Чтобы радость не кончалась

Чтобы радость не кончалась 3. Быт и такт

Поделитесь этой страницей со своими друзьями и близкими:

Материалы по теме

Будьте счастливы в браке

Не причинять боль партнеру, а также делать для него что-нибудь приятное — одно из основных умений, требующихся в браке. Предотвратить трения между супругами гораздо проще, чем кажется. Надо стремиться отдавать больше, чем брать.

Что разрешено в интимных отношениях?

22 января. Вебинар только для женщин рабанит Рика Гдалевич: НЕОБЫЧНЫЕ ИСТОРИИ ИЗ ОБЫЧНОЙ ЖИЗНИ

Как успеть подготовиться к Шабату?

Назначить канун субботы на среду?

Почему одни люди всегда следят за порядком, а у других всегда беспорядок?

Хотелось бы узнать более детально о роли отца и матери в еврейской семье.

Нет сил на интимные отношения!

Надо, хоть и не по любви, обязательно создавать семью именно с евреем?

Можно ли создавать семью с неевреем, который не против еврейства и еврейского образа жизни? Нужно искать до тех пор, пока кто-то не понравится, а любовь полностью вычеркнуть? Сегодня ведь есть образованность, неужели всё осталось по-прежнему?

Урок для женщин. Необычные истории из обычной жизни

Ошибки молодости

Супружеская гармония

Эстер Гринберг,
из цикла «Женщина женщине»

Приданым являются не деньги девушки, а ее душевные качества. Примером праведной супруги является жена рабби Акивы. Она отрезала и продала свою косу для того, чтобы муж имел возможность изучать Тору. Муж и жена должны непрерывно поддерживать психологический баланс в семье.

Крик души

Испытания и чудесная помощь Всевышнего. О том, как произошло чудо…

Циклы автора

Почему я еще не женат

Почему я еще не замужем

Шидухи наших детей

Эх, заживем! (Практическое руководство для женщин по созданию семьи)

Эх, заживем! (Практическое руководство для мужчин по созданию семьи)

Чтобы радость не кончалась

Семья на изломе прожитых лет

Работа как заповедь Творца и/или творческое наполнение жизни

Как аидеше нахес не превратить в аидеше цурес

Монотеизм — Единство Б-га

Понятие монотеизма

Рав Захария Матитьяу

аЙихуд веАэмуна 1

Рав Цви Вассерман,
из цикла «О единстве Всевышнего»

аЙихуд веАэмуна 3

Рав Цви Вассерман,
из цикла «О единстве Всевышнего»

аЙихуд веАэмуна 16

Рав Цви Вассерман,
из цикла «О единстве Всевышнего»

Его единство. Шесть ступеней познания Творца 3

Рав Реувен Хаскин,
из цикла «Шесть ступеней познания Творца»

аЙихуд веАэмуна 17

Рав Цви Вассерман,
из цикла «О единстве Всевышнего»

В какого Б-га мы верим?

Рав Реувен Хаскин

аЙихуд веАэмуна 14

Рав Цви Вассерман,
из цикла «О единстве Всевышнего»

Авраам

Рав Моше Пантелят

аЙихуд веАэмуна 2

Рав Цви Вассерман,
из цикла «О единстве Всевышнего»

аЙихуд веАэмуна 15

Рав Цви Вассерман,
из цикла «О единстве Всевышнего»

аЙихуд веАэмуна 10

Рав Цви Вассерман,
из цикла «О единстве Всевышнего»

Иудаизм и евреи

Опечатка? Выделите и нажмите Ctrl+Enter

Перепечатка материалов приветствуется с обязательной активной гиперссылкой на Toldot.ru
после каждого процитированного материала

Просмотр вами страниц сайта означает автоматическое согласие с нашей
Политикой конфиденциальности и условиями хранения и обработки персональных данных
Ссылку на ее актуальную версию всегда можно найти в футере сайта
Согласен

Мы просим евреев не пользоваться нашим сайтом в Шаббат и Еврейские праздники

Источник

Чтобы радость не кончалась

Рика Гдалевич, 5 материалов из раздела Аудио/Аудиоуроки, обновлялся 21.12.2020. Публикация продолжается
темы: Рика Гдалевич, Еврейская семья

Поделитесь этой страницей со своими друзьями и близкими:

Рекомендуем

Запоздалые извинения англиканской церкви

Стоит ли исповедовать религию, которая говорит, что я неполноценное существо?

Отвечает Ципора Харитан

На тему недельной главы. Ной

Муж отказывается слушать о воспитании детей, добивается всего давлением…

Отвечает Ита Минкина

Еврейские загадки Афганистана

Монотеизм — Единство Б-га

Чтобы понять и постичь 35. В чем отличие иудаизма от других основных мировых религий?

Рав Элиэзер Гервиц,
из цикла «Чтобы понять и постичь»

Иудаизм — монотеистическая религия. Она не только проповедует самосовершенствование, но и призывает помогать ближнему.

Молитва «Шма Исраэль». О единстве Творца. Часть 4. Глава 4. Дерех Ашем 75

Рав Ашер Кушнир,
из цикла «Дерех Ашем»

Его единство. Шесть ступеней познания Творца 3

Рав Реувен Хаскин,
из цикла «Шесть ступеней познания Творца»

Еврейская Тора и христианские миссионеры 2. Как еврей становится христианином

Рав Арье Каплан,
из цикла «Еврейская Тора и христианские миссионеры»

Статья рава Арье Каплана

Понятие монотеизма

Рав Захария Матитьяу

Чему учил Авраам своих учеников и сыновей?

Ведь Тора еще не была дарована?

Смотрю на индусов и буддистов. все убеждения стали подкашиваться.

У индусов, буддистов, джайнов и шаманов и без Б-га удивительные достижения?

О сути единства Творца. Дерех Ашем 7

Рав Ашер Кушнир,
из цикла «Дерех Ашем»

Наш праотец Авраам

Рав Моше Пантелят

Авраама принято считать основателем монотеизма, первооткрывателем, проложившим дорогу не только своим потомкам-евреям, но и миллионам людей на всем земном шаре. В чем состояло открытие Авраама?

Даат Твунот 4. Раскрытие единства Всевышнего — основа творения

Раби Моше Хаим Луццато РАМХАЛЬ,
из цикла «Даат Твунот»

Рав Арье (Лев) Кацин

Свет во тьме

Дерех Ашем 3. Об основах мироздания. О Творце, благословенно Его Имя

Раби Моше Хаим Луццато РАМХАЛЬ,
из цикла «Дерех Ашем»

Иудаизм и евреи

Опечатка? Выделите и нажмите Ctrl+Enter

Перепечатка материалов приветствуется с обязательной активной гиперссылкой на Toldot.ru
после каждого процитированного материала

Просмотр вами страниц сайта означает автоматическое согласие с нашей
Политикой конфиденциальности и условиями хранения и обработки персональных данных
Ссылку на ее актуальную версию всегда можно найти в футере сайта
Согласен

Мы просим евреев не пользоваться нашим сайтом в Шаббат и Еврейские праздники

Источник

Чтобы радость не кончалась

Извекова Наталья
Россия, Самара
Чтобы радость не кончалась

Щедрое солнце золотым светом заливает комнату и разложенное на полу для стежки пухлое шелковое одеяло. Машура-опа прокладывает длинные сметочные стежки сначала от центра к углам одеяла, потом к его сторонам, получается восьмиконечная звезда, и это лишь начало долгой кропотливой ручной работы. Я, которой и пуговицу-то пришить обременительно, с завистью наблюдаю за действиями женщины. Ее движения завораживают проворством и необычной, нездешней пластикой: она особенным образом складывает пальцы, держа иголку, откидывает за спину свесившийся угол платка, а вот нитку в иголку вставляет точь-в-точь, как меня учила мама.

Машура-опа с внуком приехали из Узбекистана и снимают у меня комнату. Мальчик учится в институте, а бабушку «командировали» для присмотра за ним — мало ли что может случиться со смуглым темноволосым парнишкой с нерусским именем в далекой и ставшей неродной стране.

Машура-опа нестарая бабушка, поэтому к имени прибавляется не «биби» — «бабушка», а «опа» — «сестра». Она носит просторные узбекские платья и длинные штаны, называемые по-узбекски «иштон», отделанные по низу вышитой тесьмой с кисточками, голову повязывает маленьким платком, наглухо пряча волосы, а сверху свободно накидывает большой, цветастый, очень красивый. От нее исходит легкий запах мяты — мешочками с этой сушеной травой она перекладывает одежду, чтобы отпугнуть моль и для аромата.

Мне доставляет удовольствие ходить с ней на овощной рынок. Во-первых, ее одежда не просто балахонистая, а старинного покроя (старушечьего, по ее утверждению) смотрится экзотично и обращает на себя внимание. Во-вторых, она непременно долго и горячо торгуется с узбечками, продающими зелень и фрукты. Интонации, жесты, мимика обеих сторон в высшей степени искренни и выразительны – театр да и только. И хотя диалог идет на узбекском, все понятно: торговка, уверенная в своей правоте, убедительно демонстрирует высокое качество товара. Моя опа без тени недовольства, не умаляя достоинств, не охаивая товар, отчаянно доказывает невозможность запрашиваемой цены. Они спорят настолько азартно, что не знающему языка, кажется, будто они ругаются. Это не так. А делают они вот что: выдвигают свои условия, предлагают, лукавят, стращают, якобы отказываясь от покупки, набивают цену, уступают немного, делая вид, что обижаются, уходят, возвращаются, сожалеют, жалуются, упрашивают, укоряют, снова надувают губы, делают одолжение, наконец, договариваются. И все это ради десятка-другого копеек. Зачем? Я понимаю, что здесь ей не хватает языковой среды, но у себя на родине они торгуются еще более настойчиво. Товарки не вмешиваются, но, я заметила, как-то странно подхихикивают, слушая мою спутницу… Машура-опа одинаково свободно изъясняется по-узбекски и по-русски, более того, она озадачивает меня знанием таких просторечных или не часто употребляемых словечек как «облаточка», «распогодилось», «волглый», «склянка». Мне нравится слушать ее рассказы, и мы часто беседуем за чаем или за работой.

Уезжая от бесконечных хлопот большого дома, Машура-опа, не привыкшая сидеть без дела, и надеясь, что у нее с одним взрослым внуком будет больше свободного времени, нежели с пятью, прихватила с собой зингеровскую ручную швейную машинку! и тугой узелок с лоскутами, скопившимися за много лет. Какие-то она потратила раньше, но самые красивые и памятные сберегла на потом, толком не зная, на что они сгодятся. И вот в каком-то модном журнале по рукоделию она наткнулась на описание, как из лоскутков сшить звезду и украсить ею салфетку Машура-опа загорелась – звезды на небе – это очень хорошо, говорят, чистые души обретают на небе вторую жизнь и светят нам. Она разобрала скрученные трубочками и стянутые тесемками тряпочки, намочила их, разгладила, нарезала на квадраты и треугольники, разложила по цвету так, что ни одна звезда не повторяла другую, купила для основы шелк нежного тона голубой бирюзы и чики-чики, чики-чики – сострочила большое красочное полотно.

— Бирюзовый цвет я любила с детства, но, не зная, что такое бирюза, называла его привычным словом «берёзовый» и удивлялась, почему цвет зелено-голубой, тогда как берёза белая. Ведь сиреневый – от сирени, розовый – от розы, фиолетовый – от фиалки. Я любила рисовать, и у меня хорошо получались затейливые многоцветные орнаменты. Помню, как попросила отца купить новые карандаши, чтоб непременно был «берёзовый» и еще белый. Я ни разу не видела белого карандаша, но мне взбрело в голову, что если есть чёрный, то должен быть и белый, хотя рисовать белым по белому не видно. До вечера я «висела» на окне в ожидании отца. Наконец, он появился из-за угла и вошел в подъезд. Сердце мое замерло от сладкого предвкушения, а когда отец достал коробку, где в два ряда блестели лаком разноцветные палочки с обточенными грифелями, я мячиком запрыгала от счастья, но вот он потянул за розовую атласную петельку и вытянул «второй этаж»… тут я завизжала от восторга.

Иголка ныряет, подхватывая нижние слои, пухлость выравнивается, Обозначаются рельефы звезд, составленных из разноцветных кусочков.

— Началась война. Отец ушел на фронт в первых рядах. На мамином заводе объявили казарменное положение. Часто, ожидая ее, мы с младшим братом Петей раскрашивали в книгах черно-белые иллюстрации. Потом нас вывезли через Ладогу, погрузили в вагоны и отправили в Среднюю Азию. Именно погрузили, настолько мы ослабели от голода. С собой разрешили взять самое необходимое и дорогое. Я взяла «папины» карандаши. В дороге я видела у некоторых детей подвешенный на шею мешочек с какой-нибудь ценной вещицей — дорогим украшением, например, – в благодарность спасителю на случай, если ребенок потеряется или осиротеет. У нашей мамы не было ни колец, ни серег. Самым дорогим для нее был семейный альбом и альбом с фотографиями любимых артистов. А еще платье из креп-марокена, которое очень нравилось отцу – по бурому полю с золотистыми проблесками разбросаны мелкие багряные кленовые листья. Мама очень берегла это платье. Когда я выросла, оно стало моим единственным нарядным. И памятным. Я его тоже берегла, но все изнашивается – поползли швы, ткань посеклась, только поясочек и уцелел…

Машура-опа накрыла ладонью мерцающую звездочку цвета осени и, помолчав, продолжила.
— У мамы была толстая, в руку, коса мулине (она замечательно вышивала), так вот, она расплела эту косу на тоненькие косички и выменивала их на станциях на стакан молока, картошку, как придется. Брали неохотно – не до украшательств было, но иногда женщины, видя нас, детей, худых и бледных, узнав, что мы из Ленинграда, отдавали менки просто так. Мама припрятывала свою пайку и потом скармливала ее нам. Ехали очень долго, часто останавливались, пропуская встречные эшелоны с техникой и солдатами. В Ташкенте высадили часть детей-сирот, а нас отправили дальше, в Самарканд. На перроне состав встречали женщины в черных плюшевых пальто не пальто – мурсаках — на ватной подкладке, все в белых платках. Позже я узнала, что белый и синий — цвета траура. Белый надевают и носят в течение года по близким или молодым родственникам, по неблизким и немолодым – синий, не меньше полугода. Большинство из них не смогли снять траур до конца своей жизни.
— Эвакуированных к этому времени было так много, что их некуда было селить, поэтому жителей просили временно по возможности принять нас. Мы сидели и ждали, кто нас выберет. Подошедшая женщина назвалась Хамидой. Мама была так слаба, что ее вели под руки. Хамида-опа вытирала набегавшие слезы и всю дорогу приговаривала: «Бечора, бечора», что значит «Бедняжка, бедняжка».

— Мама так и не смогла оправиться. Схоронили ее по-мусульмански. Православного священника не нашли, да и обрядов наших Хамида не знала. Мулла же сказал, что перед Аллахом все равны. Рано утром пришли две обмывальщицы в белых паранджах с опущенными сетками-чачванами – их никто не должен был видеть – омыли тело. Исхудавшую легонькую маму зашили в саван, положили на специальные похоронные носилки, накрыли сверху маминой павловской шалью и отнесли на кладбище. Братишка, хоть и был мал, но как единственный мужчина в семье пошел провожать маму в последний путь, а меня не пустили, потому что по-мусульмански женщинам не положено. Этого Хамиде я не могла простить. Я плакала от горя и бессилия, забившись в угол, а женщины в белых платках и паранджах подходили, плакали вместе со мной, гладили по голове, приговаривали по-своему – жалели.

— Мы с братом наполовину осиротели. Об отце ничего не знали со времени блокады. Нас должны были определить в детский дом. Но Хамида и ее муж Абдухаким, посоветовавшись, предложили нам остаться у них, пока не вернется наш отец. Мне велели подумать, и я за себя и за брата решила остаться только потому, что не хотела ходить в одинаковых детдомовских платьях.

— У наших новых родителей своих детей было четверо да нас двое, и мы расположились по такому ранжиру: самому старшему, Олиму, исполнилось одиннадцать лет, Обиду и мне – по девять, Азизу сравнялось семь, Пете чуть перевалило за шесть, а самой младшей, Гульнозе, пошел четвертый год. Я не могла звать Хамиду мамой, да она и не заставляла, но вслед за своими назваными братьями говорила ей «ая», что по-узбекски означает «мама». Наши с братом имена Хамида и Абдухаким не переделывали на свой манер, как это стало модным много позже. Но иногда, в минуты особенной нежности, называли меня Машура, для них это имя звучало более ласково, нежели Маша. Так и пошло, а по документам я Дергачева Мария Степановна. Не ожидала? Опростоволосилась!
Толкает меня в бок и хохочет.

— Приходилось привыкать к новым обычаям. Особенно я протестовала против длинных штанов, но когда все садились за расстеленную на полу скатереть-дастархан, и я не знала, куда спрятать свои голые коленки, то сама попросила эти самые иштон.
— Мы хотели есть постоянно. Хамида сушила на зиму зеленый лук. Сейчас это выглядит нелепо, но тогда ничего другого запасти было нельзя, а лук рос сам по себе. Когда Хамида уходила на работу, мы воровком выбирали белые мясистые части, рассасывали и долго жевали их. Процесс жевания и присутствие чего-нибудь во рту уже отвлекало от голодных мыслей. После зимы, бывало, ждем не дождемся тутовника, самой первой ягоды. Расстилали под раскидистой шелковицей старые покрывала, скатерти и длинной палкой обстукивали ветки, потом собирали сочные сладкие-пресладкие ягоды в блюдо. Детвора «паслась» на этих деревьях, и оно спасало. В то время даже поговорка сложилась: до тутовника доживешь, — дальше не умрешь.

— Беда была одна на всех, но люди жили неодинаково. Наша соседка, у которой было детей мал-мала меньше, подрядилась вечерами мыть прилавки в молочном ряду. Она их выскабливала добела (тогда они были деревянные), промывала горячей водой, воду процеживала, а после, как остынет, собирала с поверхности бляшки жира. Или еще — на перемене сын директора хлопкоочистительного завода ел «бутерброд» — кусок хлеба, побрызганный постным маслом, тоже не бог весть что, а учительница упала в голодный обморок от запаха. Хамида очень экономила масло и прятала от нас бутылку. Примется, например, картошку жарить, масла брызнет чуть-чуть, а мы обступим ее и клянчим: «Ая, ну добавьте еще маслица». Сжалится над нами, еще капнет, а картошка все равно выходила не жареная, а пареная. Ты, наверное, заметила, что я лью масла, как для фритюра – голод не могу забыть. В поезде я слышала, что из очисток, если потолще срезать, может вырасти настоящая картошка. Мы вскопали намертво убитую землю дворика и развели огород. Хамида, работая в госпитале, давала кровь во время операций прямым переливанием, за это полагался дополнительный обед. Она отдавала его нам по очереди.

— Уж не помню, как это вышло, подвизалась я у одной дамочки мыть полы — та жаловалась на грыжу и искала помощницу по дому. Я завидовала ее фасонному пальто темно-болотного цвета и тихо ненавидела за это особенно потому, что моя Хамида ходила в плюшевом убожище на вате. За уборку я получала пол-литровую банку перловки. И хотя крупа сильно отдавала прелым, старым как ее ни промывай, все же хоть что-то можно было кинуть в наши голодные рты. Присмотревшись ко мне, дамочка предложила чистить хлев за двумя свинками. На помощь пришел Олим. Мусульмане считают свиней нечистыми животными, но нам было не до предрассудков. Потом я нечаянно узнала, что нас и своих свиней дама кормит из одного мешка. Я плакала от унижения, но смолчала, перетерпела гордость. Правда, с тех пор перловку есть не могу.

— Поначалу было трудно учиться – русская школа находилась далеко от дома, и меня отдали в узбекскую. Вот откуда я хорошо владею языком, но акцент выдает русскую и почему-то смешит, как ты заметила. Хамида справедливо считала, что я должна знать родной язык очень хорошо, поэтому нашла, как сейчас говорят, репетиторов. На самом деле все выглядело по-другому. Две сестры, бывшие институтки, Полина Филипповна и Дора Филипповна, приехали сюда еще в конце двадцатых годов по путевкам Ленина как медицинские работники. Старшая, Полина, после того, как Дору внезапно разбил паралич, отказала своему жениху, красному комиссару, и всю себя посвятила уходу за сестрой. Очень разные – сухонькая двужильная Полина, мамка и нянька в одном лице, она вроде бы командовала прикованной к постели раздобревшей белотелой Дорой, но эта несчастная красавица своими капризами порой доводила сестру до белого каления. Ссорились, мирились, никому не жаловались. Неразлучные, как сиамские близнецы. Немолодые старые девы, какие радости у них были, кроме воспоминаний? Обе привязались ко мне еще потому, что были пеетербурженки и я из Ленинграда. Они наперебой заласкивали меня, как дорогую игрушку. До болезни Дора была необыкновенно красива. Сейчас ее портил перекосившийся рот, но она все равно каждое утро неспешно, с отдыхом совершала сложный и длительный ритуал туалета: красила губы, пудрила и без того белое лицо, укладывала красивыми волнами пышные волосы, надевала свежую блузку. Возле кровати стоял трельяжный столик со множеством баночек, флакончиков, коробочек и фарфоровыми статуэтками. Она не просто разрешала вторгаться в свое маленькое царство, но посвящала меня в женские тайны и хитрости, обучала хорошим манерам. Мне она казалась королевой или Афродитой в пене кипенно-белых простыней и кружевных подушек. Я ее боготворила. Когда-то она любила и умела со вкусом одеваться, но сейчас ее гардероб оказался невостребованным. С моим появлением в их доме Дора с радостью нашла ему применение: за прочитанный мною вслух роман (их гордостью и богатством были сочинения классиков еще дореволюционных изданий) юбки, платья в качестве награды переходили ко мне. Я хорошо помню кремовую юбочку из чесучи, платье в горошек-копеечку. Ткани тогда были добротные, ноские, приятные телу, и мода была красивая, не то что сейчас – ходят полуголые. Но в большей степени я благодарна сестрам за то, что они открыли для меня высокую литературу, приучили к ней. А что сейчас молодежь читает?

Машура-опа разглаживает рукой новые выстеганные звезды, кремовые, в горошек — знаки благодарной памяти.

— Чтобы одеть нас, Хамида изобретательно перешивала, перелицовывала вещи. Я, глядя на нее, задумала сшить Гульнозе платье. Для этого присмотрела атласную занавеску поновее и, недолго мучаясь как раскроить, расстелила ее на полу. Сестренку уложила посередине и велела раскинуть руки, чтобы получились рукава. Взяла ножницы и обрезала вокруг нее все лишнее. Холодный пот прошиб меня, когда я спохватилась, что вышла только одна половина будущего платья, в страхе я скомкала обрезки и затолкала в сундук поглубже. Хамида будто ничего не заметила. Я облегченно вдохнула. А мудрая женщина, обнаружив результаты моего рукотворчества, усадила меня за вышивание. В обычае узбеков и таджиков давать невесте в приданое многочисленные вышивки, из которых самое многотрудное – сюзане, настенное панно. Его шьют на бязи особым гладьевым швом, как правило, в несколько рук, заполняя толстыми кручеными нитками карандашные контуры розеток, листьев, завитушек. Любопытно то, что небольшой участок узора где-нибудь в уголке обязательно остается недовышитым. У вышивки нет конца, то есть жизнь продолжается, и ворота открыты для радости. Разве это не радость, когда женщина не стреляет, не пашет на себе, не валит деревья, не отдает свою кровь, а шьет маленькой иголочкой большую красоту.

— Война продолжалась. В городе действовало уже два госпиталя. Женщины носили траур, не снимая – гибли мужья, сыновья, отцы, братья, родственники. У Хамиды погиб дядя, младший брат отца, у Абдухакима – средний и младший братья. От нас, детей, не скрывали горя, но старались не отягощать им, не придавливать. И еще нам устраивали праздники.

— Мне исполнилось десять лет. Хорошо помню, как Хамида перед каждым из нас положила по целой лепешке и горсточке сушеного урюка, а Абдухаким вручил небольшую коробочку. Ты не представляешь, это были карандаши! Конечно, не та волшебная «шкатулка», а совсем маленькая, на шесть цветов, но я радовалась ей ничуть не меньше, до слез. Многое вспомнилось и оплакалось в тот вечер.

— Перед самым окончанием войны умер от гангрены Абдухаким. Открылась рана на культе — протезы в то время были роскошью, и он ходил вприпрыжку на неудобной самодельной деревянной колотушке. Он был одним из немногих, похороненных в родной земле — погибшие лежат там, где шли бои. Его медали хранит старший сын – Олим. К пятидесятилетию Победы кладбище обнесли кирпичной стеной, на внешней стороне укрепили мраморные доски с именами погибших воинов. На каждой оказалось от четырех до десяти имен под одной фамилией – столько потеряла каждая семья. Рядом с именем Абдухакима Султанова были вырублены имена его братьев Абдухамида и Абдукадыра.

— Нашего с Петей отца, Степана Дементьевича, мы не дождались. Хамида не раз посылала запросы в Москву, пока не пришло извещение, что он погиб еще в сорок четвертом. В Ленинград мы не вернулись, и Самарканд стал для нас родным домом.

— После седьмого класса я пошла учиться в ЖПУ — женское педагогическое училище. Дора уговаривала поступать в медицинский техникум, но я, вероятно, слишком переболела чужой болью, пока навещала бойцов в госпитале. Помню, однажды наш класс подготовил концерт. Раненые уже собрались в беседке. Выступление началось, как вдруг взгляд мой упал, и я увидела, что на сквозняке треплются свесившиеся пустые штанины. А солдатики, все молодые ребята, шутили, смеялись, горланили вовсю и отбивали такт ладонями. Нет, я не могла идти в медицинский.

— Конечно, выучилась я благодаря Олиму. Он рано пошел работать, чтобы содержать семью после смерти отца. Так и остался без специального образования, но сумел стать хорошим слесарем, хотя с его способностями мог бы пойти дальше. Он и младших поставил на ноги.

— Однажды я застала у нас дому незнакомую женщину. Ее переливчатые интонации и быстрая речь напоминали журчащий арык. Она долго разговаривала с Хамидой, и Хамида с того дня как-то загрустила, завздыхала. Время о времени она посматривала в мою сторону, но, встретившись со мной взглядом, отводила глаза. Потом эта женщина наведалась еще раз и опять о чем-то журчала. Набравшись решимости, моя Хамида сообщила, что ко мне сватается вдовец почти вдвое старше меня, с двумя детьми. Она меня не неволит, потому как понимает, каково молоденькой девчонке идти на детей, но человек он очень хороший.

— В свои неполные семнадцать лет я не успела ни в кого влюбиться, и именно потому, что сердце мое было свободно, я дала согласие.

Мой Рахим, Рахимджон, Рахимушка был последним из пяти сыновей, когда объявили о призыве его года рождения. Родители его обернулись в несколько дней и сделали свадьбу. Ты удивляешься, мол, зачем? А что как убьют? Жена – вдова, ребенок – сирота. Они рассудили по-другому – если сын погибнет, так хоть ребенок останется, а сиротой он не будет – родные не дадут, и род сына не прервется.

— До фронта он не доехал – война кончилась. Я встречала его жену, худенькую, болезненную, таявшую от туберкулеза, как свечной огарок.

Роль хозяйки и матери оказалась для меня нетрудной – я просто перешагнула порог другого дома. Детки были маленькие и скоро привязались ко мне, стали называть мамой. Еще двое народились. Старшие были похожи на свою покойную мать, а младшие – на отца, лицом в меня никто не вышел. Отец разговаривал с детьми по-узбекски, а мне велел общаться по-русски, так что дети наши выросли двуязычными.

После войны жизнь не сразу наладилась, многого не хватало. Вот тогда-то я и начала шить. Сначала от бедности, а уж после – из удовольствия и по привычке экономить. Сперва выходило неказисто, но со временем – ничего, носить можно. Спасибо Хамиде, что дала мне в приданое свою швейную машинку, без этой труженицы, я как без рук.

Машура-опа ласково поглаживает машинку, величая ее кормилицей, лошадушкой.

— Чего только я на ней не шила! Только что не сапоги. От трусов до пальто. Одежка чаще переходила от старших к младшим, а обувь не доживала. Ее мы покупали дважды в году — к майским праздникам на лето, а к ноябрьским – на зиму. Таким образом, не поверишь, дети ходили до мая в ботинках и до ноября в сандалиях.

Жили трудно, но как-то объединенно что ли. Война — это большое горе – сроднила нас. Было много смешанных браков. Я не понимаю, что случилось потом? Стали обращать внимание на национальность, сторониться, обособляться. У русских я вдруг стала наблюдать чувство превосходства, у узбеков – чувство уязвленности, и эта трещинка, появившись, уже не затягивалась.

Я своим умишком думаю, что в лозунге о праве наций на самоопределение была заложена мина замедленного действия в виде национализма и шовинизма. Я бы, как американцы, разделила территорию на квадраты, без национального размежевания, глядишь, не распался бы Союз. И пусть мне не довелось поездить по стране, но я привыкла знать, что она вся — моя, что в любом уголке я буду чувствовать себя как дома и в любом соотечественнике найду сестру или брата, как нашла отца, мать, братьев, сестру в самые лихие годы. Простые и небогатые люди не моей национальности не посчитали для себя обузой вырастить, воспитать, поставить на ноги, язык не поворачивается, чужих детей. И таких семей была не одна, не две. А теперь нас называют чуреками, чурками, урюками. За что? Если мы плохо говорим и понимаем по-русски, еще не значит, что мы тупые.

Именно так говорит Мария Степановна, Машура-опа: «нас, мы».

— Судьба преподнесла мне бесценный подарок: выходила замуж из сострадания, а очутилась в самом большом озере любви. Она выросла из почтения, уважения, понимания, видимых в каждодневных заботах. У нас было общее стремление, каждым сформулированное по-своему: Рахим хотел обрести для своих дочек заботливую мать, а в дом – хозяйку. Я считала своим долгом обогреть, обласкать малюток и тем самым возблагодарить моих приемных родителей. Меньше всего мы искали друг в друге возлюбленных, или, как сейчас говорят, сексуальных партнеров. Мы просто строили семью, так нужную детям, и как-то незаметно я ощутила, что не могу жить без своего мужа. Тогда было другое воспитание, и мы стеснялись открыто проявлять свои чувства, но взгляд, интонация, как бы нечаянное прикосновение окатывали теплой волной и значили больше, нежели откровенные поцелуи и все такое. Бывали и размолвки, чего лукавить, но они не отпечатались в моей памяти. Все годы, что мы с Рахимом прожили вместе, а это без малого полвека, отмечены радостным томлением. Ко мне он обращался не иначе как «мастон», что означает «госпожа». А в любви признался только однажды, незадолго до кончины и попросил приносить ему на могилу фиалки, что у мусульман не принято, но «они маленькие и потому незаметные».

Он не неволил меня в манере одеваться, и на людях я ходила в европейском платье, а по дому – в узбекском. Он никогда не вмешивался в «женские» покупки, но раз в году, на мой день рожденья, сам выбирал и дарил отрез на платье. Всякий раз я удивлялась, какой у моего Рахима проявлялся тонкий и изысканный вкус европейца, ведь узбеки больше любят сочное, яркое. Сейчас очень много красивых тканей, но таких милых, как прежде, не нахожу.

Машура-опа выглаживает рукой скромные букетики голубых незабудок на молочного оттенка сером фоне, неожиданно буйные ландыши среди красно-черного хаоса загогулин, порхающие бабочки и воздушные затейливые бантики.

Моя опажон кладет последние стежки, узелком закрепляет на изнанке нитку и три звездных лучика оставляет непростеганными – чтобы радость не кончалась.

Пояснения:
Сюзане – крупная настенная вышивка
Опа — сестра
-жон – ласкательный суффикс. Опажон – сестрица.
.

Источник