Что чувствуешь когда ранили

Нашпигованные свинцом, или Что чувствуют люди, когда их подстрелили?

В боевиках мы часто наблюдаем, как простреленный в нескольких местах главный герой не только продолжает бороться со злом, но и активно при этом перемещается. Но всем известно, что кино не всегда отражает реальное положение вещей, поэтому мы поинтересовались — как на самом деле чувствует себя человек, в которого попали из огнестрельного оружия? (Осторожно! Шокирующий контент).

Как это ни грустно звучит, но людей, получивших ранения из разных видов стрелкового и охотничьего оружия вокруг хоть отбавляй. Криминал, военные конфликты, несчастные случаи на охоте и при чистке оружия — примеров может быть много. Несмотря на то что получившие такие ранения люди не слишком любят вспоминать подобные ситуации, некоторые пострадавшие таки поделились с журналистами своими ощущениями.

Прохожие оказывают первую помощь раненному в Новом Орлеане, США

Чтобы не интриговать читателя сразу же скажем, что в большинстве случаев пулевое ранение, в момент нанесения, оказывается не слишком болезненным. Дебора Коттон, раненная в 2013 году во время парада в День матери в Новом Орлеане, описывает свои ощущения так:

Между тем ранение женщины было очень тяжелым — пуля попала ей в бок, прошла снизу вверх и засела слева в грудной клетке. Дебора перенесла 36 операций, во время которых ей удалили почку, часть поджелудочной железы, большую часть желудка, толстую и двенадцатиперстную кишку.

Можно сказать, что ранение было фатальным и лишь экстренно оказанная высококвалифицированная медицинская помощь спасла женщине жизнь. Общаясь с журналистами в больнице, Коттон сообщила:

Если вы считаете, что мисс Коттон хорохорится или представляет собой особый случай человека с аномально высоким болевым порогом, то вот вам история Райана Джарси. Парень без единой царапины пережил вооруженное ограбление у себя дома, но получил инвалидность из-за собственной неосторожности.

Когда грабители покинули жилище Райана, тот, опасаясь их возвращения, достал из сейфа дробовик и бросился к телефону, чтобы позвонить в 911. Когда он набирал номер, оружие выскользнуло из его руки и, рефлекторно схватив его, Джарси нажал на спусковой крючок. Заряд дроби попал бедолаге в голень и свои ощущения и эмоции парень описал достаточно художественно и точно:

Делая лирическое отступление, можно добавить, что физические страдания молодого американца были органично дополнены осознанием того, что всего за 12 часов до несчастного случая он был выписан из медицинской страховки своих родителей, но не успел еще оформить свою. Ампутация того, что осталось от его ноги и последующее лечение и реабилитация обошлись его семье в 60 тысяч долларов.

Случаи Деборы и Райана вполне типичны — сотни людей, испытавших на себе неприятную процедуру проникновения пули, картечи или дроби в тело, описывают свои первоначальные ощущения как незначительные или неприятные, но неожиданно менее болезненные.

Одни сравнивают попадание пули с укусом пчелы, другие описывают его как удар бейсбольной битой. Почти все, с кем общались исследователи вопроса, жаловались на ощущение жжения спустя несколько мгновений после ранения. Тиа Джеймон, ставший случайной жертвой разборок уличных банд, рассказал о своем случае следующее:

О жжении, которое появилось спустя некоторое время после попадания пули, рассказывает и уже знакомая нам Дебора Коттон:

Можно отметить, что ощущения людей в момент попадания пули в тело весьма схожи, а вот последующие отношения варьируются очень существенно, в зависимости от места ранения. Американский адвокат, получивший пулю в коленную чашечку (этим часто грозят оппонентам в фильмах), был очень впечатлен гаммой ощущений, пришедшей вскоре после попадания:

Чаще всего пострадавшие рассказывают о накатывающих волнах боли, которая может быть как вполне терпимой, так и зашкаливающей до экстремального уровня. Есть и редкие исключения — один экстремал, разрешивший друзьям подстрелить себя в икру из мелкокалиберного пистолета 22 раза, рассказал, что боль была вполне терпимая. Также он упомянул и то, что надеется, что если ему придется получить более серьезное ранение, то будет иметь некоторый иммунитет.

Теория о том, что человек может выработать таким образом нечувствительность к ранениям очень и очень спорна, но нельзя не оценить вклад этого безумца в исследования столь неприятного и актуального вопроса.

Особо стоит рассказать о выстрелах в голову. Мы все уверены, что такое ранение является наиболее опасным и шанс выжить после него мизерный. Но это вовсе не так — многие выживают после таких ранений, хотя и страдают потом от многочисленных осложнений.

50 cent мог бы рассказать об ощущениях при ранении многое — в рэпера попали 9 раз, причем сразу

Общим критерием для всех ранений в голову является сильная головная боль. Американец Майкл Мойлан, которому, пока он спал, в голову случайно (!) выстрелила любимая супруга, проснулся от попадания пули в верхнюю часть черепной коробки. Сразу же после этого пришла сильнейшая головная боль и виновница ранения отвезла его на своей машине в ближайшую больницу.

Майкл, несмотря на раскалывающую головную боль, не верил в свое ранение до тех пор, пока этот факт в приемном покое клиники не подтвердила медсестра. После того, как был поставлен диагноз, жена пострадавшего, Эйприл, скрылась, что наводит на сомнения о случайности ранения.

Но головная боль — это не самый интересный симптом, которым сопровождается попадание пули в голову. Гэри Мелиус, в которого выстрелили из пистолета, сообщил врачам о том, что в момент попадания он услышал крайне необычный звук, который никогда не слышал раньше и уверен, что не услышит после. Пациент сравнил его со звоном монеты в пустой пивной банке, но максимально пронзительным и оттого нереальным.

Джоаб Ходж, получивший пулю в голову в ходе вооруженного ограбления, так описал гамму своих ощущений от неприятного события:

Важно также сказать о том, что почти все раненные говорят о том, что лечение, реабилитация и последующие симптомы от осложнений, гораздо более болезненны чем само ранение. Упомянутый нами адвокат с простреленным коленом рассказал о том, что был неприятно удивлен длительностью и болезненностью процесса выздоровления.

Он был искренне возмущен тем, как показывают восстановление после ран в боевиках, ведь его ждали не пара перевязок и несколько прогулок с палочкой в кругу друзей, а месяцы неподвижного лежания и нестерпимой боли, которую он еле вынес, несмотря на постоянный прием обезболивающих препаратов.

Хочется рассказать и о еще одном немаловажном факторе, сопровождающем огнестрельные ранения — психологическом. Дебора Коттон, выжившая после тяжелого ранения, описывала свое состояние после выздоровления как очень неприятное и нестабильное и оно было связано не со страданиями от послеоперационных болей.

Женщина несколько месяцев страдала от посттравматического стрессового расстройства, которое оказывало влияние на многие аспекты ее жизни. Например, Коттон с удивлением обнаружила, что начала бояться ездить в автомобиле. Поездка со скоростью свыше 35 миль в час вгоняла ее в панику, бороться с которой было бесполезно. Казалось бы — что общего между стрельбой и ездой?

Подводя итог этому небольшому исследованию, можно сказать, что рассказы раненных из огнестрельного оружия людей отличаются в зависимости от места попадания и тяжести повреждений. Их можно различать по характеру и интенсивности первоначальной боли, по последующим ощущениям и даже по психологическому состоянию пострадавшего. Играет немаловажную роль и восстановительный период и, увы, психологический фактор. Раны могут зажить, оставив небольшие шрамы, а травма, нанесенная психике, может оставаться с человеком всю оставшуюся жизнь.

А вы знали, что у нас есть Instagram и Telegram?

Подписывайтесь, если вы ценитель красивых фото и интересных историй!

Источник

Что чувствует человек с огнестрельным или ножевым ранением?

Рассказывает журналист Вадим Хохлов, испытавший и то и другое.

Огнестрельное

Представьте, что в вас врезается маленький истребитель. Сначала боль, потом несколько секунд ничего не чувствуешь. Потом нахлынет вторая волна боли. Вот тут представьте, что у вас гвоздь в теле, так его ещё и расшатывают. То есть болеть у вас будет не дырочка от выстрела, а вся конечность или часть корпуса.

При открытом кровотечении ощущения напоминают удар мизинцем об угол косяка. Вот такая же боль как в первые секунды после удара пальцем, но на протяжении нескольких минут на бОльшем диаметре. Вдобавок к этому вам ещё и горячий кофе льют на рану.

Ножевое

От пули больше болит внутри, а от ножевого болит везде. Что чувствует человек: сначала острую боль, как от любого пореза. Но глубже. После этого наступает кратковременный шок. А после того, как шок отходит, вы постепенно начинаете испытывать жгучую боль не поверхности раны.

Как болит? Представьте, что вы порезались, когда делали салат. Представьте, что рану вам помазали скипидаром, потом йодом, а потом покрошили какую-нибудь таблетку-пустышку, которая шипит в жидкости.

Кровоизлияние от ножевого на практике сильнее. Однако радиус боли намного меньше, чем от пули. Если вы выстрелите себе в ногу, у вас будет болеть вся нога и, вероятно, часть бедра. Если вы воткнете себе нож в ногу, то будет болеть пораженная область, но сильнее.

Источник

О продолжительности жизни и способности к действиям при смертельных повреждениях

УДК 340.624.6 : 340.661

Кафедра судебной медицины (зав. — доц. В.Я. Карякин) Саратовского медицинского института и Саратовское областное бюро судебно-медицинской экспертизы (нач. З.Ф. Резаева)

Поступила в редакцию 23/IV 1965 г.

библиографическое описание:
О продолжительности жизни и способности к действиям при смертельных повреждениях / Соколов Е.Я., Петрова А.В. // Судебно-медицинская экспертиза. — М., 1966. — №1. — С. 37.

код для вставки на форум:

В судебно-медицинской практике нередко возникает необходимость решения вопросов, связанных с установлением возможности совершать самостоятельные, подчас довольно сложные и продолжительные действия при смертельных повреждениях. Описаны отдельные случаи, иллюстрирующие способность к действиям смертельно раненых (М.И. Авдеев, З.Ф. Резаева. Е.Е. Дильман; В.Е. Ляшенко и др. ).

В нашей практике встретились 2 случая, представляющие определенный интерес.

1. Гр-н Ю., 21 года, попал под колеса паровоза, причем туловище оказалось разделенным на 2 части, находящиеся по обе стороны рельса. Пострадавший сообщил сотруднику милиции свою фамилию, имя, отчество, возраст, адрес и объяснил обстоятельства происшествия. В агональном состоянии он был доставлен в больницу, где вскоре умер. После получения травмы гр-н Ю. жил 45 мин., из них около 25 мин. был в сознании, правильно оценивал происшедшее и отвечал на вопросы.

При судебно-медицинском исследовании трупа установлено полное разделение туловища на уровне I—II крестцовых позвонков с многооскольчатым переломом костей таза, размятием части брюшной аорты и обеих подвздошных артерий, размозжением мочевого пузыря, половых органов, петель тонких и толстых кишок, выраженное малокровие внутренних органов.

Длительное сохранение сознания можно объяснить тем, что при перекатывании колеса через туловище нижний отдел брюшной аорты был сдавлен между ребордой и рельсом: это, очевидно, привело к «склеиванию» размозженных стенок сосуда. Указанное обстоятельство обусловил: выключение части большого круга кровообращения на уровне брюшной аорты, сохранив определенное артериальное давление, обеспечившее достаточное кровоснабжение головного мозга и циркуляцию крови в малом кругу кровообращения.

2. 21/VII 1960 г. в 23 часа 30 мин. гр-н Л., 24 лет, управляя мотоциклом в нетрезвом состоянии, столкнулся со встречным автомобилем. Поднялся он с посторонней помощью, но в кабину автомобиля сел самостоятельно и был доставлен домой, так как в связи с хорошим общим состоянием категорически отказался ехать в больницу. 22 /VII около 3 часов ночи у него появилось выраженное затруднение дыхания и около 5 часов утра он был госпитализирован. При поступлении в больницу был активен, передвигался самостоятельно. Лежать и находиться в помещении не мог, предъявляя жалобы на ощущение недостатка воздуха, в связи с чем без посторонней помощи неоднократно выходил во двор больницы. 22/VII к 14 часам состояние больного резко ухудшилось, и в 19 часов он скончался.

При исследовании трупа обнаружен перелом VI ребра по околопозвоночной линии справа с разрывом пристеночной плевры, прикорневой разрыв легкого (9×6×4 см) с разрывом (по длине), легочной артерии (длина разрыва 1,7 см). В правой плевральной полости содержалось 2500 мл жидкой крови. Имелось выраженное малокровие внутренних органов.

Несмотря на повреждение крупного сосуда и нарастание правостороннего гемоторакса, гр-н Л. в течение длительного времени не только находился в сознании, но и сохранял способность к сложным действиям.

похожие статьи

К вопросу о способности к активным целенаправленным действиям при колото-резаном ранении сердца / Штарберг А.И., Гиголян М.О., Черёмкин М.И., Смирнова Е.А., Жердева Е.А. // Избранные вопросы судебно-медицинской экспертизы. — Хабаровск, 2018. — №17. — С. 224-226.

Источник

Николай Стариков

политик, писатель, общественный деятель

Что чувствует человек, в которого попала пуля снайпера

Что чувствует человек, в которого попала пуля снайпера

В предыдущем материале «Читая Джорджа Оруэлла – памяти Каталонии» мы говорили об очень интересной повести Джорджа Оруэлла «Памяти Каталонии». Интересной со всех сторон. В-первых написана признанным мастером пера, во-вторых описывает гражданскую войну, в третьих – автор сам воевал в Испании против фашистов Франко. И не считая нужным «толерантничать», он так их и называет – фашисты.

Но есть в книге Джорджа Оруэлла «Памяти Каталонии» ещё один момент. Автор описывает свои ощущения, когда ему в горло попала пуля фашистского снайпера.

Это литературный фрагмент, который надо прочитать каждому. По многим причинам…

«На фронте было затишье. Бой за дорогу в Яку затих (он снова разгорелся только в середине июня). На нашем участке больше всего нам досаждали снайперы. Фашистские окопы находились примерно в ста пятидесяти метрах от нас, но они лежали на возвышенности и охватывали нас с двух сторон, ибо мы вклинивались в их линию фронта под прямым углом. Угол этого клина был опасным местом. Здесь мы несли постоянные потери от снайперских пуль. Время от времени фашисты стреляли в нас из гранатомета или подобного оружия. Гранаты рвались с ужасным треском, особенно пугавшим, ибо мы не успевали заблаговременно юркнуть в укрытие. Но особой опасности они не представляли, делая в земле лишь мелкую воронку. Ночью было тепло и приятно, днем — невыносимо жарко, нещадно грызли москиты; несмотря на чистое белье, привезенное нами из Барселоны, мы сразу же обовшивели. Белой пеной покрылись вишневые деревья в покинутых садах на ничейной земле. Два дня шли ливни, вода затопила окопы, а бруствер сильно размыло; теперь мы целыми днями ковыряли вязкую глину никуда не годными испанскими лопатами без ручек, которые гнулись как оловянные ложки.

Нашей роте обещали миномет. Я с нетерпением ждал его. По ночам мы, как обычно, ходили в патрули. Теперь это было опаснее, чем раньше — у фашистов прибавилось солдат и, кроме того, они стали осторожнее. Перед своей проволокой они раскидали консервные банки и, заслышав дзиньканье жести, немедленно открывали пулеметный огонь. Днем мы охотились на фашистов с ничейной земли. Нужно было проползти сотню метров, чтобы попасть в заросшую высокой травой канаву, из которой можно было держать под огнем щель в фашистском парапете. Мы оборудовали в канаве огневую точку. Набравшись терпения, можно было в конце концов дождаться и увидеть одетую в хаки фигуру, торопливо пробегавшую мимо щели в бруствере. Я несколько раз стрелял по этим фигурам, но навряд ли попал: я очень скверно стреляю из винтовки. Но все же это было забавно — фашисты не знали откуда в них стреляют. К тому же я был уверен, что рано или поздно своего фашиста подсижу. Однако вышло наоборот — фашистский снайпер подстрелил меня. Это случилось примерно на десятый день моего пребывания на фронте. Ощущения человека, пораженного пулей, чрезвычайно интересны и я думаю, что их стоит описать подробно.

Случилось это в самом углу парапета в самое опасное время, в пять часов утра. Солнце поднималось за нашей спиной и вынырнувшая из-за парапета голова четко рисовалась на фоне неба. Я разговаривал с часовыми, которые готовились к смене караула. Внезапно, посреди фразы, я вдруг почувствовал — трудно описать, что именно я почувствовал, хотя ощущение это необычайно свежо.

Попытаюсь выразить это так: я почувствовал себя в центре взрыва и увидел слепящую вспышку, почувствовал резкий толчок, — не боль, а только сильный удар, напоминающий удар тока, когда вы вдруг коснетесь оголенных проводов; и одновременно меня охватила противная слабость, — казалось, что я растворился в пустоте. Мешки с песком, сложенные в бруствер, вдруг поплыли прочь и оказались где-то далеко-далеко. Думаю, что так чувствует себя человек, пораженный молнией. Я сразу же понял, что ранен, но решил, — сбили меня с толку взрыв и вспышка огня, — что случайно выстрелила винтовка моего соседа. Все это заняло меньше секунды. В следующий момент колени подо мной подогнулись, и я стал падать, сильно ударившись головой о землю. Почему-то мне не было больно. Все тело одеревенело, в глазах был туман, я знал, что ранение тяжелое, но боли, в обычном смысле слова, не чувствовал.

Часовой-американец, с которым я только что разговаривал, нагнулся ко мне. «Эй! Да ты ранен!» Собрались люди. Началась обычная суматоха. «Поднимите его! Куда его ранило? Расстегните рубашку!» Американец попросил нож, чтобы разрезать рубаху. Помня, что у меня в кармане лежит нож, я попробовал его достать, но обнаружил, что правая рука парализована. Ничего у меня не болело, и я почувствовал какое-то странное удовлетворение. Это понравится моей жене, — подумал я. Она всегда мечтала, что меня ранят, а значит не убьют в бою. Только сейчас я стал думать — куда меня ранило, серьезная ли рана. Я ничего не чувствовал, но знал, что пуля ударила где-то спереди. Я попробовал говорить, но обнаружил, что голос пропал, и вместо него послышался слабый писк, потом мне все же удалось спросить, куда меня ранило. Мне ответили:

— В горло. Наш санитар Гарри Уэбб прибежал с бинтом и маленькой бутылочкой алкоголя, который нам выдавали для промывки ран. Когда меня подняли, изо рта потекла кровь. Стоявший позади испанец сказал, что пуля пробила шею навылет. Рану полили алкоголем. В обычное время спирт жег бы невыносимо, но теперь разливался по ране лишь приятным холодком.

Меня снова положили и кто-то побежал за носилками. Узнав, что пуля пробила шею, я понял, что моя песенка спета. Я никогда не слышал, чтобы человек или животное выжили, получив пулю в шею. Тонкой струйкой текла кровь из уголка рта. «Пробита артерия» — пришло мне в голову. «Сколько можно протянуть с пробитой сонной артерией? — подумалось мне. — Несколько минут, не больше». Все было, как в тумане. Минуты две мне казалось, что я уже умер. И это тоже интересно, то есть интересно, какие мысли приходят в такой момент. Прежде всего — вполне добропорядочно — я подумал о своей жене. Потом мне стало очень обидно покидать этот мир, который, несмотря на все его недостатки, вполне меня устраивал. Это чувство оказалось очень острым. Эта глупая неудача бесила меня. Какая бессмыслица! Получить пулю не в бою, а в этом дурацком окопчике, из-за минутной рассеянности! Я думал также о человеке, подстрелившем меня, — кто он, испанец или иностранец, знает ли он, что попал в меня, и так далее. Я не чувствовал против него никакой обиды. Поскольку он фашист, — проносилось в голове, — я бы его убил, если бы представился случай, но если бы его взяли в плен и привели сюда, я поздравил бы его с удачным выстрелом. Впрочем, я допускаю, что у человека, который по-настоящему умирает, бывают совсем другие мысли.

Едва меня положили на носилки, как моя парализованная рука ожила и начала чертовски болеть. Мне подумалось, что я сломал ее, когда падал; с другой стороны, боль успокоила меня, ибо я знал, что если человек умирает, его чувства притупляются. Мне стало немного лучше, и я начал жалеть четверых бедняг, тащивших, потея и скользя, носилки. До перевязочного пункта нужно было пройти километра два по скверной, выбоистой дороге. Я знал, что это значит, ибо несколько дней назад сам помогал тащить раненого. Листья серебряных тополей, местами подступавших к нашим окопам, трогали мое лицо. Я думал о том, как приятно жить в мире, в котором растут серебряные тополя. Но всю дорогу рука болела нестерпимо, я выкрикивал ругательства и в то же время старался сдерживать ругань, ибо при каждом выдохе изо рта шла кровь.

Доктор сменил перевязку, сделал мне укол морфия и отослал в Сиетамо. Госпиталь размещался в наспех сколоченных бараках. Раненые лежали здесь обычно всего несколько часов, потом их отправляли в Барбастро или Лериду. Морфий одурманил меня, но сильная боль не прошла. Я не мог двигаться и все время глотал кровь. Ко мне подошла сестра и попыталась — это очень характерно для испанских госпитальных обычаев — заставить меня проглотить большую тарелку супа, яйца, тушеное мясо. Она очень удивилась моему отказу. Я попросил закурить, но это был как раз период табачного голода и сигареты во всем госпитале не оказалось. Потом пришли двое друзей, отпросившихся на несколько часов с позиции, чтобы навестить меня.

— Привет! Значит, ты жив? Хорошо. Дай нам свои часы, револьвер и электрический фонарик. И нож, если у тебя есть.

И они ушли, забрав все мое имущество. Так поступали с каждым раненым — сразу же делили все его вещи. И это было правильно. Часы, револьверы и другие вещи были совершенно необходимы на фронте, а если их оставить у раненого, то их наверняка стащат по дороге.

К вечеру набралось достаточно больных и раненых для того, чтобы нагрузить несколько санитарных машин. Мы поехали в Барбастро. Ну и дорога! Эта война родила присловье: если тебя ранило в конечности — ты выживешь, если ранило в живот — умрешь. Теперь я понял почему. Ни один раненый с внутренним кровоизлиянием не мог выдержать многокилометровой тряски разбитыми грузовиками по крытым щебнем дорогам, которые не ремонтировались с начала войны. Ну и тряска! Я вспомнил детство и кошмарные американские горки. Нас забыли привязать к носилкам. Я держался за край носилок левой рукой, в которой сохранилось ещё немного силы, но один несчастный был выкинут на пол машины и можно лишь догадываться о его муках. Другой, ходячий, сидел в углу санитарной машины, и блевал не переставая. В Барбастро госпиталь был забит до отказа, койки стояли впритык. На следующее утро часть раненых погрузили в санитарные вагоны и отправили в Лериду.

Я пробыл в Лериде пять или шесть дней. Это был большой госпиталь, где лежали вперемешку больные и раненые, солдаты и гражданские. У некоторых в моей палате были ужасные раны. Рядом со мной лежал черноволосый паренек, принимавший какие-то медикаменты, от которых моча его становилась зеленой как изумруд. На нее приходили смотреть из других палат. Голландец-коммунист, говоривший по-английски, узнав, что в госпитале лежит англичанин, пришел ко мне. Мы подружились, он приносил мне английские газеты. Этот голландец был очень тяжело ранен во время октябрьских боев, ухитрился прижиться в леридском госпитале и женился на одной из медсестер. После ранения его нога высохла и стала не толще моей руки. Два ополченца, пришедшие навестить приятеля, узнали меня. (Мы познакомились в первую неделю моего пребывания на фронте). Это были ребята, лет по восемнадцать. Они неловко переминались с ноги на ногу возле моей постели, не зная, что сказать. Потом, желая выразить мне свое сочувствие, они вдруг вытащили из карманов табак, дали его мне и убежали, прежде чем я успел его им вернуть. Это был типично испанский жест! Я узнал потом, что во всем городе не было ни крошки табака и что они отдали мне свой недельный паек.

Через несколько дней я уже мог вставать и ходить с рукой на перевязи. Почему-то так она болела меньше. Некоторое время ещё держались внутренние боли — результат моего падения. Голос почти совсем пропал, но пулевая рана больше не болела. Говорят, что это обычное явление. Пуля, пробивающая тело с огромной силой, производит шок, как бы снимающий боль; зазубренный осколок снаряда или бомбы, бьющий обычно со значительно меньшей силой, причиняет, должно быть, страшную боль. В госпитальном дворе был симпатичный сад и бассейн с золотыми рыбками и какими-то небольшими серыми рыбами. Я часами смотрел на них. Порядки в Лериде дали мне возможность составить представление о работе госпиталей на Арагонском фронте. (Мне неизвестно положение на других фронтах). В некоторых отношениях госпитали были очень хорошими — умелые врачи, медикаменты и оборудование имелись, кажется, в достаточном количестве. Но два очень серьезных недостатка помешали спасти от смерти сотни, а может быть и тысячи раненых.

Первый недостаток заключался в том, что все прифронтовые госпитали использовались почти исключительно как перевязочные пункты, откуда раненых переправляли в тыл. В результате, квалифицированная помощь оказывалась только раненым, транспортировка которых была невозможной. Теоретически, большинство раненых сразу же подлежало отправке в Барселону или Таррагону, но из-за нехватки транспорта они попадали туда через неделю, а то и через десять дней. Раненые валялись в Сиетамо, Барбастро, Монзоне, Лериде, и других городах, не получая никакой медицинской помощи, если не считать чистой повязки, да и то не всегда. На страшные осколочные раны и размозженные кости накладывали повязку из бинта и гипса, писали на ней карандашом характер ранения и оставляли в таком виде на десять дней — до Барселоны или Таррагоны. Осмотреть рану по дороге не было почти никакой возможности; считанным докторам было не под силу справиться с потоком раненых. Они торопливо проходили мимо койки, приговаривая: «Да, да. В Барселоне вами займутся». То и дело возникал слух, что поезд в Барселону отправляется mañana — завтра. Вторым недостатком было отсутствие опытных медсестер. В Испании не оказалось достаточного числа подготовленных медсестер, возможно потому, что до войны эту работу исполняли главным образом монахини. У меня нет никаких претензий к испанским медсестрам, они очень добры и милосердны, но в той же мере необучены. Все они знали, как поставить больному термометр, некоторые из них умели делать перевязку, — только и всего. В результате никто не занимался ранеными, которые были слишком слабы, чтобы самим ухаживать за собой. Медсестры оставляли без внимания больных, неделю лежавших с запором, они редко мыли тех, кто сам не мог этого сделать. Я помню одного беднягу с раздробленной рукой, который, по его словам, три недели не мог вымыть лица. Никто не пришел ему на помощь. Даже кровати не перестилались по много дней. Еда во всех госпиталях была хорошая — может быть, даже слишком хорошая. В Испании, пожалуй больше чем в других странах, есть обычай закармливать больных тяжелой пищей. В Лериде кормили на убой. В шесть утра давали завтрак — суп, омлет, тушеное мясо, хлеб, белое вино и кофе. Обед был ещё обильнее. А в то же время гражданское население находилось на грани голода. Но испанцы видимо не признают такой вещи, как легкая диэта. Больным они дают те же блюда, что и здоровым — пряную, жирную пищу, плавающую в оливковом масле.

Однажды утром нам объявили, что всех раненых нашей палаты сегодня отправляют в Барселону. Я ухитрился послать жене телеграмму о моем приезде, а потом нас погрузили в автобусы и отвезли на станцию. И только когда поезд уже тронулся, госпитальный вестовой, ехавший с нами, заметил, как бы между прочим, что мы едем не в Барселону, а в Таррагону. Машинист, видно, передумал и изменил маршрут. «Это Испания!» — думал я. Но типично по-испански было и то, что они согласились задержать поезд, пока я пошлю новую телеграмму. Впрочем, телеграмма не дошла, и это опять же было очень похоже на Испанию».

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Источник