Что чувствует человек без работы

Психология свободы: Сможет ли человек жить без работы?

Горькая мысль о том, сколького мог бы достигнуть человек, если бы не надобность зарабатывать на жизнь, посещала, наверное, каждого из нас. С началом экспериментов по введению безусловного основного дохода не думать о том, как можно было бы потратить свой полностью свободный от работы день, становится всё сложнее. Но и у этих мыслей есть тёмная сторона: а что, если ничего не выйдет? Что, если без привычных восьми часов приятной или не очень приятной трудовой деятельности нам просто не удастся проживать день за днем? Вдруг мы не в состоянии писать пейзажи, читать Платона и уж тем более творчески коммуницировать друг с другом семь дней в неделю?

старший преподаватель факультета политологии МГУ имени М. В. Ломоносова

Представьте, что вам больше не нужно вставать в полседьмого утра, вливать в себя чашку гадкого растворимого кофе и тащиться на другой конец города в офис, чтобы получить по итогам месяца некоторую сумму денег, которой всё равно не хватит на то, чтобы удовлетворить все ваши потребности, но которая позволяет вам относительно безбедно существовать. И вдруг вы узнаёте о решении правительства ввести безусловный основной доход в размере, предположим, той самой суммы, которую вы зарабатываете в ненавистном офисе на другом конце города. Думаю, вы сразу испытаете эйфорию: больше нет необходимости впахивать, можно посвящать больше времени семье, хобби, иным занятиям и так далее. Но что последует за этим?

Уверен, что многие будут говорить о взлёте культуры, мощном импульсе развития социальных проектов, новых формах общественного взаимодействия и так далее. На мой взгляд, ничего этого не произойдёт. Наступившая эйфория очень скоро сменится индивидуальной и общественной апатией, которая в крайней и наиболее распространённой форме будет предполагать дислокацию на диване перед телевизором с пакетиком чипсов. Причиной этого нелицеприятного сценария станет то, что свобода, обретённая индивидами в силу появления свободного времени и независимого от трудовой деятельности дохода, будет слишком неопределённой. Человек XXI века испытывает постоянную потребность в регламентирующих его деятельность схемах, устоявшихся традиционных моделях поведения, где каждый час и минута расписаны в органайзере. Не стоит также забывать о том, что человек, живущий в капиталистическом обществе XXI столетия, есть человек работающий — и никак иначе. Введение безусловного основного дохода может стать триггером уничтожения нашей основной социальной функции — трудовой деятельности, которую мы обмениваем на заработную плату.

Подразумевается, что всё равно при сокращении рабочего времени будет достигнут какой-то предел, граница, за которыми всё-таки придётся взять в руки лопату и копать траншею «отсюда» и «до обеда». Даже Карл Маркс, который обещал, что после конца истории и наступления коммунизма, когда каждый человек сможет выбирать, чем ему заниматься — рыбной ловлей, критикой или же любимым занятием Уинстона Черчилля, а именно строительством кирпичной стены в никуда, — всё равно сохранится место для принудительного труда. Даже в утопическом раю каждому человеку, преодолевая свою лень и фрустрацию, придётся возложить на себя «час-два» негативного труда. Правда, при этом коммунизм предполагал преодоление отчуждения и раскрытие всех творческих способностей человека. Считалось, прямо как в «педагогическом» романе Бориса Акунина «Азазель», что природой созданы люди, ловящие неимоверный кайф от мытья посуды или прокладывания траншей. Капитализм частично воплотил марксову утопию в жизнь, переложив часть забот на роботов и технику. В роботах и технике видел спасение от труда и сам Карл Маркс.

Даже сегодня, в сумерках постмодерна, политическая теория по-прежнему смотрит на понятие работы из двух башен из слоновой кости. И имена им «капитализм» и «социализм». С детства, с «учебника по экономике за первый класс» нам внушали теорию нежного немца-статистика Эрнста Энгеля, которая в упрощённом виде гласит, что «при удовлетворении всех материальных потребностей человека в нём просыпается спрос на товары духовные». Хлеба и зрелищ мы хотим не одновременно, но последовательно. «Духовный продукт» может быть сфабрикован только «внутренне свободным человеком», пролетарием умственного труда, преодолевшим своё отчуждение. В этом вульгарный капитализм и вульгарный социализм сходятся. Однако наблюдается забавная вещь. Даже несмотря на то, что капитализм сегодня по-прежнему характеризуется как «отчуждение», «принуждение», «несвобода», а социализм — как «свобода», «преодоление отчуждения», «безграничное творчество», на самом деле две равновеликие формации, как два магнитных полюса Земли, уже начали меняться местами.

Смогут ли люди распоряжаться своим свободным временем так, чтобы отсутствие необходимости заботиться о своём выживании не привело их к деградации? Полагаю, что ответ в целом должен быть положительным. Тому порукой — функционирование той же системы пенсионного обеспечения.

Капитализм сегодня даёт нам полную свободу предпринимательства и творчества, облачные сервисы, биткоины и аутсорсинг. Социализм же наоборот: перед левыми правительствами современной Европы остро встаёт вопрос о том, как прокормить неработающее большинство за счёт активного капиталистического меньшинства, как преодолеть экономический, демографический, миграционный кризис и кризис массовой безработицы разом. В результате мы видим удивительное: в лейбористской, дотэтчеровской Англии кризис привёл к тому, что в неделе осталось три рабочих дня и массы трудящихся требовали одного — труда; в шрёдеровской Германии социал-демократы воплощают в жизнь программу «Повестка дня — 2010», цель которой — сократить льготы, ужесточить трудовое законодательство и через это «встряхнуть рынок»; в современной Дании в 2011 году левоцентристское правительство предлагало увеличить рабочий день на 12 минут, через это выцыганить у рынка лишний час в неделю и уже через это «поднять экономику»

Мы приходим к выводу, что сегодня развитой капитализм символически несёт нам освобождение, а евробюрократический социализм, наоборот, принуждение к работе и труду. Поэтому на вопрос, приведёт ли освобождение от Работы (с большой буквы) к культурному росту, ответ определённый: да. Но только не той прямой дорогой перерастания количества материальных потребностей в духовное качество. А так, как и завещал Карл Маркс: через технику, прогресс и тотальную роботизацию. Так же на сон грядущий будет уместно вспомнить практику безусловного дохода, внедряемого сегодня в Финляндии и Швейцарии отнюдь не евробюрократами и поклонниками бюджетных правил. Государство даёт тебе несколько тысяч евро в месяц, толкает в спину и как бы ненароком говорит, если цитировать известный демотиватор: «Развивайся, мудак». И все инструменты для развития у нас уже есть.

кандидат философских наук,
независимый исследователь, США

Итак, представим себе, что программа введения безусловного основного дохода вступила в действие. Для начала замечу, что эта идея не настолько радикальна, как многим представляется. Во всяком случае, такие социальные нововведения, как всеобщая воинская повинность и затем её отмена, система пенсионного обеспечения и фиксированного восьмичасового рабочего дня, женское равноправие и так далее — всё это столь же революционные трансформации. Общество, несмотря на то, что большое количество индивидуумов и социальных групп боялось этих нововведений, пошло на эти перемены, поскольку эксперимент есть базовый элемент реформистского социального пространства.

Система вэлфера, пенсионного обеспечения и гарантированных оплачиваемых отпусков как раз и представляет собой элементы социальной структуры, предваряющие введение безусловного основного дохода.

Смогут ли люди распоряжаться своим свободным временем так, чтобы отсутствие необходимости заботиться о своём выживании не привело их к деградации? Полагаю, что ответ в целом должен быть положительным. Тому порукой — функционирование той же системы пенсионного обеспечения.

Экономической проблематики введения безусловного основного дохода я здесь касаться не буду. Что же касается того, повысится или понизится в результате культурный уровень социума, который реализует эту идею, то результат будет зависеть от того, сумеет ли общество трансформировать систему образования и иные институции так, чтобы помогать индивидууму вырабатывать более высокие мотивации к творческой деятельности. Полагаю, что переход к более высоким мотивациям деятельности есть едва ли не важнейшая задача человечества, если оно намерено идти по пути развития. Отказ от экспериментов в этом направлении был бы равносилен отказу от развития, признанию принципиальной непреодолимой ущербности человеческой цивилизации.

Источник

Интервью с тунеядцами: Как живут люди, отказавшиеся от работы

Около месяца назад депутаты Законодательного собрания Санкт-Петербурга всерьёз говорили о наказании безработных, буквально недавно с похожей, но всё же отличающейся идейно инициативой выступил Роструд. Мы категорически с подобными мерами не согласны, поэтому решили отыскать несколько ребят, отказывающихся от работы в классическом понимании, и расспросили их обо всём самом важном.

Павел Ильин

Мне 27 лет. Не работаю я почти всю жизнь. У меня было две вспышки, когда я вдруг устраивался на постоянную работу. Это было в 2006-м, когда я только приехал в Москву и у меня ещё отсутствовало понимание, какими активностями хочется заниматься. И ещё одна в 2013-м.

Я думаю, эта убеждённость была со мной всегда и с годами лишь нарастала и утверждалась в моём сознании. Работа делает из тебя философского зомби! Ты обмениваешь самое дорогое, что у тебя есть, на очень незначительное количество денег. Но при этом у тебя нет жизни. Всё, что остаётся, — это неврозы, психозы и пара выходных, в которые хочется только спать или погрузиться в какую-нибудь большую историю — почитать лёгкие книжки, посмотреть простые фильмы и поиграть в игры на низком уровне сложности. Даже если ты зарабатываешь много денег и у тебя высокая должность, у тебя ещё меньше жизни — чем больше с тобой делятся, тем больше на тебя вешают.

Очень важно ещё и то, что, когда ты работаешь, нет времени и когнитивных ресурсов на поиск себя, а это самый тяжёлый труд (да, давайте различать термины «работа» и «труд» в нашем дискурсе). Разумеется, есть вероятность, что рынок труда может совпасть с твоими увлечениями и пристрастиями, но вероятность реализации подобного сценария настолько мала, что лучше сразу идти по хардкору!

Нужно осмысленно что-то делать, а не работать. Безусловно, любое разумное создание, в моей системе ценностей, по крайней мере, имеет естественное право на свободу от работы, потому что современная система распределения благ в обществе (любом, где-то просто больше перекосы, где-то меньше) ничем не отличается от рабовладельческого строя, только теперь мы в экономическом рабстве, и степень этого рабства напрямую коррелирует с балансом твоего банковского счёта. Зря мы, что ли, столько людей положили, чтобы упразднить институт рабства?

Государство должно, именно ДОЛЖНО (так как оно для людей, а не наоборот) предоставлять то, что называется в развитом мире basic income (базовый доход), который покрывал бы хотя бы минимальные потребности. Во многих странах это уже реализовано по факту, правда, всё ещё стыдливо называется пособием по безработице.

Если все последуют моему примеру, будет прекрасно, люди будут счастливы, культура станет намного более диверсифицированной, мы увидим огромное количество разных классных проектов в совершенно неожиданных местах. Разумеется, это создаст острую нехватку кадров в традиционных экономических сферах, что хорошо со всех сторон. С одной стороны, если нам эти отрасли действительно нужны, то их можно будет легко автоматизировать, а если это просто имитация деятельности, то к чёрту эти пустышки.

Государство должно предоставлять то, что называется в развитом мире basic income, который покрывал бы
минимальные потребности.

Разумеется, мне не нравится постоянная ограниченность в ресурсах. Постоянно нужно думать, в каком магазине что дешевле, причём всё — от пельменей до барабанных палочек. Есть ещё сложность с мотивацией, нужно уметь себя сподвигать на действия, но если ты нашёл дело, за которое готов убивать, то такой проблемы нет. Зато плюсы очевидны: ты свободен и самостоятелен. Ты главный, это чувство нельзя променять ни на какие деньги или статусы.

Деньги приходят из разовых заказов, из стипендии, бывает, папа что-то присылает. С жильём вопрос решился на три года вперёд в рамках моей основной сферы деятельности. Если посмотреть на последний месяц, то мои основные расходы — это еда, аренда репетиционной базы и путешествия. За оплачиваемую работу, конечно, берусь, но она должна либо быть в сфере моих интересов и направлений развития, либо быть идеологически правильной, либо быть радикально тупой. Но отправиться в офис меня может заставить только угроза жизни: моя или кого-то мне близкого.

Не работать — не то же самое, что сидеть дома на диване и потреблять медиакультуру без фильтров. Не работать лично для меня значит заниматься различными вещами, от которых меня прёт. У меня есть три функциональных сферы активности. Это музыка, а именно игра на барабанах и написание стихов на английском, чем я занимаюсь в группе NaPast. Это разные интернет-проекты, разработка и администрирование сайтов. И это аспирантура, в которой я занимаюсь теоретической культурологией и пытаюсь найти выход из постмодерна.

Обычный мой день начинается в пять-шесть утра, первые пару часов я отвожу на подготовку организма к бою: душ, завтрак, новости, переписка. Примерно с 11:00 до 14:00 — 15:00 наступает время решения когнитивно сложных задач, обычно пишу куски к диссертации или делаю что-то сложное на своих сайтах. Между 15:00 и 18:00 обязательная практика на барабанах (точнее, на ближайших стульях и креслах). Дальше идут либо какие-то социальные дела вроде репетиции или встречи с друзьями. Но это идеальный день, и не каждый он такой получается.

У меня есть различные фазы эффективной функциональной активности, в рамках которой я занимаюсь тем, чем сейчас могу заниматься осмысленно и с отдачей. Вместо отпуска я устраиваю себе скорее просто смену обстановки с сохранением активности, но, разумеется, с её модификацией и адаптацией под новые условия.

Путешествия — это моя страсть, каждые полгода стараюсь куда-то ездить. Например, Новый год встречал в Германии и Нидерландах, а буквально сегодня утром вернулся из Белоруссии. В основном мои близкие относятся к моему образу жизни положительно, но именно потому, что я не работаю активно. Если бы я просто сидел на диване, уставившись в телевизор, думаю, отношение было бы резко негативное. Сколько себя помню, столько и не испытывал желания работать в классическом понимании, а вот примеров для подражания не могу припомнить. Уверен, что и культура, и жизнь снабжали меня подобными примерами, но они скорее укрепляли убеждённость, нежели как-то переворачивали картину мира.

Люба Макаревская

Я не работаю и не числюсь нигде уже почти 15 лет. Мне 29 лет. Я думаю, что, если какая-то часть людей последует моему примеру, общество станет только более здоровым и продуктивным. Все всё равно не смогут не работать.

Мой день строится так: я просыпаюсь в три, гуляю со своей собакой, потом смотрю телевизор, гуляю или читаю в зависимости от настроения. Пик моей активности наступает часов в 12 ночи и длится до пяти-шести утра. В это время я, как правило, пишу. Я выбрала такой образ жизни, потому что до семи лет у меня было очень счастливое детство, какое-то прямо набоковское. У меня всегда существовала очень сильная эмоциональная связь с родителями, которые осознанно или нет очень много сделали для моего интеллектуального развития, притом что меня никогда ни к чему не принуждали, но это прекрасное время оборвалось походом в первый класс.

Невыносимая скука и откровенная тупость нашей школы невыразимы словами. Безусловно, я ощущала очень сильный разрыв со своими сверстниками в интеллектуальном плане, и вообще нахождение в школе меня жутко травмировало. В 11 лет я поняла, что по своим взглядам я анархист и, когда мне удастся вырваться из-под гнета школы, я больше никогда нигде не буду числиться. Помню, что даже поклялась себе в этом.

В 14 лет я прочитала Уолта Уитмена. Он очень повлиял на меня. Уитмен, как известно, не работал и бродяжничал. Он стал моим идеалом на долгие годы. В девятом классе меня выгнали из школы, и с тех пор я действительно ни разу нигде не числилась, как и поклялась себе в 11 лет. Сейчас мне 29, и в моей жизни не было такого периода, чтобы я где-то работала официально.

Какое-то время я занималась живописью, но в 19 лет поняла окончательно, что меня не волнует ничего, кроме литературы. Всё свободное время я трачу на написание текстов, верю, что в некоторой степени это оправдывает меня. «Поэт — священный паразит общества» Уэльбека, и всё вот это.

Я всё ещё живу на деньги, которые даёт мне мама. Мои траты самые обычные: еда, косметика и одежда, ничего интересного. Я не очень люблю вечеринки, так как я интроверт. Любимые мои развлечения — книжные магазины, «Макдоналдс» и прогулки с моей собакой.

Я боюсь общества — думаю, оно стремится отнять у меня саму меня и привести любую личность к определённому знаменателю.

Безусловно, я думаю, что человек должен иметь право на созерцание. Я думаю, большинство произведений искусства, которые мы знаем, — следствие реализации этого права. В том, чтобы быть безработной, мне не нравится безденежье и то, что я напрягаю свою маму, всё остальное меня абсолютно устраивает. Ну и да, конечно, я периодически не могу отделаться от чувства, что я жалкий паразит, но одновременно с этим мне кажется, что я всё же свободна, а работающие — нет.

Я чувствую потребность в отпуске постоянно, так как и не работая можно устать от жизни в городе. Я бывала за границей, но мне не очень нравится путешествовать, я боюсь летать. Думаю, лучшие путешествия происходят внутри нас самих. Сон — это тоже путешествие. Заставить меня работать мог бы голод или чрезвычайные обстоятельства, я бы пошла работать курьером, скорее всего, ещё я могла бы подрабатывать выгулом собак. Я, как сказал Мишель, очень люблю животных.

Я бы скорее выбрала суицид, чем офис. Смерть, растянутая во времени, или мгновенная — большой разницы нет. Думаю, смерть, растянутая во времени — это как раз работа в офисе. Не стану скрывать, что я ходячая фобия, и моя главная фобия — это наше общество. Думаю, идеальное соотношение безработных и работающих — 50 на 50. Мне кажется, кто-то просто может выполнять регулярную, достаточно монотонную работу, а кто-то нет, и слово «иждивение» — не совсем верное определение.

Друзья и близкие относятся с пониманием, которое периодически чередуется с раздражением, к которому я привыкла. Я, в принципе, ко всему привыкла и ко всему отношусь философски. Я думаю о самореализации и поэтому пишу — стихи и другие тексты. Я чувствую себя реализованной и счастливой, когда мне пишется, просто это не приносит денег, но я научилась не расстраиваться из-за этого. Когда мне не пишется, это и есть отдых. Правда, мне грустно в это время. Мои идеалы среди безработных — Уолт Уитмен и главный герой фильма «Большой Лебовски».

Я боюсь общества — думаю, оно стремится отнять у меня саму меня и привести любую личность к определённому знаменателю. Я против этого и думаю, что работа частично является инструментом в этом деле. Мне кажется, где-то числиться — значит идти на компромисс. Мне вообще периодически хочется сжечь свой паспорт, но без него нынче не купишь алкоголь, так что теперь он стал нужной вещью. Я не чувствую себя безработной, в конце концов, быть живой — это тоже работа, иногда крайне утомительная.

Марк Лукьянов

Мне 24 года. Я не могу сказать, что я не работаю. Я очень много работаю. Просто об этом не пишут в моей трудовой книжке. Ну, однажды я и смены не закончил в одной пекарне — понял, что трачу слишком много времени. Укусил несколько пирожных на складе и ушёл заниматься музыкой. Навсегда.

Почему я не работаю? Примерно таким же вопросом можно задаться и по отношению ко всем остальным. Конечно, работать в широком смысле нужно — это даже не обсуждается. Но о том, на что тратить время, можно было бы поспорить — все люди разные. И да, мы должны почаще иметь право на подобный выбор, иметь работу в классическом понимании или нет. Уверен, в каждой стране это должно быть устроено по-своему. При этом мне кажется странным, что в некоторых государствах есть пособия по безработице, но мне это нравится.

Если все последуют примеру безработных, будет примерно то же, что и всегда случается, когда слишком много людей хотят одного и того же. Я думаю, что некоторым людям просто нельзя попадать в такую сферу.

За моё жилье платят спонсоры. Моя подруга — модель. недавно вернулась из Парижа с Недели моды и привезла оттуда очень много денег. Последние два месяца мы тратим эти деньги: желе, бусы, кино, женские кожаные туфли-гробики и кольцо в нос.

Я бы с удовольствием поехал собирать сицилийские апельсины волонтёром. На два месяца, загореть. Только об этом сейчас и думаю. Только этим и занимаюсь. Думаю, у меня нет такого отпуска, как у работающих на официальных должностях. Я не чувствую в этом необходимости и, к сожалению, мало путешествую. Но это ненадолго. Мои близкие друзья тоже не работают. У меня были реальные примеры работающих на официальных работах, которые вдохновили меня отказаться от этой затеи.

Алиса Таёжная

Мне 28 лет, и я имею счастливую возможность заниматься только любимым делом. Мои родители — working class heroes и настоящие селф-мейд-герои, трудоголики самого простого происхождения, которые положили всю молодость на то, чтобы выжить и закрепиться в Москве. Я благодарна им за их силу и стойкость, за упрямство в том, чтобы научить меня читать в три года и дать мне лучшее образование. Недавно я общалась с ними о своём пути: им трудно представить, что я живу без трудовой книжки, но какой-то частью своего существа я уверена: они понимают, что работа в России — это фикция, которая может оборваться не по твоей вине в любой момент. «Тебе повезло, что ты занимаешься тем, что любишь — у нас такой роскоши не было», — сказали они мне при нашей последней встрече. Моральная поддержка родителей и тот факт, что у меня всегда есть угол, куда вернуться, если я споткнусь, предохраняет меня от необязательной и часто пустой работы, которой приходится заниматься многим моим друзьям не из Москвы, чтобы остаться здесь. Плюс я всегда могу рассчитывать на мужа, который занимается любимым делом и как технический специалист уникального профиля получает зарплату в разы больше, чем я, гуманитарий. Но и он может всегда рассчитывать на меня. То есть если что-то случится с моими близкими и понадобятся деньги, я моментально выйду на работу и буду мотивирована на стабильный план.

У меня в жизни было две любимых постоянных работы, но на обеих я выгорала: не умела найти баланс между работой и свободным временем и неправильно относилась к ответственности и обязанностям. Сейчас такой ошибки я бы уже не совершила, но со своей стороны могу сказать, что люди расцветают от свободы. Все коллеги, которым дают воздух, готовы сделать на энтузиазме куда больше, чем требуется. К сожалению, многие прогрессивные и уж тем более отсталые российские системы и слышать не слышали о том, как мотивировать сотрудников, и оперируют страхом. Я слышала много рассказов от создателей тренингов о том, что нет ничего проще, чем надавить на девушку-сейлса, которая снимает квартиру вскладчину с подружкой и приехала из Сибири на покорение Москвы. Они настолько испуганы и хотят перемен, что готовы жрать говно тоннами. Я категорически не принимаю натаскивание людей, выдрючивание из них покорного стада, превосходство, которое часто встречаю у начальников по отношению к своим подчинённым. Проекты, рождённые по любви и с любимыми людьми, дольше живут и лучше пахнут.

По сути, я постоянно работаю, но мой труд прекарный (редактор исправил автоматом на прекрасный) — то есть вроде бы имеет отношение к интеллектуальной сфере, но оплачивается в месяц не больше, чем труд водителя троллейбуса. Я знаю музейных работников, которые получают меньше, чем кассиры, не говоря уже о программистах, риелторах и сейлсах, в работе которых даже не нужно специальное образование и научная степень, а достаточно широкого диапазона soft skills. О прекарном труде в искусстве и культуре сказано очень много, и это, по сути, настоящая эксплуатация: деньги налом, работа по дружбе, опаздывающие на полгода гонорары, бесконечный вклад в проекты, которые могут не утвердить, постоянный пересмотр условий. У меня нет страховки и не будет детского пособия. По-хорошему, я работаю на соковыжималке в городе, где выделяются миллиарды на реконструкции театров и музеев. Все люди вокруг искусства и кино, если не занимаются *********, живут по нормкору всю свою жизнь и планируют отпуск в Петербурге.

Я уважаю такой выбор, в нём много смелости, но эта система — по сути, плантация наших дней, только на территории интеллектуального труда. Я ненавижу формулировки «ищем молодого с горящими глазами», потому что понятно, что таких молодых обычно на *** вертели. С другой стороны, те молодые, с кем я работала, действительно хотят, преодолевают и учатся, несмотря на снобизм старших коллег и рутинную работу. Через это тоже надо пройти. Награда — делать вещи, в которые ты веришь. Если провести неделю среди тех, кому по фигу и кто заботится только о том, чтобы зарплатка капала на карточку вовремя, сразу понимаешь цену жизни без скепсиса и этого гнилого прагматизма. Большинство философов считали творческий труд вершиной для развития человека, большинство людей не делают ни одного шага в сторону того, чтобы выражать себя через работу. Поэтому существует так много «проектов» ради проектов, поэтому вещи, которые могут делать трое неравнодушных, часто делают десять незаинтересованных. Но это не только российская проблема, так устроен человек вообще.

Источник