Чувствуешь не кто не отнимет тебя

«Я просила Господа, чтобы Он присмотрел за мной — больше просто некому» Личная история автора фильма про святого Нектария Эгинского

Приблизительное время чтения: 9 мин.

В октябре на экраны выходит фильм «Человек Божий», снятый Еленой Попович, американским режиссером сербского происхождения. Сейчас герой этого фильма, митрополит Пентапольский и Эгинский Нектарий, — один из самых почитаемых в Греции святых. А сто лет назад его единоверцы сделали все, чтобы жизнь его стала невыносимой. Как история страданий святителя Нектария превратилась в сюжет для фильма? И чем она важна для нас? Рассказывает Елена Попович.

Писать сценарии для фильмов я взялась году в 2000-м. Я жила тогда в Лос-Анджелесе и посещала школу актерского мастерства. Вера уже играла в моей жизни важную роль, я читала книги о святых, и они вдохновляли меня, как и всякого, кто делает первые шаги в Церкви. Но я даже не задумывалась о том, чтобы самой снять фильм о святом. До тех пор, пока в 2011 году не скончался мой отец.

Его смерть оказалась для меня очень тяжким испытанием. В последние девять лет его жизни мы не виделись, и даже приехать на его похороны в Белград я не смогла: моя грин-карта в США еще не была готова, и если бы я уехала, то уже не могла бы вернуться обратно к мужу и детям. Только год спустя я получила возможность приехать в Белград, чтобы почтить память папы в день его кончины. И там, в книжной лавке монастыря неподалеку от отцовского дома, я увидела книгу о святителе Нектарии.

Слышать о нем мне доводилось и прежде, а вот читать — никогда. И я купила эту книгу, чтобы скоротать обратный путь до Лос-Анджелеса. Но когда я начала читать, у меня возникло труднообъяснимое чувство, будто эта история написана в моей собственной душе. В жизни святителя Нектария оказалось необыкновенно много общего с жизнью моего папы.

Мой отец был необычный человек. Правда, он не был религиозен (и мы не раз спорили с ним о вере), но он был человеком добродетельным, и его тоже преследовали — абсолютно безосновательно. Он категорически не желал делать то, что считал неэтичным и безнравственным, и за это был уволен с работы — нашлось целых шесть лжесвидетелей, которые его оклеветали… И это было одной из причин, почему я уехала из Сербии. Я чувствовала, что, живи мы где-нибудь в другом месте, моего отца — за его обширные познания и порядочность — ожидали бы вовсе не гонения, а уважение и почет.

Вот это неожиданное совпадение жизненных путей моего отца и святителя Нектария, которого и государственные, и церковные власти гнали именно за его праведность, за то, что он жил Евангелием Христовым, — и вдохновило меня снять такой фильм. Мне хотелось сделать картину о человеке, которого преследовали со всей жестокостью, но который, несмотря на это, всю жизнь крепко держался за веру и ни разу не сдался, что бы с ним ни происходило.

Есть еще один момент, который делает историю святителя Нектария очень близкой мне лично: уехав из дома в чужую страну, я в 16–17 лет осталась практически ни с чем. Мне случалось днями не выходить из комнаты студенческого общежития на Манхэттэне, бывало нечего есть и совсем не на кого опереться. И тогда я шла в церковь и просила Господа, чтобы Он присмотрел за мной, потому что больше просто некому.

И было абсолютно реальное ощущение, что у меня есть Отец, который заботится обо мне и с которым я могу общаться. Я чувствовала это, несмотря на то, что еще не была крещена. И если посмотреть мои дневники тех лет — в каждой записи я обращалась к Богу, каждая страница адресована Христу и исполнена благодарности за Его заботу обо мне! В фильме есть сцена — для меня очень личная, — когда святитель Нектарий сидит один у себя в комнате в раздумьях: что же такое произошло? Что он сделал не так? Почему никто не хочет с ним разговаривать? Точь-в-точь как я, когда сидела, запершись, в своей студенческой комнатке. Это ощущение я хорошо помню. И когда мы снимали эту сцену, я начала с того, что вытолкала всех из комнаты, подошла к актеру, игравшему Нектария, и стала ему рассказывать… Нет, не как играть роль (я никогда не учу актеров, как им играть). А что чувствует человек в таком вот бездомном положении.

Я надеюсь, эта сцена вышла сильной, потому что она — настоящая, она выражает нечто такое, что я испытала сама. Никогда у меня не было более близкой встречи с Богом, чем когда мне было нечего есть и не к кому обратиться. И как бы я хотела вновь почувствовать то, что чувствовала в то время! Я знаю, как такие моменты тебя приподнимают над землей. Слава Богу, моя вера оказалась достаточно прочной! Я знала, что, обратившись к Богу, всегда буду чувствовать присутствие Того, Кто дает мне столько любви и уверенности — и у меня никогда не возникнет даже тени страха. Обычно я испытывала это, когда было особенно трудно. Комфорт разрушает возможность встречи с Богом. Молитва становится гораздо более сильной, когда твое сердце разбито, когда ты страдаешь, когда ты несчастен. Это невозможно объяснить и нет смысла обсуждать — ты просто ясно чувствуешь это, знаешь это, вот и все.

Много лет спустя я пришла в Церковь, и эти ощущения повторились снова, когда я впервые причастилась Святых Тайн. Я смеялась и плакала одновременно, люди даже решили, что я пьяна — при том что я ни разу в жизни не злоупотребила алкоголем. А я, помню, подумала: ага, вот оно, то самое! Если однажды вам довелось испытать радость посреди самой темной ночи, посреди самых больших трудностей — вы крепко ухватитесь за эту радость и постараетесь ее удержать. Людям, у которых не было такого опыта, этого не понять.

Нектарий Эгинский

Митрополит Пентапольский Нектарий (в миру Анастасиос Кефалáс, 1846–1920) был епископом Александрийской Православной Церкви и духовным чадом ее Патриарха Софрония. К 1890 году его авторитет в Египте был огромен, он считался одним из вероятных претендентов на патриаршую кафедру. Но его оклеветали и выслали в Афины с издевательской формулировкой: «не ужившийся в египетском климате».

Много месяцев митрополит Нектарий жил в нищете: его нигде не брали на работу, пока наконец он не нанялся проповедником на греческом острове Эвбея. В 1894–1908 годах он руководил в Афинах Ризарийской богословской школой, а в последние годы жил в основанном им Свято-Троицком женском монастыре на острове Эгина. И всюду терпел притеснения и от государственных властей, и от церковных чиновников.

А после кончины тело святителя Нектария замироточило и более двадцати лет оставалось нетленным. В 1961 году он был прославлен Константинопольской Церковью в лике святых, а в конце 1990-х реабилитирован Александрийской Церковью, синод которой признал несправедливость действий церковных чиновников в отношении святителя и посмертно попросил у него прощения.

Современный мир вообще плохо представляет себе, в чем ценность веры. Мы так часто видим попытки изгнать из жизни все, что связано с ней. Но реально эти люди гонят любовь, уничтожают единственную возможность жить в этом мире в радости! И что они предлагают взамен? Какие-то таблетки, которые мне полагается проглотить и притвориться, будто я счастлива. Нет, я нашла подлинное счастье. Это счастье — со Христом. И никто его не отнимет.

Возможно, моим учителем в духовном плане оказался Достоевский, которого я читала безостановочно всю свою юность. И вот чем он, как мне кажется, велик: Достоевский описал все безобразие этого мира, все трудности нашей жизни, всю бессмысленность смерти и страдания — но благодаря тому, что он имел крепкую, лично испытанную веру во Христа, он оказался в состоянии пролить на этот мир свет. И это как раз то, что являет собой святитель Нектарий, чему он может нас научить. История жизни святителя в этом мире, где все страдают, способна дать нам надежду. У каждого из нас какие-то трудности, все мы ищем путь впотьмах, и жизнь многих людей куда более тяжелая, чем наша с вами. Мой фильм — для них, для тех, кто пытается найти в этой жизни какой-то смысл, понять, почему в ней происходят вещи, причиняющие такую сильную боль.

Не случайно в финале фильма возникает предчувствие воскресения. Парализованный человек, умирающий в госпитале рядом со святителем Нектарием, после того, как тот отходит к Господу, вдруг начинает двигаться. Этот случай можно назвать чудом, но это реальная история, в Греции ее знают все. Она произошла в 1920 году, сохранилась даже комната, где все это случилось. И это — символ воскресения: все будет в конце концов хорошо.

И последнее: почему я думаю, что история святителя Нектария так важна сегодня. Мы живем в мире, где все смотрят новости, где у СМИ, у телевидения огромное влияние. И что же делают люди на телеэкране? Тычут друг в друга пальцами и твердят: «Я прав, а ты — нет». Дело дошло уже до того (и даже в том местечке в США, где я живу), что люди начинают ненавидеть друг друга по самым тривиальным причинам. Если ты поддерживаешь другую политическую партию — тебя немедля записывают во враги. Если ты против вакцинации (или, наоборот, «за», главное — не согласен со мной) — ты враг. Малейшее отклонение твоей точки зрения от моей сразу делает тебя моим врагом. И поводом может стать все что угодно. Эти разделение и ненависть постоянно растут, и никому никогда нет прощения. Мы дошли до очень опасного состояния, которое может обернуться самыми разрушительными последствиями. И вот поэтому я хочу показать пример человека, который вне зависимости от того, что с ним случалось и какие у него возникали проблемы, умел прощать и любить.

Кадры со съемок фильма предоставлены Еленой Попович. Портрет Елены Попович: Katerina Papoutsi

Источник

Никто не отнимет тебя

Публикация: 08.12.2019 — 14.02.2021

Аннотация к книге «Никто не отнимет тебя «

Пытаясь заполучить обманом книгу рецептов , Шория Кханна потерял своё сердце.

2 фанфика по индийскому сериалу Жизнь Мехек

7 комментариев

Авторизуйтесь, чтобы оставлять комментарии

Спасибо, очень понравилось)

Спасибо за фанфик, пришла за ним из ВК:) жаль что там удалили:(

Залина, Я тожееее))

Автору спасибо за классную историю!

Спасибо за историю! Вдохновения автору!

Хорошая работа! Лёгкая и ненавязчивая история с полюбившимися всем героями) Продолжайте в том же духе!

Удаление комментария

Вы действительно хотите удалить сообщение ?
Комментарий будет удален безвозвратно.

Блокировка комментирования

Вы дейтсвительно хотите запретить возможность комментировать ?

Подтверждение использования Cookies

На сайте Литнет используются файлы cookie. Cookie обеспечивают правильную работу сайта и предоставляют вам больше возможностей при его использовании. Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie.

Информация

Мы в соц.сетях:

18+ Внимание! Сайт может содержать материалы, не предназначенные для просмотра лицами, не достигшими 18 лет!

Источник

LiveInternetLiveInternet

—Метки

—Рубрики

—Музыка

—Подписка по e-mail

—Поиск по дневнику

Любимые философские стихи. Владимир Леви.

Суббота, 21 Февраля 2009 г. 19:27 + в цитатник

* * *
Любовь измеряется мерой прощения,
привязанность — болью прощания,
а ненависть — силой того отвращения,
с которым ты помнишь свои обещания.

И тою же мерой, с припадками ревности,
тебя обгрызают, как рыбы-пираньи,
друзья и заботы, источники нервности,
и все-то ты знаешь заранее.

Кошмар возрастает в пропорции к сумме
развеявшихся иллюзий.
Ты это предвидел. Ты благоразумен,
ты взгляд своевременно сузил.

Но время взрывается. Новый обычай
родится как частное мнение.
Права человека по сущности — птичьи,
а суть естества — отклонение,

свобода — вот ужас. Проклятье всевышнее
Адаму, а Еве напутствие.
Не с той ли поры, как нагрузка излишняя,
она измеряется мерой отсутствия?

И в липких объятиях сладкой беспечности
напомнит назойливый насморк,
что ценность мгновенья равна Бесконечности,
деленной на жизнь и помноженной на смерть.

Итак — подытожили. Жизнь — возвращение
забытого займа, сиречь — завещание.
Любовь измеряется мерой прощения,
привязанность — болью прощания.

* * *
Всеведенье, я знаю, ты во всех.
Ты переулок мой и дом соседний,
Ты первая слеза и первый смех,
И первая любовь, и взгляд последний.
Разбрызгано, как праздничный огонь,
По искорке на каждую ладонь,
Расколото сызмальства на куски.
По одному на единицу крика,
Ты плачешь и спешишь, как земляника
Засеивать пожарища тоски.
Всеведение. Да, твои осколки
Я нахожу впотьмах на книжной полке.
В кошмарах суеты, в ночном бреду
Своих больных, в заброшенном саду,
В оставленных кострищах, в женских стонах,
В зрачках звериных, в розах озаренных,
В видениях на мраморной стене.
Я отыщу тебя в последнем сне,
В ковчеге тьмы — там твой огонь хранится,
В страницах той книги.

* * *
Ты узнаешь меня на последней строке, мой таинственный Друг.
Все притрутся, приладятся как-то, зацепятся звуком за звук,
Только эта останется на сквозняке,
непристроенной.

* * *
Душа, не умирай. Душа, питайся болью.
Не погибай, насытиться спеша.
Надежда — злейший враг. Гони ее с любовью.
Безумием спасай себя, Душа.

Во взлете весь твой смысл, во взлете — и паренье
над суетой — ты крылья сотворишь
из кожи содранной,
и яд стихотворенья
заменит кровь,
и ты заговоришь.

* * *
Ну, полно. Полноте дурить! Кто Вам сказал, что утро мудро?
Его рассыпанная пудра развеяна по мостовой. И сон,
качая головой, опохмеляться начинает. Еще плывет страна ночная,
еще в глазах обрывки книг из прежних жизней. В этот миг
химеры длят совокупление, амур роняет амулет.
Спешил на светопреставление, украли проездной билет.

* * *
Мне дела нет, что миллионы раз
Картины небосвода повторялись.
Я ухожу за поволоку глаз,
Туда, где карты мира потерялись,
Я ухожу в Тебя, бездонный мир.
В незримые поля под тонкой кожей,
В иное вещество, в другой эфир,
Где все так страшно близко, так похоже,
Что не узнать — ни неба, ни себя —
И сны, как птицы покидают гнезда,
И тайно зреют, взрывами слепя,
Поющие невидимые звезды.
Я ухожу в Тебя — для бытия
В не бывших звуках, я освобождаюсь
Для снов. Твоих — где, может быть, и я,
Не узнанный, в последний раз рождаюсь.

* * *
Оглушенный собственным эхом,
не узнаешь, поди, сколько силы в груди,
то ли ревом ревешь, то ли смехом,
оглушенный собственным эхом,
не заметишь, поди, что трудов посреди
то ли мохом оброс, то ли мехом,
заглушенный собственным эхом,
заглушенный собственным эхом.

* * *
Твой ангел-хранитель ведет себя тихо,
неслышно парит над толпой.
Спеши, торопись утолить свою прихоть,
безумец, ребенок слепой.

Он видит все — как вертится земля,
как небо обручается с рекой,
и будущего минные поля,
и сны твои с потерянной строкой.

За сумраком сумрак, за звездами — звезды,
за жизнью, наверное, смерть,
а сбиться с дороги так просто, так просто,
как в зеркало посмотреть.

* * *
Вкус неба: птица и звезда.
Вкус бытия: звезда и птица
с одной из родственных планет.
Всяк облик поначалу снится,
потом творится. Много лет
душа уламывает тело
отдаться. Медленное дело.
В последний миг придет ответ.
Кто сам себе не удивится,
тому не стоило родиться.
Хоть и под стать велосипед,
Не мускулы вращают спицы,
а превращение примет
в действительность.

* * *
Вдохновение наступает со скоростью смерти.
Вот прямая твоя, протяженностью в жизнь,
сжалась в точку.
Скорость плотнит пространство.
Смерть, пружина пружин, разжимается, чтобы
состоялась судьба
и все твои кривизны исчезли.
И нет тебя,
есть Вдохновение.

* * *
Ночные мотыльки летят и льнут
к настольной лампе. Рай самосожженья.
Они себя расплавят и распнут
во славу неземного притяженья.
Скелеты крыльев, усиков кресты,
спаленных лапок исполох горячий,
пыльца седая — пепел красоты,
и жажда жить, и смерти глаз незрячий.

Смотри, смотри, как пляшет мошкара
в оскале раскаленного кумира.
Ты о гипнозе спрашивал вчера.-
Перед тобой ответ земного мира.

Закрыть окно? Законопатить дом?
Бессмысленно. Гуманность не поможет,
пока Творец не даст нам знать о том,
зачем Он создал мотыльков и мошек,
зачем летят живые существа
на сверхъестественный огонь, который
их губит, и какая голова
придумала конец для всех историй
любви. (Быть может, глядя в бездну бездн,
Создатель над Собой Самим смеется.
Какая милость тем, кому дается
искусство и душевная болезнь. )

Летят, летят. В агонии счастливой
сгорают мотыльки — им умереть
не страшно, а с тобой все справедливо,
не жалуйся, душа должна болеть,
но как?

* * *
Я долго убивал твою любовь. Оставим рифмы фирменным эстетам — не «кровь»,
не «вновь» и даже не «свекровь»; не ядом, не кинжалом, не кастетом.
Нет, я повел себя как дилетант, хотя и знал, что смысла нет ни малости
вязать петлю как карнавальный бант, что лучше сразу придушить из жалости.
Какой резон ребенка закалять, когда он изначально болен смертью? Гуманней
было сразу расстрелять, но я тянул, я вдохновенно медлил и как-то по частям
спускал курок, в позорном малодушии надеясь, что скучный господин по кличке
Рок еще подбросит свежую идею. Но старый скряга под шумок заснул; любовь меж
тем росла как человечек, опустошала верности казну, и казнь сложилась из
сплошных осечек. Звенел курок, и уходила цель; и было неудобно догадаться,
что я веду с самим собой дуэль, что мой противник не желает драться.
Я волновался. Выстрел жил лет пять, закрыв глаза и шевеля губами.
Чему смеешься.
— Рифмы нет опять,
и очередь большая за гробами.

* * *
. и когда придется начать с начала,
возвращайся опять сюда,
отдохни и снова
ищи свой путь,
он уведет тебя к дорогам другим,
и начало трудно будет припомнить,
снова заблудишься и опять
придется начать с начала, и снова
придешь сюда.
Места эти будут другими,
но ты их узнаешь.

* * *
Залив.
А может быть, река.
Не знаю.
Были облака.
Их больше нет.
Горит заря.
Но где-то там,
а здесь — не знаю,
от куда свет,
благодаря
какому чуду.

. Вспоминаю:
он светит сам,
но он обязан
и жемчугу своим экстазом,
и изумруду.

Здесь я был
тому назад всего лишь Вечность.

Я плыл,
я видел оконечность
полувоздушной суши — мыс,
себя теряющий, как мысль,
и эти скалы — их оскалы
прикрыл покладистый песок,
а где не вышло, как лекалы,
лишайник лег наискосок.

* * *
Доверчивость живая. Смерть и жалость
влекут меня к тебе и тайный звук.
Те девять нот, которыми рождалась
Вселенная на кладбище наук.
Ты родилась, когда предвечный Логос
распался, рухнул, сам себя поправ.
Ткань истины, как ветошь распоролась,
и сонмище изнанок,грязных правд
закорчилась в потугах самозванства.
Рассыпались начала и концы,
раскрылись пасти Время и Пространство,
две мнимость, уроды-близнецы.
Миг нулевой космического цикла:
смерть Знака и зачатье Вещества.
Но раньше ты, Доверчивость, возникла —
крик Истины о том, что не права.
Живая кровь в сосудах мирозданья,
ты и творишь Любовь с тех самых пор,
как застонало первое страданье
в ответ на первый смертный приговор.

* * *
Мы сами выбираем образ смерти.
Свою тропинку и обрыв следа —
проносим в запечатанном конверте,
а вскрытие покажет, как всегда.
Толкая нас на риск и самовольство
прохладный господин по кличке Рок
использует и веру, и геройство,
как искушенный карточный игрок.
Он ни при чем, он только исполнитель
твоих желаний и твоих побед,
твой ревностный помощник и ценитель,
твердящий наизусть твой детский бред.
И ты идешь за собственною тенью,
От самого себя бесследно скрыв,
что этот путь — и миг, и лик смертельный —
всего лишь выбор — выбор и обрыв.

* * *
Блажен покой, когда, закрыв окно в ненастный день,
мы остаемся дома. В ком нет металла, тем и суждено
пожаловаться на склад металлолома, тех гнут, и мнут,
и плавят, как хотят, пока не отольют искомой формы.
О, сколько нас, уступчивых котят, пошло на шапки за
доступность корма. А в ком металл — тех можно изломать,
но не согнуть. Пока в избытке глупость, легко все
положенья принимать и засыпать — но действует упругость.
. Я погибал. Мне выгодный позор знаком до тонкостей,
я им проникся еще с дошкольных лет, когда позер во мне
уже утюжился и стригся, успешно выступал во всех ролях,
какие по сценарию давались. Но зрела тошнота, и на полях
заметки кой-какие появлялись.

* * *
Во мраке просыпаясь звуки шлю тому,
Кого не знаю и люблю,
Кого люблю за то, что не познаю.
Ты слышишь. Мы живем на сквозняке.
Рука во тьме спешит к другой руке,
И между ними нить горит сквозная.
Ты чувствуешь? Душа летит к душе.
Как близко ты, но мгла настороже
Закрытых окон нет, глаза закрыты.
Во мраке просыпаясь, звуки шлю тому,
Кого не знаю и люблю, и верю, и ищу,
Как знак забытый.

* * *
Не плачь, не просыпайся. Я слежу
За полночью, я знаю расписание.
Ты спи, а я тихонько расскажу
Тебе про нас с тобой.
Луна личинкой по небу ползет.
Когда она устанет и окуклится,
Песчинками зажжется небосвод,
И душный город темнотой обуглится.
Не вспыхнет ни фонарик, ни свеча,
Лишь тишины беззвучное рыдание.
И древние старухи, бормоча,
Пойдут во сне на первое свидание.
И выйдет на дорогу исполин.
И вздрогнет город, темнотой оседланный.
Он отряхнет кору песков и глин
И двинется вперед походкою дремотною.
И будет шаг бесшумен и тяжел,
И равномерно почвы колыхание,
И будет город каждым этажом
И каждой грудью знать его дыхание.
Не знает свет, не понимает радуга,
Как можно обходиться без лица
И для чего ночному стражу надобно
Ощупывать уснувшие сердца.
Но я узнал, мне было откровение,
Тот исполин в дозоре неспроста:
Он гасит сны, он стережет забвение,
Чтоб ты не угадал, что ночь пуста.
Когда-нибудь ты босиком побегаешь
По облакам, как наш бумажный змей,
Но ты еще не знаешь, ты не ведаешь,
Какая сила в слабости твоей.

* * *
Сколько свободы,
о, сколько в Тебе свободы.
Как Ты делаешь все из свободы,
как меня делаешь.
Океан —
пью и не выпью,
дышу и не надышусь.
Ненасытность растет,
пьянею,
жажду всего и вся.
Страж границ моих — страх
просыпается —
поздно! — он позади,
а я
свободен,
пройду все испытания.

* * *
. И этот дождь закончится, как жизнь.
И наших душ истоптанная местность
с провалами изломов и кривизн
вернется в первозданную безвестность.

Там, в темноте, Предвечная Река
к своим пределам тени предков гонит,
и мечутся, как звери, облака
под взмахами невидимых ладоней,
и дождь, слепой, неумолимый дождь,
питая переполненную сушу,
пророчеством становится, как дрожь
художника, рождающего душу.

. И наши голоса уносит ночь.
Крик памяти сливается с пространством,
с молчанием, со всем, что превозмочь
нельзя ни мятежом, ни постоянством.
Не отнимая руки ото лба,
забудешься в оцепененье смутном,
и сквозь ладони протечет судьба,
как этот дождь,
закончившийся утром.

* * *
В этой вечнозеленой жизни, сказал мне седой Садовник,
нельзя ничему научиться, кроме учебы,
не нужной ни для чего, кроме учебы,
а ты думаешь о плодах,
что ж, бери,

ты возьмешь только то, что возьмешь,
и оставишь то, что оставишь.
Ты живешь только так, как живешь,
и с собой не слукавишь.

В этой вечнозеленой смерти, сказал Садовник,
нет никакого смысла, кроме поиска смысла,
который нельзя найти,
это не кошелек с деньгами, они истратятся,
не очки, они не прибавят зрения, если ты слеп,
не учебник с вырванными страницами.
Смысл нигде не находится,
смысл рождается, дышит,
цветет
и уходит с тобою вместе —
иди,

ты возьмешь только то, что поймешь,
а поймешь только то, что исправишь.
Ты оставишь все, что возьмешь,
и возьмешь, что оставишь.

* * *
Я садился в Поезд Встречи. Стук колес баюкал утро.
Я уснул. Мне снились птицы. Птицеруки, птицезвуки
опускались мне на плечи. Я недвижен был как кукла.
Вдруг проснулся. Быть не может. Как же так, я точно помню.
Я садился в Поезд Встречи. Еду в Поезде Разлуки.
Мчится поезд, мчится поезд сквозь туннель в каменоломне.

* * *
. А потом ты опять один.
Умывается утро
на старом мосту,
вон там, где фонтан как будто
и будто бы вправду мост,
а за ним уступ
и как будто облако,
будто бы вправду облако,
это можно себе представить, хотя
это облако и на самом деле,
то самое, на котором мысли твои улетели,
в самом деле летят.

. А потом ты опять один.
Есть на свете пространство.
Из картинок твоей души
вырастает его убранство.
Есть на свете карандаши
и летучие мысли,
они прилетят обратно,
только свистни
и скорее пиши.

. А потом ты опять один.

Эти мысли, Бог с ними,
а веки твои стреножились, ты их расслабь,
это утро никто, представляешь ли,
никто, кроме тебя,
у тебя не отнимет.
Смотри, не прошляпь
этот мост, этот старый мост, он обещан,
и облако обещает явь,
и взахлеб волны плещутся, волны будто бы
рукоплещут,
и глаза одобряют рябь.

А потом ты опять один.

* * *
Вселенная горит. Агония огня
рождает сонмы солнц и бешенство небес.
Я думал: ну и что ж. Решают без меня.
Я тихий вскрик во мгле. Я пепел, я исчез.
Сородичи рычат и гадят на цветы,
кругом утробный гул и обезьяний смех.
Кому какая блажь, что сгинем я и ты?
На чем испечь пирог соединенья всех,
когда и у святых нет власти над собой?
Непостижима жизнь, неумолима смерть,
а искру над костром, что мы зовем судьбой,
нельзя ни уловить, ни даже рассмотреть.

Все так, ты говорил — и я ползу как тля,
не ведая куда, среди паучьих гнезд,
но чересчур глупа красавица Земля,
чтоб я поверить мог в незаселенность звезд.
Мы в мире не одни. Бессмысленно гадать,
чей глаз глядит сквозь мрак на наш ночной содом,
но если видит он — не может не страдать,
не может не любить, не мучиться стыдом.
Вселенная горит. В агонии огня
смеются сонмы солнц, и каждое кричит,
что не окончен мир, что мы ему родня,
и чей-то капилляр тобой кровоточит.

Врачующий мой друг! Не вспомнить, сколько раз
в отчаяньи, в тоске, в крысиной беготне
ты бельма удалял с моих потухших глаз
лишь бедствием своим и мыслью обо мне.
А я опять тупел и гас — и снова лгал
тебе — что я живу, себе — что смысла нет,
а ты, едва дыша,- ты звезды зажигал
над головой моей, ты возвращал мне свет
и умирал опять.. Огарки двух свечей
сливали свой огонь и превращали в звук.
И кто-то Третий — там, за далями ночей,
настраивал струну, не отнимая рук.

Мы в мире не одни. Вселенная плывет
сквозь мрак и пустоту — и, как ни назови,
нас кто-то угадал. Вселенная живет,
Вселенная летит со скоростью любви.

* * *
И каждый вечер так: в холодную постель
с продрогшею душой, в надежде не проснуться,
и снова легион непрошеных гостей
устраивает бал. Чтоб им в аду споткнуться!

Нет, лучше уж в петлю. Нет, лучше уж любой,
какой-нибудь кретин, мерзавец, алкоголик,
о лишь бы, лишь бы Тень он заслонил собой
и болью излечил — от той, последней боли.

О, как безжалостно поют колокола,
как медленно зовут к последнему исходу,
но будешь жить и жить, и выплачешь дотла
и страсть, и никому не нужную свободу.

Процитировано 4 раз
Понравилось: 3 пользователям

Источник