Пришвин.Дневники 1905-1954 гг. (Собрание сочинений в 8 томах,1986 г.).
1919
2 января. Вчера в Новый год был по моей инициативе литературный вечер, и я первый раз в жизни своей выступал, как оратор, и мне было радостно понять, что я имею нечто близкое с народом, что «Крест и цвет» есть идея народная – намеком мелькнула возможность нового дела. 3 января. Брат мой лежит, умирает, а я здоров и готов любоваться каждой росинкой. И то правда – чувство страданья, которое испытывает брат мой, и это чувство радости жизни – правда: так живет природа. А человек начинается там, где радостный вокруг себя он внутри принимает от брата страданье (состраданье) – муку за муку берет в свою душу.
6 января. Я еду в поле и вижу – впереди на дороге куропаточки клюют лошадиный помет, мы наезжаем на них, они отлетают дальше, и так гоним их далеко вперед себя, потому что им деваться некуда: на снегу наст, им не пробраться до зеленей, и единственное, чем они могут поддержать свою жизнь – клевать по дорогам навоз, в этом теперь их единственное назначение.
Так и мы теперь, как птицы куропатки,– лишь где-нибудь, что-нибудь раздобыть.
Как ни худеют, ни стареют женщины, но все-таки они заметны, их видишь всюду действующим лицом в жестокой борьбе, а мужчина куда-то вовсе исчез, бродит тенью, вертится на какой-нибудь ужасно беспокойной должности, как бумажный акробатик.
Свобода просто избитое слово, она стала похожа на огромный хомут, в который одинаково проходит и слон, и лошадь, и осел: всякое животное может пролезть через этот хомут, а воз остается на месте. В истинной свободе хомут по шее всякому животному и воз по силам (. ) И эта свобода есть лишь другое название любви.
7 января. Нет, свобода это еще не любовь. Свобода – это путь любви или: свобода – это свет любви на кремнистом пути жизни.
8 января. Тихий утренний час. Не вижу, но чувствую над снегами звезду утреннюю. Мое призвание вбирать в себя, как губка, жизнь момента времени и места и сказочно или притчами воспроизводить, я цвет времени и места, раскрывающий лепестки свои невременные и непространственные.
Под землею лежит желтая, пробитая морозом озимь, и снег над желтыми стеблями, ветер поднимает метель, играет снегом, заносит снежной пылью дороги, деревни, вагоны.
18 января. Разве у счастья руки не длиннее, чем у горя, и разве оно не ближе достигает души человеческой?
Идеал – движение: горе и счастье одинаково могут открыть и закрыть путь.
Несчастье всего нашего существования в том, что мы живем в стороне от нашей души и что мы боимся малейших ее движений.
Нужно, чтобы каждый человек нашел для себя лично возможность жить жизнью высшей среди скромной и неизбежной действительности каждого дня.
Для того чтобы душа наша стала мудрой и глубокой (. ) не достаточно мельком взглянуть на вселенную в тени смерти или вечности, в свете радости или в пламени красоты и любви. Такие минуты бывают в жизни каждого человека и оставляют его с пригоршней бесполезного пепла. Недостаточно случая – а необходима привычка.
Гораздо важнее увидеть жизнь, чем изменить ее, потому что она сама изменяется с того мгновенья, как мы ее увидали.
21 января. Откуда мне это? Мать ли, не отдавшая отцу моему свое девичье лучшее, не ведавшая сама того, неизведанное и сохраненное богатство свое нетленно передала мне, сам ли я, не молясь, намолил себе у неведомого бога эту тихую минуту утреннюю, когда еще не сошла с неба звезда и птицы спят на деревьях и люди в своих лачугах,– в эту минуту, похожую на утреннюю звезду, я испытываю радость необъяснимую.
Тогда мне кажется, я в каком-то явном союзе и со звездой, и с этим бледнеющим месяцем, и со спящими на деревьях птицами. Все тогда радует меня: и громыхание где-то далекое единственной (1 нрзб.) или скрипение полоза саней, и внезапный лай проснувшейся собаки, и кот на крыше, и свет голубой на снегу – все, я со всеми, со всей землей, со всем миром, со всей вселенной радуюсь.
Может быть, это солнце восходит, и погребенный под снегом, сохраняемый матерью-землей корень и в корне будущий цветок предчувствует свое весеннее воскресение и передает мне радость свою?
В эту минуту, когда кажется мне – я один, как первый признак восходящего солнца существую, ничто человеческое не может погасить мою радость.
Может быть, я не выйду и останусь у постели своего больного ребенка, или с воткнутым в душу со вчерашнего дня словом-кинжалом лиходея в судорогах корчусь у себя в комнате, или так, от разного павший, разбитый, растрепанный, лежу на постели – все равно: это совсем другое, и я это заслужил, я в этом виноват. Но когда я потом рано или поздно встречу свою утреннюю звезду, я пойму, что и тогда она была, а я не был и это – мое небытие – не считается во вселенной и некому и незачем, и не нужно говорить про то, потому что это совершенно и вечно – великое. Я знаю тогда, что если бы можно было обойти крест и заглянуть в лицо распятому – он улыбнулся бы, как мы в смертельных болезнях все так улыбаемся маленькому, что прикованный на скале Кавказа и терзаемый орлом Прометей непременно бы моргнул и подмигнул и, может быть, сказал бы как-нибудь по-мужицки: «Во-на! вольте, ребятушки, не глядите!»
В эту минуту спит, улыбаясь, дитя, и солнце восходит.
20 февраля. Мне кажется, человек – это младенец и вся разница его жизни с жизнью природы в том, что он хочет сделать все по-своему, как будто до него ничего не было. Но в природе было все то же самое, только – человеком называется такое существо в природе, которое действует так, будто нет бога, закона и вообще нет ничего, кроме человека – царя природы.
В этом самообмане – все существо человека.
Проделать опыт той же самой жизни природы за свой страх и риск – вот цель человека.
Блудный сын – образ всего человечества.
Мудрость состоит в знании времени, когда следует указать людям, что согласно со временем года нужно рамы в окна вставлять или раскапывать завалинку.
Мудрец знает закон природы и закон бунта человеческого и там, где рвется человеческий нерв, штопает обыкновенными льняными, нитками связи.
21 февраля. Мне снилось, будто душа моя сложилась чашей – мирская чаша.
2 марта. Были наборщики и ставили буквы свинцовые, буква к букве, как избушка к избушке, и строка за строкой, как деревня по белому снежному полю, избушка за избушку, буква за букву держатся круговою порукой, ручаются за странных: «Броди где хочешь, мы ручаемся, что в последнюю минуту поддержим тебя, приходи в нашу деревню, мы допоим, докормим тебя!» Ручались буквы наборщика за писателя: «Пиши что хочешь! Мы поддержим тебя и поставим тебя со всеми твоими небылицами в связь со всем миром странников-писателей, и ты будешь нам, как те». Теперь нет наборщиков, буквы наборов рассыпаны: я теперь не в селе живу, а как обездоленный хуторянин, выгнанный из своего угла-приюта.
Как счастлив был тот телеграфист, который, стоя по колено в воде утопающего корабля, до последней минуты, пока вода не добралась до его рта, по беспроволочному телеграфу давал знать о гибели, призывая на помощь. У меня нет телеграфа! я пишу в свой дневник, но завтра я погибну от эпидемии тифа,– никто не поймет моих записей, не разберется в них. Я не знаю даже, сохранят эти записи от гибели, почти неизбежной; разве я не видел тысячи тетрадей, написанных кем-то и теперь брошенных в печь, в погреба, наполненные водой, на дороге: письмами моей матери оклеены стены какой-то избушки.
Тропа моя обрывается, я поминутно оглядываюсь, стараясь связать конец ее с подобным началом тропы впереди, вот совсем ее нет, и на снегу виден единственный след мой, и поземок на глазах заметает и мой единственный след.
Друг мой! существуешь ли ты где-нибудь, ожидаешь ли, что я приду к тебе?
Я не жду твоей помощи, нет! Я сам приду к тебе, только жди-жди меня!
Только бы знать, что ты ждешь меня!
– умрет, а они все выживают, и какие люди-то хорошие!
Так мало-помалу и думать забыли, что есть эпидемия и что она страшна: кому суждено умереть – умрет, а я, может быть, и выживу.
5 марта. Предвесенний свет открывает голубые царства в славе и блеске, все крепнет и крепнет мороз по утрам, но по вечерам и утрам по дорогам остаются неисчезающие следы полдневного угрева. С каждым днем полдень все сильней и сильней разгорается.
9 марта. Говорят, что четверть населения Ельца спит на соломе, в валенках, в помещениях, более месяца не отапливаемых – источник эпидемии тифа.
10 марта. Третий день дождь, оттепель. Это еще не весна. Где моя былая охотничья радость! Никуда не уехать – тюрьма. Кто ездит – привозит тиф. В какой дом ни пойдешь – везде тиф. Мы перестаем вовсе бояться заразы, относимся к этому, как простой народ.
27 марта. Четыре дня газет не было, сегодня пришли «Известия» с речью Ленина, в которой он призывает товарищей основываться на социализме. Смысл речи был, что капитализм находится «в душе».
9 апреля. Цель моих статей – указать такой путь, чтобы каждый, прочитав и обдумав написанное мной, мог бы немедленно приступить к делу изучения своего края. В основу своего дела я положил чувство прекрасного, потому что красота есть пища души.
Изучение есть дело любви. Мы все любим свой край, но не знаем – что, не можем разобраться, различить с высоты.
Герой моей повести – народ, описание масс. Мы все будем творить одну повесть – о народе.
27 сентября. В осеннем прозрачном воздухе сверкнули белые крылья голубей – как хорошо! Есть, есть радость жизни, независимая от страдания, в этом и есть весь секрет: привыкнуть к страданию и разделить то и другое.
13 октября. Сегодня я назначен учителем географии в ту самую гимназию, из которой бежал я мальчиком в Америку и потом был исключен учителем географии (ныне покойным) В. В. Розановым.
16 октября. Завтра иду в гимназию, давать урок по географии; программа 1-й лекции.
До XVII в. боролись между собой два представления о земле: что она есть блин и что шар; 1-е мнение было основано, в общем, на чувстве, второе – на знании (на разуме). Коперник в XVII в. окончательно доказал, что земля есть шар с двойным вращением, и с этого времени география в полном смысле слова стала наукой.
Наша Россия, как родина наша, очень маленькая, такая, какой мы видим ее с нашей родной колокольни, чувство родины дает нам представление, подобное тому чувству, которое в древности создало образ плоской земли. Когда к чувству присоединилось знание – земля стала шаром. Так наша родина Россия, если мы узнаем ее географию, станет для нас отечеством: без знания своей родины она никогда не может быть для нас отечеством.
Вопрос: что обозначает слово родина и слово отечество,– какая между ними разница? Ответ: родина – место, где мы родились, отечество – родина, мною сознанная.
Путешествие как средство узнать свою родину и создать себе отечество.
19 октября. Нечего вспомнить – что я делал, писал, кого чему научил: нечего! Впрочем, кто же может вспомнить свои дела и назвать их делами? только глупый самодовольный человек. От дел у человека ничего не остается, ничего не прибавляется, ничем не связывается прошлое и настоящее (Толстой даже отказывается от своих писаний). Остается связью бескорыстное (что это?) радование жизнью (младенческое восприятие мира): было хорошо, есть что вспомнить и поблагодарить кого-то за это – вот все, что остается. Какая благоговейная святыня бывала в душе, когда видишь, бывало, первую иглу зеленую травы, прокалывающую слой прошлогодней листвы, или первую пушинку снега, слетающую к ногам при наступлении зимы. Или утреннюю звезду, когда она бывает совсем близко от рожка месяца.
– мороз! Утренняя звезда сошлась близко с рожком месяца – мороз, зима скоро (. ) наши учителя усердно готовятся к урокам, отводят себе душу, хотя знают отлично, что через две-три недели мороз остановит занятия.
После обеда пробую заснуть и не могу заснуть, слышу выстрел, не придаю ему значения: мужик с точностью сообщает место боя – в Предтеченской волости, 25 верст от Ельца, далеко и безуспешно, слышу звуки телег, едет обоз и что-то долго едет (. ) А движение усиливается на улице, встаю: едут матросы, везут пушки. Доктор пришел: «Казанка оставляется, занят Задонск». Потом выстрелы из пушек внутри города, разрыв снарядов над городом. Восстановление легенды о перехваченном радио (хотя радио в городе нет), что придут белые вот сегодня. Какая-то цепь за Сосной.
22 октября. Есть слух, что красными Орел был взят на два часа, и в эти часы уже действовал Ревком.
Все власти уехали, пусто; казаки в Пушкарях; коммунисты (100 человек) и матросы пошли за Сосну в наступление; на Сенной батареи под прикрытием города; ожидается бой с разрушением зданий, с пожарами.
Пушки на Сенной.
– И так может быть, что казаков немного, отступят, а наши обрадуются – и сейчас же Ревком.– И очень просто!
Пришел Щекин прозревший в эти тяжелые дни Достоевского, и разговаривал со мной о Достоевском (. )
– Ну,– сказал Щекин,– надо идти, а то кто ее знает.
– Может,– отвечаю,– и так пройдет, белые посмотрят, что батареи в городе, и отступят, не станут по городу стрелять.
После ухода Щекина начался бой в ½ 1-го и продолжался до темноты: уход на позиции и появление матросов.
Белые заняли Козинку (3 версты от города), красные палят туда через город от монастыря и с Аргамача.
На ночь загадали: уйдут красные ночью на Лебедянь или останутся и завтра опять будет бой.
23 октября. Говорят, что ночью отступали большие обозы.
24 октября. Узнал, что ночью была атака красных на вокзал.
Часов в пять вечера закипел вокруг нас (у Сосны и Лучка бой и посейчас (7 вечера) кипит: ружья, пулеметы, пушки.
Сейчас, когда пишу, просвистел над крышей моего дома снаряд, и так отчетливо, а откуда он послан был – неизвестно, не слышно, может быть, верст за десять.
26 октября. Не сразу удалось нам установить, что казаки покинули нас или их прогнали (как говорят, за 25 верст). В 12 дня это уже было видно по внешнему городу, принявшему обычный красный вид: везде ходят военные и много жителей, добывающих себе крохи питания и топлива.
29 октября. Теперь жизнь настоящая воплощается в жажде хлеба насущного.
30 октября. Приехал Калинин, председатель ЦИКа, говорят, он рабочий, честный, хороший человек. Был митинг, и некоторые наши рабочие прониклись мыслью, что нельзя быть посередине.
8 ноября. Хотел бросать свои уроки географии, услыхал, что ученики от них в восторге, и сам я теперь в восторге.
Вчера печник Александр Поликарпыч ухитрился поставить мне чугунку так, что от нее и лежанка нагревается, я вдруг избавился от холода и радость чувствую такую, что даже ночью нет-нет да и погляжу на чугунку с любовью.
12 ноября. Хлеб в городе продается по 4 р. фунт. Дрова по 120 р. за пуд. Фунт соли 250 р.
13 ноября. С тех пор как почту эвакуировали, время заблудилось, верных часов нет, негде проверить, во всех учреждениях разное время.
«Деритесь!» – все начинают возиться, греться. Через несколько минут я кричу: «Конец, начинаю!» – и опять все слушают. Помещение при 15° Р совершенно не топится.
19 ноября. У Лидии тиф 9-й день, температура упала до 38 – угрожающий признак, организм отказывается бороться. Может умереть. Мы с ней ссорились очень, теперь не из-за чего, и все больше и больше охватывает чувство родового одиночества.
20 ноября. Говорят, что красные взяли Курск, и еще у них какая-то большая победа, и что будто бы Деникин отступает до Кубани.
«Чертову ступу», прошло очень хорошо.
Буду читать: как собираются цветы народной жизни: былины, духовные стихи, сказки, песни, причитания, частушки.
29 ноября. Светится природа, когда узник выходит из тюрьмы, когда больной из больницы – радость мира его встречает, безликая, и есть тоже писатели, описывают эту безликую землю (Толстой), вопрос: как совершить это выздоровление? Другие писатели описывают самую болезнь человеческую, получается личность (Достоевский).
5 декабря. Эта любовь – мгновенная вспышка, и на всю жизнь от нее сны, как лучи: верно, это было тогда во мне самое главное. Да ведь и писание мое и странствие того же происхождения, все это сны-лучи. Тут где-то зерно моей трагедии (похоже на «Идиота», и называли меня тогда некоторые князь Мышкин).
7 декабря. Все белое впереди, позади, по сторонам все белое, только дорога подопрела, стала рыжая. В тумане этой сиротской зимы нет черты между землею и небом – небо тоже белое, и рыжая навозная дорога поднимается туда и на небо. Еду по навозной дороге на небо, и кажется мне, лошади назад везут, странно так! знаю, что туда еду, вон куда поднимается рыжая дорога, а чувствую, что назад, назад.
– в точности, и я выл.
Приехал из Москвы Шеламов Илья Спиридонович и привез известие – мир грядет, зажег надежду на избавление.
9 декабря. Так вот почему я выл, как пес, укусив свой хвост, и весь день – понедельник после сна (. ) ходил в глубокой тоске, пьяный тоскою – в эту ночь умирала сестра Лидия и в 6 ч. в понедельник 7 декабря умерла в Красном Кресте, умученная холодом и голодом.
Жив ли еще Сергей, а то все мои вымерли.
11 декабря. Похоронил Лидю.
26 декабря. По дорогам, занесенным метелью, не пройти человеку, я иду по верхам, где ветер сдувает снега, где покров ледяной в разукрашенных метелицей белых цветах, и чувство жизни среди этой братской могилы природы, как радость, охватывает меня. Я думаю: вы воскреснете все, когда явится весна, звери, птицы, люди-человеки! заклинаю вас, когда встанете, отвечайте мне, я ставлю вопрос свой.
Чувство радости жизни охватило меня, и так мне представилось, будто вот все кругом растаяло, на лугах трава и цветы, деревья оделись, птицы поют, голубое небо и зеленая земля обнялись на горизонте. И ответ мне был дан: радость жизни в разнообразии, и птица пищит, и зверь рычит, все во всем, в каждом звуке весь ответ па вопрос.
соединяю все во всем, мой вопрос – ваше соединение, я вас всех связываю и спрашиваю – для чего вы живете, и вы все вместе отвечаете мне.
Источник