Что чувствует человек если ему приговор

Что чувствует человек если ему приговор

(Продолжение, начало в №№ 4(25), 6(27))

С точки зрения психолога, в смертной казни можно выделить несколько аспектов:

• душевное состояние человека, которому угрожает приговор к смерти,
• душевное состояние приговоренного к смерти в период ожидания ответа на апелляцию,
• душевное состояние приговоренного к смерти в период ожидания приведения приговора в исполнение,
• влияние казней на людей, которые должны приводить приговор в исполнение,
• влияние казней на семью и друзей казненного,
• влияние казней на общество.

С момента вынесения смертного приговора до приведения его в исполнение проходит, как правило, очень большой срок — нередко это несколько лет. Часто это объясняется тем, что осужденный использует все существующие возможности для апелляции, но — иногда, .это просто определяется решением соответствующих инстанций. В течении всего этого периода заключенный буквально разрывается, между желанием жить (надеждой на помилование, смягчение приговора, оправдание. ) и ощущением того, что необходимо готовиться к смерти. Подавленные этим внутренним конфликтом, осужденные иногда отказываются подавать апелляцию и отдают себя во власть палача; даже подавшие апелляцию порой не выдерживают ожидания и совершают самоубийство. В то же время возможность отмены смертного приговора весьма реальна.

Часто приговоренных к смерти помещают в изолированные камеры — «камеры смертников». Их рассматривают как людей без будущего, и даже условия содержания нередко оставляют желать много лучшего, так что это само по себе становится пыткой. Отделенные от внешнего мира, осужденные теряют всякий интерес к жизни, отказываются встречаться с родственниками и друзьями, что приводит к «смерти личности». Для этого состояния характерны глубокая депрессия, апатия, потеря чувства реальности, физическая и умственная деградация. Многие ожидающие приведения смертного приговора в исполнение не способны думать ни о чем другом: они представляют себе процесс казни, свое поведение в это время, думают, будет ли казнь болезненной. Эти мысли становятся навязчивыми, некоторых осужденных преследуют кошмары, в которых этап за этапом проходит процесс казни.

«Если приговоренным к смерти приходится ждать длительное время, прежде чем они узнают, будет ли приговор приведен в исполнение или нет, . если неопределенность продолжается несколько лет. психологические последствия этого могут быть сравнимы лишь с сильными душевными страданиями, которые часто приводят к серьезным физическим расстройствам. Можно спросить, совместимо ли подобное состояние дел с требованиями об уважении достоинства человека и его физической и духовной целостности», (доклад в Комиссии по правам человека при ООН, 1988г.).

В случае когда приведение приговора в исполнение становится делом решенным, начинается подготовка к преданию осужденного смерти. Чтоб не допустить самоубийства, которое не дало бы возможности государству «покарать преступника», за ним может быть установлено особое наблюдение; осужденный может быть переведен в одиночную камеру, что еще больше усиливает чувство изолированности в последние дни его жизни.

Казнь и подготовка к ней осуществляются в соответствии с установленными процедурами, которые детально расписаны в инструкциях для администраций тюрем. Эти детали (например, снятие мерки для костюма, в который осужденный будет одет во время казни, подготовка свидетельства о смерти и т.д. придают казни характер ритуала. В связи с тем, что в любой момент может последовать распоряжение об отсрочке приведения приговора в исполнение, некоторым осужденным приходиться проходить через начальные этапы этой процедуры несколько раз.

В Конвенции ООН о недопустимости пыток и другого жестокого, негуманного или унизительного обращения или наказания (1984 г.) пытка определяется как сильная боль или страдания, физические или моральные, причиняемые человеку должностным лицом или другим с его согласия для достижения конкретных целей. Смертную казнь называют одной из форм пытки: она предполагает причинение сильной боли или страданий, как моральных, так и физических, о которых говорится в определении ООН. Процесс вынесения смертного приговора и приведения его в исполнение затрагивает очень широкий круг людей. В их числе и государственные служащие — полицейские, прокуроры, судьи, врачи, тюремные надзиратели. Для многих из них участие в этом процессе — тяжелое бремя.

Жестокость смертной казни распространяется на семью и друзей казненного, нередко затрагивая и чувства родственников жертвы преступления, за которое человек был казнен: долгий апелляционный процесс, внимание к делу прессы лишь мешают им обрести спокойствие и продлевают страдания. Некоторые семьи заявляют, что казнь преступника не принесет им облегчения, ведь такое же горе, как то, что переживают они, будет переживать и его семья, у государства нет права причинять такие страдания. Круг людей, причастных так или иначе к смертной казни, расширяется за счет проведения публичных казней (это практикуется в Ираке, Иране, Китае, других странах). Вид казни, как правило, действует ожесточающе, и полиции нередко приходится принимать меры, чтобы навести порядок в возбужденной, начинающей вести себя агрессивно толпе.

«Можно не сомневаться, что подобные зрелища оказывают на умы обычных людей ожесточающее воздействие. В то же время вызывает большое сомнение сдерживающее воздействие таких казней. Удивительно, что администрация не учитывает долгосрочных социальных последствий выставления жестокости на всеобщее обозрение. Такие наказания создают образ государства как. виновника насилия».

За что казнят в наше время?

Понятно, что любое государство стремится защитить свою целостность и безопасность, а также жизнь своих граждан, и потому установление смертной казни за шпионаж, преступление против безопасности государства, убийство, терроризм и т. д. воспринимается мировой общественностью если и не с одобрением, то, во всяком случае, с пониманием.

Но в ряде стран смертью караются также следующие поступки:

• супружеская неверность со стороны женщины (Иран, КНДР, Мавритания, Объединенные Арабские Эмираты, Саудовская Аравия, Судан);
• подделка официальных документов (Ирак);
• проституция (Иран);
• недостойная жизнь на земле (Иран);
• несогласие с богом (Иран);
• употребление в четвертый раз пищи, воды и курение в дневное время в период поста рамазан (Иран);
• неоднократное употребление алкогольных напитков (Иран);
• гомосексуализм (Иран, Мавритания);
• печатание или показ порнографических материалов (Китай);
• сутенерство, содержание публичных домов(Китай);
• хищение государственного имущества (Сомали);
• поджог (Марокко и Западная Сахара);
• изготовление фальшивых денег (Албания);
• торговля на черном рынке (Мозамбик);
• загрязнение воздуха или воды при отягчающих обстоятельствах (Народно -Демократическая Республика Йемен);
• осквернение имени пророка Мухаммеда (Пакистан);
• похищение и продажа женщин и детей (Китай);
• колдовство, приведшее к смертельному исходу (Руанда).

В новом уголовного законодательстве высшая мера наказания имеет следующий вид:

Статья 59. Смертная казнь

1. Смертная казнь как исключительная мера наказания может быть установлена только за особо тяжкие преступления, посягающие на жизнь.

2. Смертная казнь не назначается женщинам, а также лицам, совершившим преступления в возрасте до восемнадцати лет, и мужчинам, достигшим к моменту вынесения судом приговора шестидесятипятилетнего возраста.

3. Смертная казнь в порядке помилования может быть заменена пожизненным лишением свободы или лишением свободы на срок двадцать пять лет.

Статьи предусматривающие смертную казнь.

Статья 105. Убийство

Статья 277. Посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля

Статья 295. Посягательство на жизнь лица, осуществляющего правосудие или предварительное расследование

Статья 317. Посягательство на жизнь сотрудника правоохранительного органа

Статья 357. Геноцид

В США 11 июля 1990 года сенат утвердил законопроект, предусматривающий смертную казнь за 34 преступления, связанных с нарушением федеральных законов. Смертная казнь предусматривается для убийц, продавцов наркотиков и боссов наркобизнеса, которые приказали убить какое-нибудь официальное лицо, свидетеля, присяжного заседателя или членов их семей. Среди преступлений, карающихся смертной казнью, -убийство заключенного, отбывающего пожизненный срок заключения, кроме того, смертная казнь предусмотрена за организацию убийства президента, члена кабинета, члена Верховного суда или любого другого представителя федеральных органов, за государственную измену и шпионаж, за перевозку взрывных устройств с намерением организовать убийство, а также за угон самолетов, ограбление банков, поджог федеральной собственности, повреждение транспортных средств, в случае если это повлекло чью-то смерть.

Что чувствует человек, ожидающий казни

Этот вопрос следует разделить на две части.

1. Что чувствует человек, приговоренный к смерти, при долгом ожидании.

2. Что чувствует человек непосредственно перед казнью.

Большинство осужденных на смерть воспринимают приговор как глубочайшую трагедию, но бывает и диаметрально противоположная реакция. Когда американец Леонард Лоус (штат Миссури) узнал о смертном приговоре, его охватил неудержимый смех. Он отказался пода(дать прошение о помиловании или какие-либо апелляции по своему делу.

Долгое ожидание казни иногда приводит к парадоксальным случаям. Так, в ноябре 1986 года на Ямайке двое осужденных, которые ждали казни более 5 лет, покончили с собой в своих в камерах. Американец Перри Смит, ожидавший казни в тюрьме штата Канзас в 1960-1965 годах, пытался покончить с собой путем голодовки. С. П. Мельгунов пишет о татарине в Бутырской тюрьме, который перерезал себе горло куском стекла в минуты, ожидания увода на расстрел. Как отметил в 1988 году в докладе Комиссии по правам человека специальный докладчик по вопросу о пытках, если «приговоренным к смерти приходится ждать длительное время, прежде чем они узнают, будет приговор в приведен в исполнение или нет», и «если неопределенность. продолжается несколько лет. психологические последствия этого могут быть сравнимы лишь с сильными душевными страданиями, которые часто приводят к серьезным физическим расстройствам. «.

Несколько примеров из жизни обитателей камер смертников

«В страшную камеру под сильным конвоем нас привели часов в 7 вечера. Не успели мы оглядеться, как лязгнул засов, заскрипела железная дверь, вошло тюремное начальство в сопровождении тюремных наблюдателей.

— Сколько вас здесь? — окидывая взором камеру, обратилось к старосте начальство.

— Шестьдесят семь человек.

— Как шестьдесят семь? Могилу вырыли на девяносто человек, — недоумевающе, но совершенно спокойно, эпически, даже как бы нехотя протянуло начальство.

Камера замерла, ощущая дыхание смерти. Все как бы оцепенели.

— Ах, да, — спохватилось начальство, — я забыл, тридцать человек будут расстреливать из Особого отдела.

Потянулись кошмарные, бесконечные, длинные часы ожидания смерти. Бывший в камере священник каким-то чудом сохранил нагрудный крест, надел его, упал на колени и начал молиться. Многие, в том числе один коммунист, последовали его примеру. В камеру доносились звуки расстроенного рояля, слышны были избитые вальсы, временами сменявшиеся разухабисто-веселыми русскими песнями, раздирая и без того больную душу смертников, — это репетировали культпросветчики в помещении бывшей тюремной церкви, находящейся рядом с нашей камерой. Так по злой иронии судьбы переплеталась жизнь со смертью».

Источник

понять, что чувствует приговорённый

…понять, что чувствует приговорённый.

— Здравствуйте, Иван Александрович! – протянув руку для рукопожатия, худощавый мужчина средних лет шагнул вперёд, широко улыбаясь. – Меня зовут Кюветенко, Роман Юрьевич Кюветенко, я корреспондент газеты «Острый ракурс», главный редактор Вас, наверное, предупредил о моём визите?

— Да, мне звонили – полковник вышел из-за стола и, пожав гостю руку, предложил присесть за приставной столик, а сам сел напротив. – Только я, честно говоря, не совсем понял мысль Вашего редактора, — полковник задумчиво почесал подбородок – он что, хочет, чтобы Вы посидели в тюрьме, в камере смертников?

— Да, именно так – Роман Юрьевич, присев за стол и сложив на коленях руки, принялся увлечённо рассказывать. – Понимаете, сейчас, когда в нашей стране идут процессы демократизации, гласности, когда свободная пресса срывает покровы тайны со всего, что раньше было скрыто от глаз общественности, наших читателей интересует, как живут приговорённые к смертной казни, о чём они думают, что чувствуют? Просто взять интервью у смертника недостаточно – в одной разговоре человек никогда не раскроется полностью, не обнажит все потайные струны своей души, поэтому на редколлегии и решили, что наш журналист должен сам посидеть в тюрьме, в камере смертников, подышать этим воздухом, поесть баланды, походить в полосатой робе, посмотреть на мир через зарешеченное окно – а потом мастерски описать всё увиденное и услышанное.

Полковник искоса поглядывал на собеседника, и его лицо выражало нескрываемый скепсис. Чувствуя это, Кюветенко горячился и старался быть более убедительным:

— Понимаете, Иван Александрович, это позволит написать большую, в разворот номера, статью, и наши читатели, в большинстве своём люди весьма далёкие от пенитенциарной системы, смогут понять и прочувствовать, какому наказанию подвергаются убийцы, как они страдают, искупая свою вину.

Видя, что выражение лица полковника не меняется, Роман Юрьевич прибёг к последнему аргументу, который заготовил, обдумывая разговор с начальником тюрьмы. Перейдя на полушёпот и округлив глаза, он сказал:

— А какое громадное значение будет иметь эта статья для профилактики убийств, Вы представляете? Люди, прочитав о том леденящем кровь ужасе, который испытывают приговорённые к смертной казни, наверняка одумаются и не станут совершать убийств (ну, или, по крайней мере, некоторые из них – быстро поправил он себя)! Вы, Иван Александрович, возглавляете учреждение, занимающееся исправлением преступников, предупреждением совершения ими новых преступлений, и упускать такую возможность через нашу газету донести до людей, как страшно и больно будет тому, кто пойдёт на убийство, было бы просто неразумно!

— Леденящий кровь ужас, говорите? – Иван Александрович в упор взглянул на корреспондента, — а где Вы его видите? В камере на двоих? В трёхразовом питании, или, как Вы его тут назвали, баланде? А может, в жестоких надзирателях, которые лишний раз подзатыльник серийному убийце не дадут? В чём ужас-то Вы рассчитываете увидеть, Роман Юрьевич?

— Уважаемый Иван Александрович, уже почти что теряя надежду на успех, проговорил Кюветенко, — ну я Вас очень прошу позволить мне написать эту статью, поверьте, она очень нужна людям…и мне нужна, да, не спорю, она поднимет мой авторитет в журналистике и, что греха таить, позволит заработать приличный гонорар.

— Вы женаты, Роман Юрьевич? — вместо ответа спросил полковник.

— Нет, ну, то есть был – замешкавшись на секунду, ответил Кюветенко. Ушла от меня жена три года назад.

— А отчего ушла? – спросил полковник.

— Да погуливал я, это, ну женщин люблю, а для неё это было неприемлемо, ну и развелась. А как это относится к делу?

— Как-как, интересуюсь. Не будет ли Ваша жена ко мне вся в слезах бегать, в то время как Вы будете собирать материал для своей гениальной статьи? – с ухмылкой ответил полковник.

-Ах, нет, ну что Вы – проговорил корреспондент, и на лице его расплылась широкая улыбка – он смог уговорить начальника колонии поселить его в камеру смертников.

– Я живу один, у меня даже кошки нету, ибо некогда ею заниматься, всё работа, работа.

— А дети есть вообще? – спросил полковник.

— Есть, дочка, восемь лет, с женой живёт, мы с ней видимся по выходным – на лице у журналиста появилась блаженная улыбка.

— Дочка это хорошо – проговорил полковник. И сколько Вам нужно времени, чтобы …э-э-э собрать материал? – переходя на деловой тон, спросил полковник.

— Главред готов выписать командировку на две недели.

— А не долго ли? Не устанете ли? Не попроситесь ли на волю? – хитро прищурившись, спросил начальник тюрьмы. Думаю, хватит Вам и десяти дней. Только уговор такой: в течение этих десяти дней никаких встреч и разговоров ни со мной, ни с кем другим, никаких телефонных звонков, еду Вам в камеру будет приносить надзиратель, ему тоже никаких вопросов не задавать, а впрочем, можете и задавать, он Вам всё равно ничего отвечать не станет – так обучен. Унитаз в камере, как и кран с водой, мыть и чистить самостоятельно. Из дома можете взять несколько книг. Можете взять ручку и тетрадку – Вам ведь надо будет записывать свои мысли и переживания. Прогулка один раз в день, один час, во внутреннем дворике тюрьмы. Все перемещения вне камеры – в наручниках, руки за спиной, и ещё…

— Да, Иван Александрович, я согласен, думаю, я всё это выдержу, на здоровье не жалуюсь, — перебивая полковника, радостно заулыбался Кюветенко. И в шутку добавил: «Если, конечно, Ваши надзиратели не будут меня избивать резиновыми дубинками – для полноты, так сказать, ощущений».

— Роман Юрьевич, я же Вам уже говорил, что в моей тюрьме осужденных, если те не совершают грубых нарушений установленного порядка содержания, никто не избивает – с укоризной проговорил Иван Александрович.

— Да шучу я, шучу – всё также продолжая радостно улыбаться, замахал руками корреспондент. В своих мечтах он уже видел напечатанную на развороте «Острого ракурса» статью, чей заголовок «…что чувствует приговорённый» сразу бросается в глаза читателю.

— И ещё одно но – продолжил Иван Александрович. Вы не против того, что сидеть в камере эти десять дней Вам придётся…под чужим именем? Ну, сами понимаете, продукты на Вас я должен списывать по бухгалтерии, а иначе мне пришлось бы кормить Вас за счёт других смертников. А так – ну будет у Вас на двери камеры табличка с другими паспортными данными и надзиратель будет окликать Вас не «осуждённый Кюветенко», а «осуждённый Ильичёв».

— Да нет проблем – не чуя подвоха, быстро отозвался Роман Юрьевич.

— Вот и ладненько – усмехнувшись краешком губ, ответил полковник. А то был у меня тут один осуждённый Ильичёв Олег Борисович, насильник и убийца трёх малолетних девочек, типичный сексуальный маньяк, которого наша доблестная милиция, впрочем, довольно быстро – после третьего нападения – вычислила и обезвредила. Областной суд приговорил его к смертной казни, он обжаловал приговор и тут же заболел. Направили мы его на медицинское обследование в больничку – а там врачи свой приговор вынесли – рак желудка четвёртой стадии, да ещё какой-то там молниеносной формы. А жить хотел как, скотина, в кассационной жалобе две страницы своей болячке посвятил! Впрочем, Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда России приговор к высшей мере наказания, несмотря на это, оставила в силе – уж очень жестокий зверь был, жертв своих – пяти-шестиклассниц – буквально на куски разрывал, так он к Президенту с ходатайством о помиловании обратился, снова бумаги ушли в Москву, ответа до сих пор нет, а вчера заходит надзиратель к нему утром в камеру – а клиент готов, умер. Причём на какие-то сильные боли, ну, как обычно бывает у раковых больных в последней стадии, в последние дни вроде и не жаловался, иногда просил таблетку обезболивающего – и всё вроде, боль утихала, а вот же… Короче говоря, лежит он у меня сейчас в холодильнике, бумаги мы ему ещё не оформили, ну и…проживёт он ещё 10 дней (разумеется, по документам), а когда Ваша «отсидка» закончится, мы его и покажем умершим и всё оформим честь по чести. Идёт?

— Хорошо, я согласен побыть десять дней этим Олегом Борисовичем – заговорщицки подмигнув, ответил Роман Юрьевич.

Полковник поднял трубку телефона и коротко сказал: «Пусть ко мне зайдёт Коломенцев».

Через минуту в кабинет вошёл моложавый майор. Вытянувшись по стойке «смирно», отрапортовал по уставу:

— Товарищ полковник, майор Коломенцев по вашему приказанию прибыл.

— Присаживайтесь. Виктор Александрович, — жестом указал ему на стул хозяин кабинета. – Вот у нас журналист газеты «Острый ракурс» хочет написать статью о том, что чувствует приговорённый к смертной казни, для этого он попросил меня посидеть десять дней в камере смертников, и я ему разрешил.

— Ясно, товарищ полковник – понимающе отозвался майор. Каковы мои действия?

— Вы об этом Ильичёве, ну, который вчера утром помер от рака, ещё не сообщали по команде?

— Никак нет, товарищ полковник. Не успели – ответил Виктор Александрович.

— Вот и отлично. Значит, не сообщайте пока что. Тело сохраняйте в холодильнике, а через десять дней, когда товарищ Кюветенко …э-э завершит сбор материала, мы и оформим смерть осужденного. А эти десять дней наш уважаемый гость и проживёт как Ильичёв Олег Борисович – полковник с прищуром взглянул на журналиста, который буквально светился счастьем. И обращаться к нему надо будет как к осуждённому Ильичёву, а его настоящую фамилию никому здесь знать не надо.

— Так точно, товарищ полковник.

— Ильичёв сидел в камере один или с товарищем? – спросил Иван Александрович.
Лёгкая тень пробежала по лицу Кюветенко, которому перспектива провести десять дней бок о бок с каким-нибудь убийцей не доставила особой радости. Но деваться некуда – назвался груздем…

— Один, товарищ полковник – сообщил майор, и у журналиста отлегло от сердца.

— Вам нужно заехать домой за вещами? – обращаясь к Кюветенко, спросил полковник. Но корреспондент, боясь спугнуть творческую удачу, отказался, решив, что десять суток без домашних вещей он как-нибудь проживёт. Единственное, что ему надо – это ручка и общая тетрадь, чтоб записывать свои ощущения.

— Только из-за этого не стоит возвращаться – устало улыбнулся ему полковник, и действительно, шариковая ручка и новая 48-листовая тетрадь нашлись в его столе. Давая понять, что разговор пора заканчивать, начальник тюрьмы протянул журналисту руку со словами: «До встречи здесь же через десять дней». И напоследок напутствовал: «А книги вы всё-таки возьмите, у нас неплохая библиотека классической литературы. Отвлечётесь, да и лучше думается за чтением». Роман Юрьевич согласно кивнул, прежде чем выйти из кабинета вслед за майором.

2.
Едва дверь кабинета закрылась, майор обернулся к журналисту и вежливо, но твёрдо сказал:

— Олег Борисович, будьте добры Ваши руки, — и когда тот протянул руки, ловким движением защёлкнул на них наручники. – Извините, таковы правила – осуждённые по территории тюрьмы перемещаются только в наручниках.

Секундное, возникшее скорее инстинктивно, желание возмутиться Роман Юрьевич тут же подавил в себе – ведь сам же напросился! Мысль о журналистском шедевре, который принесёт ему не только славу, но и солидные барыши, заставила его полностью принять правила игры.

Майор привёл его в санитарный блок, где он снял и оставил в ящике всю свою одежду вплоть до трусов, после чего его побрили наголо и он принял душ с каким-то не очень приятно пахнущим моющим средством, затем журналисту выдали новую одежду, включающую полосатые штаны и куртку, на груди которой была пришита бирка с фамилией «Ильичёв». Журналист бросил вопросительный взгляд на майора, но лицо у того оставалось невозмутимым, а с учётом того, что новая одежда была чистой и накрахмаленной, Роман Юрьевич никаких вопросов задавать не стал.

В следующем помещении Кюветенко сфотографировали в фас и в профиль, а также составили дактокарту, откатав отпечатки всех десяти пальцев. При этом и майор, и другие сотрудники учреждения держались с ним так, как будто он в действительности преступник, осуждённый к смертной казни, но журналиста это уже не задевало, ибо он твёрдо решил отыграть свою роль до конца.

В новой одежде, с руками в наручниках, Роман Юрьевич вместе с майором проследовал в тюремную библиотеку, где выбрал несколько романов Франца Кафки, Эмиля Золя и Теодора Драйзера, а после библиотеки он был препровождён в камеру.

Камера представляла собой комнату размером два с половиной на четыре метра, с маленьким зарешёченным окном под потолком. Стены бетонные, неоштукатуренные, с затёртыми следами каких-то надписей. Вдоль длинных стен – две металлические кровати, привинченные к полу, аккуратно застеленные, Между кроватями – тумбочка, тоже металлическая, без передней дверцы, так что всё, что в ней лежит, видно от двери и в глазок. По правую руку от двери – ширма, за которой унитаз и раковина с краном. Унитаз старый, потрескавшийся, но чисто убранный. Дверь тяжёлая, стальная, с откидывающимся внутрь лючком – корреспондент уже знал, что этот лючок называется кормушкой. Над лючком – глазок.

Впрочем, ничего шокирующего Роман Юрьевич пока что не увидел – именно так он и представлял себе камеру смертников.

Пока шли по длинным гулким коридорам, майор наставлял журналиста:

— При появлении любого сотрудника тюрьмы необходимо встать, вытянуть руки по швам и представиться: «Осуждённый Ильичёв Олег Борисович, статьи 102-я, 117-я часть третья УК РСФСР, наказание – смертная казнь». Отвечать на вопросы чётко, самому лишних вопросов не задавать. За нарушение этих правил – наказание.

— Какое?- спросил корреспондент.

— Я же сказал: лишних вопросов не задавать – с металлом в голосе ответил майор, и чуть смягчившись, продолжил: — На первый раз – резиновой палкой по спине, при повторе – карцер. Помните, для всех Вы – осуждённый к смертной казни серийный убийца, так что цацкаться с Вами здесь никто не будет.

Возле камеры майор передал нового заключённого надзирателю – здоровенному мужику свирепого вида с погонами прапорщика на плечах. Его лицо не выражало никаких эмоций, кроме презрения, а в глазах, зорко смотревших из-под нависших надбровных дуг, нельзя было прочитать никакой мысли.

Едва за спиной лязгнул засов камеры, журналист огляделся, выбрал себе кровать и уселся на неё читать книгу. Читать Кюветенко, ну, то есть теперь Ильичёв, очень любил, и поэтому пару часов до ужина пролетели незаметно. И поэтому, когда дверь камеры открылась и в неё шагнул тот самый прапорщик, осуждённый не сразу среагировал, продолжая оставаться в мире литературных грёз.

В следующую секунду крепкая рука схватила его за шиворот и приподняла в воздух. Кюветенко никогда не был особо крепким и большим, но 70 килограммов живого веса в нём было, и когда прапорщик одной рукой оторвал эти 70 килограмм от пола, Роман Юрьевич, то есть Олег Борисович, судорожно закашлялся.

Не отпуская руки, прапорщик ровным басом проговорил:

— При появлении сотрудника исправительного учреждения осуждённый к смертной казни обязан встать, назвать свою фамилию и статьи, по которым он осуждён.

Журналист уже начал задыхаться и прохрипел:

Надзиратель поставил его на пол, Роман Юрьевич откашлялся и хриплым голосом проговорил, как учил его майор:

— Осуждённый Ильичёв Олег Борисович, статьи 102-я, 117-я часть третья УК РСФСР, наказание – смертная казнь.

— Ужин – полчаса. Тарелку и ложку осуждённый моет за собой сам и выставляет на кормушку по моей команде – всё тем же ровным басом пророкотал прапорщик. Если через полчаса тарелка не будет помыта, она разбивается на голове осуждённого – продолжал монотонно говорить прапорщик, и журналист отчего-то ему поверил.

Впрочем, сам ужин был вполне сносным, и в супе даже было мясо.

…И потекли дни. Олег Борисович быстро усвоил несложные правила поведения осуждённого к смертной казни и больше не нарывался на грубость прапорщика. Прапорщик трижды в день приносил еду, которой всегда была одна тарелка с ложкой, и через полчаса уносил мытую посуду. Один раз в день, после обеда, он выводил Олега Борисовича на прогулку, предварительно надев на него наручники, а на пятый день таким же макаром отвёл его в санитарный блок, где его ещё раз побрили, а потом заставили искупаться с той же самой недобро пахнущей жидкостью, с которой он познакомился в первый день своего пребывания в тюрьме.

Когда прапорщик отдыхал, журналист так и не узнал; впрочем, он обоснованно предположил, что в ночное время его охраняет другой надзиратель.

Всё остальное время Кюветенко – Ильичёв читал и писал, писал и читал. Он очень многое успел обдумать в своей жизни за эти десять дней, и мысли эти вылились в заполненную едва ли не до последней страницы 48-листовую тетрадь. Когда у него закончился стержень в ручке, он сказал об этом прапорщику, тот без слов забрал ручку, и к ужину передал другую, с новым стержнем. К десятому дню журналист знал, что ему есть что сказать читателям…

День десятый наступил и прошёл, ничем не отличаясь от предыдущих. Когда прапорщик принёс ужин, Ильичёв попытался задать ему вопрос, когда же его освободят, но прочёл на горильей физиономии прапорщика такое изумление, смешанное с презрением, что тут же умолк.

Одиннадцатый день прошёл, как и десятый, двенадцатый был таким же, во время завтрака тринадцатого дня журналист осмелел и обратился к прапорщику:

— Послушайте, гражданин начальник, когда меня освободят? Дело в том, что… Но договорить он не успел, так как две сильные руки оторвали его от земли и приблизившееся искажённое злобой лицо басовито прошипело:

— Освободят, говоришь? За то, что ты, мразь, трёх девочек изнасиловал и зарезал? Моли Бога, чтоб твоё прошении о помиловании удовлетворили, и тогда лет через тринадцать тебя освободят – сильные руки неожиданно разжались, и корреспондент упал на кровать, больно стукнувшись затылком о стену.

Весь день Кюветенко думал, как ему связаться с Иваном Александровичем, начальником тюрьмы. К шести часам вечера ему пришла мысль, после которой он немного успокоился: ночью, после отбоя, он поднимет шум, привлечёт внимание ночного надзирателя, который, возможно, окажется не таким лютым зверем, как этот прапорщик, и доложит начальству. А то, может быть, полковник о нём просто забыл из-за занятости? С этой мыслью он поужинал и в оставшееся до отбоя время сел читать книгу, как вдруг лязгнул затвор двери.

3.
Доведённым до рефлекса движением Кюветенко вскочил на ноги, ожидая увидеть на пороге прапорщика, и бодро продекламировал:

— Осуждённый Ильичёв Олег Борисович, статьи 102-я, 117-я часть третья УК РСФСР, наказание – смертная казнь.

На пороге действительно стоял прапорщик, но с ним ещё и незнакомый капитан, не такой свирепый, как прапорщик, но тоже мрачный и хмурый.

— На выход, осуждённый Ильичёв – бросил капитан, прапорщик надел ему наручники, а другую пару наручников пристегнул к своей руке, и все трое пошли.

Шли долго, поворачивая то налево, то направо, перед ними открывались, а за спиной закрывались с металлическим лязгом двери. Наконец, вошли в просторную комнату, у одной из стен которой стоял длинный стол, за столом сидели пять незнакомых мужчин в форме, причём четверо – в зелёной СИДиСРовской, а пятый, сидевший по центру седой грузный старик – в прокурорском мундире с полковничьими погонами. Дверь в комнату закрылась с металлическим лязгом.

— Назовите себя – строго сказал прокурор.

Рефлекс, выработанный за тринадцать дней, сработал чётко.

— Осуждённый Ильичёв Олег Борисович, статьи 102-я, 117-я часть третья УК РСФСР, наказание – смертная казнь – отрапортовал Ильичёев-Кюветенко.

— Осуждённый Ильичёв Олег Борисович, официально сообщаю Вам, что Ваше прошение о помиловании на имя Президента РСФСР Бориса Николаевича Ельцина отклонено, и смертный приговор в отношении Вас будет приведён в исполнение сегодня.

Страх, яркий и сильный, словно молния, пронзил Романа Юрьевича, он понял, что сейчас его могут расстрелять вместо того самого Ильичёва, чьей жизнью он жил последние тринадцать дней, и поэтому он стал говорить, и говорил, говорил, говорил, говорил, ни на секунду не останавливаясь, словно боясь, что если он умолкнет, то его сразу же убьют.

Сидевшие за столом офицеры и стоявшие за спиной прапорщик с капитаном его не перебивали, и когда Ильичёв-Кюветенко закончил свой страстный монолог, прокурор, криво усмехнувшись, сказал:

— Ну Вы артист, Ильичёв, такое напридумывать, чтобы получить ещё несколько часов жизни. Зачем? – философски изрёк он.

— Богом клянусь, жизнью своей дочери клянусь, всё, что я сказал – чистая правда, это эксперимент, чистый социальный эксперимент, о котором я упросил Ивана Александровича. Умоляю Вас, позовите полковника, он подтвердит мои слова.

— Нету с ними Ивана Александровича, на прошлой неделе погиб в автокатастрофе – ответил один из сидевших за столом офицеров в зелёной форме.

Страх, ещё сильнее прежнего, охватил журналиста.

— Тогда позовите майора, ну, этого, которому он меня передал, Виктора Александровича – дрожащим голосом проговорил журналист, судорожно пытаясь вспомнить фамилию капитана. — Коломойцев, или Коломейцев, или Коломенцев его фамилия.

— Может, тебе ещё и лейтенанта Савченко позвать? – раздражённо сказал другой офицер из сидевших за столом.

— Да-да-да, зовите лейтенанта Савченко – непонятно почему, цепляясь за соломинку, пропищал журналист непонятно зачем, не понимая, что тем самым попал в логическую западню.

— Ну ты и дрянь – презрительно покачал головой прокурор. Не знаю, кто тебе сообщил фамилии погибших в автокатастрофе, но использовать их светлые имена, чтоб продлить свою вонючую жизнь на пару часов… «Исполняйте приговор!» — решительно сказал прокурор.

Прапорщик с капитаном, подхватив Романа Юрьевича под руки, поволокли его к дальней стене, в которую были вмурованы на полутораметровой высоте два кольца. К ним и пристегнули руки журналиста. Тот только плакал и причитал, умоляя остановиться, клянясь всеми святыми и своей дочерью, что он не Ильичёв, но его никто не слышал. Сама стена была вся в выщербинах от пуль, в одной из которых Кюветенко сумел разглядеть сплющенный кусочек свинца…

— Отделение, шагом марш! – прозвучала команда, боковая дверь открылась, и в помещение строевым шагом вошли семеро военных без знаков отличия на погонах.

— Равняйсь, смирр-на! Кругом! – командовал офицер, один из тех, что сидел за столом. Теперь он стоял, и в правой руке у него была сабля.

Сквозь марево слёз, застилавшее взор, Кюветенко увидел, как дверь шкафа отодвинулась, и за нею оказалась оружейная пирамида, в которой стояли семь малокалиберных винтовок ТОЗ-8. Солдаты строем подошли к пирамиде, каждый взял винтовку, принял в положение «на плечо».

— В шеренгу становись!

Солдаты выстроились в шеренгу и замерли. Они стояли метрах в восьми от зарёванного и дрожащего крупной дрожью от страха Кюветенко, но лица их не выражали никаких эмоций.

— Товарищи бойцы! – гаркнул офицер. Вам предстоит привести в исполнение приговор к смертной казни в отношении сексуального маньяка, убившего и изнасиловавшего трёх школьниц.

— Я никого не убивал! – взвизгнул Кюветенко, на что капитан, конвоировавший его в эту комнату смерти, подошёл, сильно сдавил горло и прошипел: «Ещё одно слово – и я сам задушу тебя, гадина»! Кюветенко закашлялся, а офицер с саблей продолжал:

— Как обычно, одна из винтовок заряжена холостым патроном, шесть остальных – боевыми. Точка прицеливания – сердце. Огонь только по моей команде.
Кюветенко уже не плакал. Он выл и скулил, дрожь сотрясала его тело, мысли роились в голове, словно пчёлы. Он мысленно просил прощения у всех, кого обидел, и, будучи всю жизнь неисправимым атеистом и материалистом, сейчас истово молился, прося у Господа Бога прощения за грехи.

— Оружие к бою! – прозвучала команда, и семеро солдат вскинули к плечам винтовки. Сейчас семь смертоносных зрачков с расстояния, на котором почти невозможно промахнуться, смотрели Роману Юрьевичу прямо в сердце, а сердце это колотилось и трепетало, готовое выскочить из груди.

«Доченька, милая моя доченька, я тебя уже никогда не увижу», – последняя мысль пронеслась в голове журналиста, и в следующую секунду офицер, крикнув: «Огонь!», махнул саблей. Грохнул залп.

«Вот я и умер». – первая мысль возникла у Романа Юрьевича в тот момент, когда сознание вернулось к нему. Она не вызвала ни страха, ни ужаса. «Странно, почему не было боли, ведь когда пуля попадает в грудь, должно быть больно. А если сразу шесть пуль, то тоже должно быть больно или нет?».

Роман Юрьевич открыл глаза и попытался сфокусировать взгляд на окружающих предметах. Сначала он увидел дым. Потом из этого дыма к нему шагнул полковник, в котором он узнал Ивана Александровича.

«Похоже, я в аду. Или в раю, но в раю вряд ли – мысль в голове журналиста шевелилась медленно. – Да, скорее всего, в аду, ведь тюремщики точно попадают в ад после смерти. К тому же этот запах – дыма и, похоже, мочи и кала – так не может пахнуть в раю, значит, точно ад. Что ж, заслужил».

Лицо полковника приблизилось, и вместе с ним приблизились ещё несколько лиц. Сознание у Кюветенко крепло, и он разглядел, что на всех подошедших – мундиры. Стоп…а этот прапорщик как оказался в аду? Ведь он меня вёл в эту проклятую комнату… А вот и капитан…но он только что душил меня… Нет, нет, они не могли так сразу все умереть, разве что расстрельная команда пальнула не в меня, а в припрятанный поблизости ящик с динамитом…

— Думаю, теперь Вы, уважаемый Роман Юрьевич, точно знаете, что чувствует приговорённый к смертной казни — донеслись слова полковника, и в этот момент он ВСЁ ПОНЯЛ.

— А-а-а-а-а-а! – дико заорал журналист, пытаясь выдрать вмурованные в бетон кольца, что у него, конечно же, не получилось. В следующее мгновение на полковника полился поток такой забористой брани, которую вряд ли когда-либо слышали даже эти стены. Кюветенко плевался, орал, бился затылком об бетон, пальцы его судорожно скрючивались, будто бы на полковничьей шее…

Брезгливо отстранившись от плохо пахнущего, да ещё и бьющегося в истерике журналиста, Иван Александрович сказал: «Отведите его в санитарный блок, приведите в порядок, дайте немного успокоительного и – повернувшись к Кюветенко, с улыбкой продолжил: — Через час жду Вас в своём кабинете, где мы обсудим Вашу статью для «Острого ракурса».

С этими словами полковник развернулся и вышел из комнаты.

Источник