могла бы выручить за нее большие деньги. Одна только мать Шамета уверяла, что продавать золотую розу – грех, потому что ее подарил старухе «на счастье» возлюбленный, когда старуха, тогда еще смешливая девушка, работала на сардинной фабрике в Одьерне.
– Таких золотых роз мало на свете, – говорила мать Шамета. – Но все, у кого они завелись в доме, обязательно будут счастливыми. И не только они, но и каждый, кто притронется к этой розе.
Мальчик с нетерпением ждал, когда же старуха сделается счастливой. Но никаких признаков счастья не было и в помине. Дом старухи трясся от ветра, а по вечерам в нем не зажигали огня.
Так Шамет и уехал из поселка, не дождавшись перемены в старухиной судьбе. Только год спустя знакомый кочегар с почтового парохода в Гавре рассказал ему, что к старухе неожиданно приехал из Парижа сын-художник – бородатый, веселый и чудной. Лачугу с тех пор было уже не узнать. Она наполнилась шумом и достатком. Художники, говорят, получают большие деньги за свою мазню.
Однажды, когда Шамет, сидя на палубе, расчесывал Сюзанне своим железным гребнем перепутанные ветром волосы, она спросила:
– Жан, а мне кто-нибудь подарит золотую розу?
– Все может быть, – ответил Шамет. – Найдется и для тебя, Сузи, какой-нибудь чудак. У нас в роте был один тощий солдат. Ему чертовски везло. Он нашел на поле сражения сломанную золотую челюсть. Мы пропили ее всей ротой. Это во время аннамитской войны. Пьяные артиллеристы выстрелили для забавы из мортиры, снаряд попал в жерло потухшего вулкана, там взорвался, и от неожиданности вулкан начал пыхтеть и извергаться. Черт его знает, как его звали, этот вулкан! Кажется, Крака-Така. Извержение было что надо! Погибло сорок мирных туземцев. Подумать только, что из-за какой-то челюсти пропало столько людей! Потом оказалось, что челюсть эту потерял наш полковник. Дело, конечно, замяли, – престиж армии выше всего. Но мы здорово нализались тогда.
– Где же это случилось? – спросила с сомнением Сузи.
– Я же тебе сказал – в Аннаме. В Индокитае. Там океан горит огнем, как ад, а медузы похожи на кружевные юбочки балерины. И там такая сырость, что за одну ночь в наших сапогах вырастали шампиньоны! Пусть меня повесят, если я вру!
До этого случая Шамет слышал много солдатского вранья, но сам никогда не врал. Не потому, что он этого не умел, а просто не было надобности. Сейчас же он считал святой обязанностью развлекать Сюзанну.
Шамет привез девочку в Руан и сдал с рук на руки высокой женщине с поджатыми желтыми губами – тетке Сюзанны. Старуха была вся в черном стеклярусе и сверкала, как цирковая змея.
Девочка, увидев ее, крепко прижалась к Шамету, к его выгоревшей шинели.
– Ничего! – шепотом сказал Шамет и подтолкнул Сюзанну в плечо. – Мы, рядовые, тоже не выбираем себе ротных начальников. Терпи, Сузи, солдатка!
Источник