Человек у которого чувства несколько поистерлись
Можно объяснить другим, почему ты вышла за своего мужа, но нельзя убедить в этом себя.
В жизни есть лишь одно счастье — любить и быть любимой
Между взаимной и неразделенной любовью такая же пропасть , как между сказкой и реальностью.
Человек не властен над своим сердцем, никого нельзя считать преступником за то, что он полюбил или разлюбил.
Странная судьба: одним она дает то, что их страшит, а у других отнимает то,
что им дорого.
Консуэло
1) Есть много людей, воображающих, что они станут важнее, оскорбляя других; но немало и таких, которые считают, что покровительствуя другим, они этим возвышают себя.
2) Он обманывает тебя, унижает тебя, тогда как ты стремишься его оправдать. Впрочем, я вовсе не хотел побуждать в тебе ни ненависти к нему, ни злобы, а только спокойствие и безразличие. Поступки этого человека вытекают из его характера.
3) Завистливым душам свойственно ненавидеть людей за то, что те якобы отнимают у них счастье…
… показать весь текст …
Поверьте мне, женщины устроены так, что им обязательно надо любить кого-то больше, чем себя: мужа — если он того стоит, а уж детей — во всех случаях.
Жорж Санд. Исповедь молодой девушки
Сдержанность в любви или дружбе была бы глупой причудой и, к тому же, актом себялюбия, убивающем всякое чувство сначала в нас самих, а затем и в любимом человеке.
Мужчина, который умно говорит о любви, не очень влюблен.
1) Я всегда мечтала, чтобы жить в пустыне, и каждый, кто мечтал об этом в детстве, признается, что у него была точно такая же мечта. Но поверьте мне, братья, что у нас слишком любящие сердца, чтобы мы смогли обойтись друг без друга; и то, что нам остается делать, это переносить друг друга; мы как дети из одной утробы, которые шутливо препираются, ссорятся, даже дерутся, но не могут расстаться.
2) В бурные дни молодости, мы представляем себе, что одиночество это хорошее укрытие от нападок, хорош…
… показать весь текст …
Веселье — лучшая гигиена души и тела.
Человек, у которого чувства несколько поистёрлись, больше стремится нравиться, чем любить.
Боже оберегай меня от друзей, свои врагов я знаю в лицо
… замуж я ни за кого, кроме вас, не выйду. Ибо отныне я принадлежу вам. В этом я поклялась перед богом и собственной совестью и клятве этой останусь верна. Будет ли это через год или через десять лет, но в тот день, когда я буду свободна, вы, Пьер, если только хватит у вас терпения ждать меня до тех пор, найдете в моем сердце те же чувства, что живут в нем сейчас, когда мы расстаемся с вами.
Женщину унижает только ложь.
La femme humilie que des mensonges.
Нелюбимый всегда одинок…
Мы навлекаем на себя несчастья, которым уделяем слишком много внимания
При виде пустоты и неподвижности я замираю от страха; симметрия и абсолютный порядок вызывают у меня тоску. Насколько мне позволяет фантазия представить вечные муки души грешника в аду, то для меня оказаться в преисподней равносильно тому, чтобы на всю жизнь поселиться в одном из таких провинциальных домов, где все идеально убрано, где вещи не переставляются местами, не бывают в обиходе и не разбрасываются, где ничто не ломается, где никогда не содержался и не будет содержаться ни один домашний питомец только потому, что, по убеждениям хозяев, живые существа приводят в негодность неодушевленные предметы. Грош цена всем коврам мира, если желание любоваться ковром превыше удовольствия наблюдать, как на нем резвятся малыш, кошка или собака
Консуэло (93)
В ожидании ответа, которому не суждено было прийти, раз Порпора сжег ее письма, Консуэло продолжала вести спокойный, полный труда образ жизни. Ее появление в доме Вильгельмины привлекло туда несколько выдающихся лиц, и ей доставляло большое удовольствие с ними встречаться. В числе их был барон Тренк, внушавший ей истинное расположение. Он был настолько деликатен, что при первой встрече отнесся к ней не как к старой знакомой, а после того, как она спела, просил быть представленным ей в…
… показать весь текст …
Консуэло (104)
Граф Христиан упал в кресло, словно сражённый громом; канонисса истерически зарыдала и бросилась к Альберту, точно надеялась своими ласками оживить его. Барон Фридрих пробормотал несколько бессвязных и бессмысленных слов, словно человек, впавший в тихое помешательство. Сюпервиль подошел к Консуэло, чья напряжённая неподвижность пугала больше, чем бурное отчаяние других.
— Не заботьтесь обо мне, сударь, — сказала она ему. — И вы, друг мой, — убеждала она Порпору, обратившего в первую…
… показать весь текст …
Источник
Человек у которого чувства несколько поистерлись
Поверьте мне, женщины устроены так, что им обязательно надо любить кого-то больше, чем себя: мужа — если он того стоит, а уж детей — во всех случаях.
Жорж Санд. Исповедь молодой девушки
6 комментариев
Похожие цитаты
Человек, у которого чувства несколько поистёрлись, больше стремится нравиться, чем любить.
Странная судьба: одним она дает то, что их страшит, а у других отнимает то,
что им дорого.
При виде пустоты и неподвижности я замираю от страха; симметрия и абсолютный порядок вызывают у меня тоску. Насколько мне позволяет фантазия представить вечные муки души грешника в аду, то для меня оказаться в преисподней равносильно тому, чтобы на всю жизнь поселиться в одном из таких провинциальных домов, где все идеально убрано, где вещи не переставляются местами, не бывают в обиходе и не разбрасываются, где ничто не ломается, где никогда не содержался и не будет содержаться ни один домашний питомец только потому, что, по убеждениям хозяев, живые существа приводят в негодность неодушевленные предметы. Грош цена всем коврам мира, если желание любоваться ковром превыше удовольствия наблюдать, как на нем резвятся малыш, кошка или собака
Источник
Человек у которого чувства несколько поистерлись
Поверьте мне, женщины устроены так, что им обязательно надо любить кого-то больше, чем себя: мужа — если он того стоит, а уж детей — во всех случаях.
Жорж Санд. Исповедь молодой девушки
6 комментариев
Похожие цитаты
Человек, у которого чувства несколько поистёрлись, больше стремится нравиться, чем любить.
Странная судьба: одним она дает то, что их страшит, а у других отнимает то,
что им дорого.
При виде пустоты и неподвижности я замираю от страха; симметрия и абсолютный порядок вызывают у меня тоску. Насколько мне позволяет фантазия представить вечные муки души грешника в аду, то для меня оказаться в преисподней равносильно тому, чтобы на всю жизнь поселиться в одном из таких провинциальных домов, где все идеально убрано, где вещи не переставляются местами, не бывают в обиходе и не разбрасываются, где ничто не ломается, где никогда не содержался и не будет содержаться ни один домашний питомец только потому, что, по убеждениям хозяев, живые существа приводят в негодность неодушевленные предметы. Грош цена всем коврам мира, если желание любоваться ковром превыше удовольствия наблюдать, как на нем резвятся малыш, кошка или собака
Источник
Человек у которого чувства несколько поистерлись
Фридери́к Шопе́н (1 марта (по другим данным, 22 февраля 1810, деревня Желязова-Воля, близ Варшавы, Варшавское герцогство — 17 октября 1849, Париж, Франция) — польский композитор и пианист.
В своих сношениях и беседах он , казалось , интересовался только тем , что занимало других; он остерегался выводить людей из круга их индивидуальности , чтобы не вводить в свой. Если он отдавал мало своего времени , зато отдавал его целиком. О чем он мечтал , чего желал , к чему стремился , чего добивался, — никто никогда его не спрашивал , никто в его присутствии не имел свободного времени об этом подумать , если его белая , тонкая рука касалась инструмента , согласовывая медные струны с золотыми струнами его лиры. В беседе он редко останавливался на волнующих вопросах. Он касался их лишь вскользь , и , так как дорожил своим временем , беседа легко исчерпывалась событиями дня. Он , однако , прилагал старания , чтобы она не уклонялась в сторону , чтобы не стать ее предметом. Его личность не привлекала назойливого любопытства , не вызывала хитроумных домыслов , пересудов; он слишком нравился , чтобы толкать на размышления.
Его личность в целом была гармонична и , казалось , не требовала никаких комментариев. Взгляд его голубых глаз выказывал скорее остроту ума , нежели мечтательность; в его мягкой и тонкой улыбке не сквозила горечь. Нежный , прозрачный цвет лица пленял глаз; белокурые волосы были тщательно причесаны; у него был выразительный нос с горбинкой , небольшой рост , хрупкая внешность. Жесты были изящны и выразительны; тембр голоса глуховатый , иногда он почти задыхался. Его походка была так изящна и манеры носили такой отпечаток высшего общества , что его невольно принимали за князя. Весь его облик напоминал цветок вьюнка , покачивающий на необычайно тонком стебле венчики чудесной расцветки — из такой благоуханной и нежной ткани , что рвется при малейшем прикосновении.
В обществе он отличался-ровным настроением духа , свойственным тем , кого не гложет забота , так как они не преследуют никаких выгод. Обычно он бывал весел; его сатирический ум мгновенно открывал смешное , и не только на поверхности , где оно бросается в глаза всем , а гораздо глубже. Он был неистощимо изобретателен в потешной пантомиме. Он забавлялся часто воспроизведением в своих комических импровизациях музыкальных оборотов и приемов некоторых виртуозов , имитировал их жесты и движения , выражение лица — с талантом , вскрывавшим в одно мгновенье всю их личность. Его черты становились неузнаваемыми , он подвергал их самым неожиданным метаморфозам. Однако , даже имитируя безобразие и гротеск , он никогда не терял врожденной грации; даже гримаса не могла его обезобразить. Его веселость была тем привлекательнее , что он всегда держался в границах хорошего вкуса и всегда был далек от всего , что могло выйти за его пределы. Непристойное слово или распущенность он считал недопустимыми даже в самые интимно-фамильярные минуты.
Как и все поляки , Шопен не чуждался острого слова. Его постоянное общение с Берлиозом , Гиллером и другими современными знаменитостями , любителями поговорить , приправляя слова перцем , не преминуло обострять его колкие замечания , иронические ответы , двусмысленность некоторых действий. Он умел колко отвечать тем , кто пытался неделикатно эксплуатировать его талант. Весь Париж говорил об одной из таких колкостей , сказанных им одному нетактичному гостеприимному хозяину , указавшему ему на открытый рояль , после того как гости оставили столовую. Понадеявшись в простоте души и пообещав гостям , что Шопен исполнит в виде десерта несколько произведений , он мог убедиться , что , «сводя счеты без хозяина , приходится считать дважды». Шопен сначала отказывался , наконец , раздосадованный неприятной и неделикатной настойчивостью хозяина , сказал вполголоса , чтобы лучше подчеркнуть слова: «Ах , сударь , ведь я же почти ничего не ел». — Однако этот жанр остроумия был у него скорее заимствованным , чем присущ ему от природы. Он владел рапирой и шпагой , умел парировать удары , нападать. Но , выбив оружие из рук противника , он снимал перчатки и кидал прочь маску и не думал о них больше.
Благодаря тому , что Шопен не Допускал никаких разговоров о себе и никогда не распространялся из скромности о своих чувствах , он навеки оставил о себе впечатление ( столь любезное благовоспитанной толпе!), как о личности , присутствие которой восхищает , не вызывая опасении , что она приносит с собой и бремя отплаты за даваемое , что за вспышками веселости последуют печальные минуты , с грустными излияниями , понуждающие делать скорбные лица, — реакция , неизбежная у натур , о которых можно сказать: иbi met , ibi fet [где мед , там и желчь]. Хотя свет не может отказать в известном уважении к горестным чувствам , вызывающим такие реакции , хотя они в его глазах имеют прелесть новизны и заслуживают даже известной доли восхищения, — их ценят только на расстоянии. Свет избегает их вторжения в свой спокойный досуг, — торопится выразить свое глубочайшее сочувствие и быстро забывает. Поэтому Шопена всегда принимали с радостью. Не питая надежд быть понятым , ничего не желая о себе рассказывать , он так сильно был занят тем , что не касалось его « я», что сам оставался как бы вдалеке , неподступным и недоступным — при всей своей учтивости и внешнем лоске.
Хотя изредка , но нам случалось заставать его в глубоком волнении , видеть , как его лицо бледнело , становилось мертвенно-зеленым. И все же даже в минуты сильнейшего волнения он не терял самообладания. Он и тогда был , как обычно , скуп на слова и не распространялся о своих переживаниях; одной минуты сосредоточенности всегда бывало достаточно , чтобы скрыть тайну первоначального переживания. Последующие душевные движения , при всем очаровании непосредственности , какую он умел им придавать , были уже результатом рефлексии и энергичной воли , господствовавшей над странным конфликтом между силой нравственного чувства и физическими слабостями. Это постоянное властвование над внутренними порывами своего характера напоминало скорбное самообладание женщин , которые ищут свою силу в сдержанности и уединении , понимая бесполезность вспышек гнева и слишком ревниво заботясь о тайне своей любви , чтобы выдать ее без нужды.
Портрет Ж. Санд , данный одному из героев , списанный с Шопена.Ф.Лист его цитирует.
Ж. Санд « Лукреция Флориани» ( 1846) с точки зрения сходства главного его образа — князя Кароля — с его предполагаемым прототипом-Шопеном — дан в указанной книге Влад. Каренина « Ж. Санд , ее жизнь и произведения», т. II , стр. 499−524.
« Мягкий , чуткий , во всем особенный , он в пятнадцать лет соединял в себе всю прелесть юности и серьезность зрелого возраста. Он остался нежным как телом , так и духом. Однако это отсутствие телесного развития позволило ему сохранить красоту , особенное лицо , не имевшее , так сказать , ни возраста , ни пола. У него не было мужественного , отважного вида потомка племени древних магнатов , умевших только пить , охотиться и воевать; не было в нем и изнеженной миловидности розового херувима. Всего больше он был похож на одно из тех идеальных созданий , которыми средневековая поэзия украшала христианские храмы: прекрасный лицом ангел , как величавая печальная женщина , стройный , как молодой олимпийский бог , и венчало этот облик выражение , одновременно нежное и строгое , целомудренное и страстное.
Такова была основа его существа. Не могло быть мыслей чище и возвышеннее , чем у него; не могло быть чувств более постоянных , более исключительных , до мелочей преданных , чем у него… Однако он понимал лишь то , что было подобно ему самому… Все остальное было для него лишь тяжелым сном , который он хотел стряхнуть с себя жизнью в своем кругу. Всегда погруженный в свои мечтания , он не любил действительности. В детстве он не мог взять в руки ничего острого — и не порезаться при этом; в зрелом возрасте он не мог столкнуться с человеком другого типа, — чтобы его не покоробило от этого живого противоречия…
От постоянного антагонизма его предохраняла сознательная и вскоре укоренившаяся в нем привычка вообще не видеть и не слышать ничего , что было ему не по душе , не касалось его личных привязанностей. Люди иного образа мыслей становились для него чем-то вроде призраков , а так как он был обаятельно вежлив , то можно было принять за изысканную любезность его холодное пренебрежение и даже непреодолимое отвращение…
У него никогда не было в жизни часа откровенности , который он не искупил бы многими часами сдержанности. Нравственные основания этого могли быть слишком неуловимы и тонки для невооруженного взгляда. Понадобился бы микроскоп , чтобы читать в его душе , куда проникало так мало жизненного света…
Очень странно , что при таком характере он мог иметь друзей; однако они у него были; не только друзья его матери , ценившие в нем достойного сына благородной женщины , но и сверстники , которые горячо его любили и были им любимы… Он составил себе высокое понятие о дружбе и в возрасте первых иллюзий охотно думал , что его друзья и он , воспитанные почти одинаково и в одних и тех же принципах , никогда не изменят мнений и не придут к формальному разногласию…
Он был с виду так мил и любезен благодаря хорошему воспитанию и природной мягкости , что нравился даже тем , «то его совсем не знал. Его обаятельный облик предрасполагал в его пользу; его хрупкость делала его интересным в глазах женщин; разносторонность и подвижность ума и мягкая , любезная оригинальность речи привлекали внимание людей просвещенных. Люди менее высокого полета любили в нем изысканную учтивость , не замечая в простоте души , что в нем говорило сознание долга , а симпатия оставалась в стороне.
Если бы они могли проникнуть ему в душу , они сказали бы , что он был скорее любезным , чем любящим; и по отношению к ним это было бы верно. Но как они могли бы об этом догадаться , раз его редкие привязанности были так живы , так глубоки , так безупречны…
В обыденной жизни он был обаятелен в своем обхождении. В выражениях своего расположения он был неподражаемо мил; свою благодарность он выражал так глубоко прочувствованно , что сторицей отплачивал дружбу.
Он воображал , что чувствует с каждым днем приближение смерти; думая так , он принимал заботы одного друга и скрывал от него свои мысли о малом сроке , в течение которого ему придется ими пользоваться. Он обладал высоким внешним мужеством , и если к мысли о близкой смерти не относился с героической беспечностью юности , то все-таки ждал ее с каким-то горьким наслаждением».
Источник