Чеховское настроение что это

Содержание

Чеховское настроение
Драматургия настроения
Читайте также
212. НАСТРОЕНИЯ
ДРАМАТУРГИЯ ТОЛСТОГО
Настроения в Польше
Пластическая, словесная и музыкальная драматургия
Глава 44. Драматургия в «Гамлете». — Шекспир, Кемп и Тарлтон
X. Петроградские настроения.
Глава девятая ДРАМА В ТРЕХ АКТАХ (Драматургия Агаты Кристи)
Мрачные настроения в тылу
Драматургия Лермонтова
Слухи и настроения
ГЛАВА 3 Русский театр второй половины XVIII в. и драматургия В. А. Левшина
4.3 Работа в театре, драматургия
Патриотические настроения
Протеста настроения
Творчество Чехова

Чеховское настроение

Надвинулось тягучее время. До зимы еще было слишком далеко, а осень отошла – листья долго-долго держались зелеными из-за сильных дождей- и разом , взявшись за руки кинулись оземь.
Мальчик четвертый день температурил. Ольга бросала беглые взгляды на окно, ей хотелось вдохнуть эту нависшую за окном хмурь, но от мысли что с мальчиком в момент ее отсутствия может приключится рвота, или еще какое то потрясение, ее саму начинало колотить. Так она провела весь день в этих странных подскоках, между желанием вырваться и полететь, и резкой звериной мутью в животе.
К вечеру температура вдруг спала, мальчик оживился ,захотел играть и есть. Взяв его мягкую, будто совсем без костей ладошку, она рассказала ему что хочет выйти полетать. Мальчик обрадовался –он любил оставаться один, чтоб никто не стеснял его выдумок и движений. Ну конечно, она обязательно принесет ему что-нибудь вкусненькое))).
…….
Она стояла и раздумывала, нужно ли ей еще что то принести домой… или можно возвращаться. Она не чувствовала полета, напротив – будто навалилась на спину тяжесть, сдавила ей легкие , и казалось будто это навсегда. Надо было уже возвращаться, и все же она не двигалась с места, ничего не хотела и не думала. Прямо перед ней был распахнутый зев метро, и из него сырым, рыхлым парящим потоком изливались люди. Вырвавшись на волю, поток растекался, мелел, обволакивал ее со всех сторон. Ей вдруг вспомнились слова из песни, точности которых она раньше никогда не подмечала:

Нас метро то и дело глотает, выпуская из дымного рта..

Вспомнив про «вкусненькое», она развернулась спиной к потоку и вошла в магазин.
Вдоль квадратного прилавка ползали продавщицы, стайки покупателей стекались к одной , потом к другой. Она постояла в одной такой стайке, измучившись, перешла дальше.
Перед ней был один человек, а в самом уголке прилавка сновала маленькая, как синичка с желтым хвостиком девчушка. Голос ее был такой же шустрый и быстрый, как синичка , и тоже сновал вдоль прилавка, подавая сигналы то там то сям. Тот, который стоял перед Ольгой в очереди брал немыслимо много, по списку жены тещи и ребенка — она уже порывалась уйти, и только усталость не пускала ее. Она вдруг поймала себя на том, что она уже не думает, что ей взять, что она слушает быстрые, как смешки реплики девчушки-синички на каждый пункт. «Ну и наконец маленькая для меня», -махнул хвостом дядька, будто доверяя главный выбор синичке. Синичка ответила длинной трелью, и они рассмеялись.
Ольга вдруг увидела что внутри нее тоже кто то сидит и улыбается широко-широко, как она всегда улыбалась в детстве. «У тебя очень широкая улыбка»-говорили ей. Дядька отошел, и улыбка выползла ей на глаза. На лицо, она назвала невесть что. Ей просто вдруг стало так радостно и так светло от этой птички, от ее веселых быстрых движений, как будто в темном старом умирающем лесу она увидела чистый прозрачный родник, и родник смыл с нее усталость и грязь.
Она вышла на улицу и посмотрела в сторону метро. И вдруг увидела людей, они уже не были потоком. Они были усталые, спешащие, задумчивые, влюбленные, заплаканные и очень юные. И небо стало гладким, а в лужи попадали звезды мокрых фонарей. Она вдруг поняла, что просто устала, но это было как в прошлом столетии, забылось, а сейчас так чисто и легко. Как будто она влюблена.
Ольга заглянула еще разочек в магазин, услышала синичкин голос и весело поскакала домой.

Источник

Драматургия настроения

Все эти правила не составляют тех законов, «самими драматическими писателями над собой признанных», о которых говорит Пушкин. Поэтика чеховской драматургии сложнее. Своеобразие чеховского театра в том, что это, как говорят, «театр настроения». Но что такое вообще «настроение» и из каких элементов оно складывается?

Если пьесы Чехова создают настроение, то Тургенев, да и не только Тургенев, а Гоголь и Островский, в свою очередь, разве не дают «настроения», только каждый на свой собственный лад.

В чем же своеобразие именно «чеховского» настроения? В том прежде всего, что существеннейшим элементом для всех чеховских пьес является неизменное для каждого действующего лица наличие в его характеристике того, что в музыке называется лейтмотивом. Примеров можно привести множество. Лейтмотивы «Чайки»: для Нины Заречной — «я — чайка», для Сорина — «человек, который хотел»; для Треплева — «нужны новые формы, новые формы нужны!»; для Тригорина — навязчивая идея о необходимости запоминать и писать («вот плывет облако, похожее на рояль — надо запомнить»).

Все персонажи «Дяди Вани» охарактеризованы их лейтмотивами: «мотив» Астрова — леса, Войницкого, до катастрофы в третьем акте, — преклонение перед профессором, а затем — страстная к нему ненависть; формула настроений Серебрякова — «надо дело делать».

В «Трех сестрах»: основной мотив Ирины, Ольги и Маши — «В Москву, в Москву!»; Вершинина — мечты о будущей жизни; Федотика — увлечение фотографией и страсть делать подарки; Наташи — Бобик, Софочка, французские фразы.

Манера постройки чеховских пьес хорошо вскрыта Вл. И. Немировичем-Данченко анализом «Трех сестер»: «ни в одной предыдущей пьесе Чехов не развертывал с такой свободой, как в «Трех сестрах», свою новую манеру стройки произведения. Я говорю об этой почти механической связи отдельных диалогов. Повидимому, между ними нет ничего органического. Точнее, действие может обойтись без любого из этих кусков.

А. П. Чехов. Фото (1899)

Говорят о труде, тут же говорят о влиянии квасцов на рощение волос, о новом командире, о его жене и детях, о запое доктора, о том, как пришла на телеграф женщина и не знала, кому она хотела послать телеграмму, а с новой прической Ирина похожа на мальчишку, до лета еще целых пять месяцев, доктор до сих пор не платит за квартиру, пасьянс не выходит потому, что валет оказался наверху, чехартма — жареная баранина с луком, а черемша — суп, и спор о том, что в Москве два университета, а не один и т. д. и т. д. Все действия так переполнены этими как бы ничего не значащими диалогами, никого не задевающими слишком сильно за живое, никого особенно не волнующими, но, без всякого сомнения, схваченными из жизни и прошедшими через художественный темперамент актера и глубоко связанными каким-то одним настроением, какой-то одной мечтой.

Вот это настроение, в котором отражается, может быть, даже все миропонимание Чехова, это настроение, с каким он оглядывается на свой личный, пройденный путь жизни, на радостные сны и постоянные крушения иллюзий, все-таки на какую-то непоколебимую веру в лучшее будущее, это настроение, в котором отражается множество воспоминаний, попавших в авторский дневничок, оно-то и составляет все подводное течение всей пьесы, которое заменит устаревшее действие» (См. предисловие Вл. И. Немировича-Данченко к книге Н. Е. Эфроса «Три сестры» в серии «Пьесы Чехова в Художественном театре, Пгр. 1917).

Стоило привести целиком эту длинную цитату: в ней глубоко вскрыто то самое существенное чеховской драматургии, что названо Вл. И. Немировичем-Данченко «подводным течением», заменяющим «устаревшее действие».

«Устаревшее действие», но именно это и говорит о том, что драматургическая манера Чехова повторяла приемы беллетристики. Сам Чехов это чувствует, говоря, что «Три сестры» — пьеса «сложная, как роман»; из «Чайки» вышла «повесть», из «Лешего» — «комедия-роман». И что особенно выразительно, это то, что Чехов, рассказывая в письме к Суворину о «Чайке», перечисляет наряду с девятью ролями — пейзаж, а указывая, что в пьесе много разговоров о литературе, добавляет — «мало действия». Введение пейзажа в пьесу — прием впервые осуществленный Чеховым. Прием, которым он охотно пользуется, не случайно из всего цикла своих больших пьес только «Три сестры» выводя из круга усадебных пьес. И так естественно, что именно в усадебной пьесе пейзаж играет весьма важное значение: озеро в «Чайке», сад в «Дяде Ване», заброшенная часовенка и бесконечно убегающая даль полей в «Вишневом саде», поэтический балкон старинного барского дома «Иванова».

Афиша 25-го представления “Дяди Вани” в Художественном театре (3 февраля 1900 года)

Но пейзаж в лучшем случае будет лишь фоном, в худшем — подробностью монтировки пьесы. Пейзаж зазвучит своими красками, войдет в общую симфонию чеховской пьесы, но чеховская пьеса от этого нового своего музыкального мотива, раскрытого в красках декорации, не станет действенной. Пьеса останется — романом и повестью.

Новый метод построения пьес создает своеобразие Чехова-драматурга, которое заключается: в особой ритмичности; в обязательности характеристики действующих лиц лейтмотивами; в музыкальности глубокой лирики.

Но это своеобразие приемов Чехова-драматурга свидетельствует о том, что Чехов в основных линиях своего театра шел в направлениях беллетристических, т. е., что он мыслил о сценических положениях и о развитии действия как эпический писатель, мало к тому же озабоченный созданием прочного сюжетного каркаса — сценария. И если уже его первая повесть «Степь» является собранием отдельных картин, то этот основной недостаток композиции явственно проступает во всех больших рассказах и пьесах Чехова.

Только в новелле и в водевиле достигал Чехов необычайной сконцентрированности действия. Сценарий же больших пьес Чехова скроен из отдельных эпизодов, легко распадается на свои составные части и не подвергается существенным изменениям в случае произвольной перестановки порядка явлений. Первое действие «Трех сестер» можно начинать играть с середины, а потом переходить к началу акта и т. д. Нарушенная последовательность в отдельных сценах ничего не меняет в общем композиционном замысле, настолько рыхл и расплывчат чеховский сценарий.

Отсутствие движения в беллетристике, действия в пьесах — недостаток, явственно ощущавшийся самим Чеховым. «Привыкнув к маленьким рассказам, состоящим только из начала и конца, я скучаю и начинаю жевать, когда чувствую, что пишу середину», — говорил он по поводу «Именин». А о другой повести писал: «в моей повести нет движения и это меня пугает». Это его пугало и по поводу второго акта «Вишневого сада», о котором он говорил, что он тягуч и неподвижен.

Творчество Чехова

С творчеством Чехова мы знакомимся рано. В школе. О Чехове сказано как будто все. Но многое остается непонятым. В течение жизни читаем, обдумываем, с чем-то соглашаемся, а с чем-то не соглашаемся, и составляем свое мнение о творчестве. В этом году я помогала написать сочинение о творчестве Чехова своей племяннице. Хотелось написать хорошо, но и так, чтобы учитель не заподозрил, что оно написано взрослым человеком. Мною были прочитаны не только рассказы Чехова, но и много критических материалов и статей о творчестве. Некоторые мысли о творчестве писателя были взяты мною из интернета, но они не совпадали с моими. А сейчас я хочу выразить свое мнение о творчестве Чехова. Это мое мнение, но и оно выражается соглашением с какими-то критическими материалами, с мнением тех, кто написал статьи о творчестве писателя.

Привожу размышления Константина Паустовского: «Чехов – писатель гениальный. Это бесспорно. Но из уважения к его исключительной скромности никто из людей, писавших о нем, не сказал об этом прямо. Даже после смерти Чехова мы стесняемся об этом говорить, чтобы не рассердить его. Сам Чехов наложил запрет на это слово. Чехов был скромен, как может быть скромным только подлинно великий человек. Он не терпел чванства, спеси, хвастовства. Чехов был добр и гуманен как писатель. Пожалуй, нет в нашей литературе другого человека, который бы с большим доброжелательством относился к людям, страдал за них и стремился им помочь. Да, он был добр, но беспощаден. Он умел ненавидеть, он не был мягкотелым проповедником всепрощения. Но он знал глубину человеческого горя и ужас людского несчастья, знал, как врач и писатель, и требовал от людей милосердия друг к другу». Влияние Чехова в этом отношении было и остается огромным. Итальянское кино в своих фильмах – таких, как «Рим в 11 часов», «Похитители велосипедов», «Машинист», «Полицейские и воры», «Мечты на дорогах», — вышло из чеховского гуманизма. Этой чеховской доброты, его взыскательного гуманизма не хватает некоторым произведениям нашей литературы. Это лишает их одного из важнейших качеств – силы воздействия на душу читателя.

Думаю, что самая лучшая статья о Чехове принадлежит Льву Шестову (Лев Исаакович Шварцман – 1866-1938г.г.), который называет его беспощадным талантом («Творчество из ничего», Петербург, 1906 год). Шестов считал, что в творчестве своем Чехов находился под влиянием Толстого. Без «Ивана Ильича» не было бы и «Скучной истории» — пишет он. Лев Шестов говорил: «чтобы в двух словах определить его тенденцию, я скажу: Чехов был певцом безнадежности. Упорно, уныло, однообразно в течение всей своей почти 25-летней деятельности Чехов только одно и делал: теми или иными способами убивал человеческие надежды. В этом, на мой взгляд, сущность его творчества. Но как казнить талантливого человека? Даже у Н. К. Михайловского — критика, показавшего на своем веку не один пример беспощадной суровости, не поднялась рука на Чехова. Он предостерегал читателей, указывал на «недобрые огоньки», подмеченные им в глазах Чехова. Но дальше этого он не шел: огромный талант Чехова подкупил строгого критика. Еще Л.Шестов говорил: «Возьмите рассказы Чехова – каждый порознь или, еще лучше, все вместе: посмотрите его за работой. Он постоянно точно в засаде сидит, высматривая и подстерегая человеческие надежды. И будьте спокойны за него: ни одной из них он не просмотрит, ни одна из них не избежит своей участи. Искусство, наука, любовь, вдохновение, идеалы, будущее – переберите все слова, которыми современное и прошлое человечество утешало и развлекало себя – стоит Чехову к ним прикоснуться, и они мгновенно блекнут, вянут и умирают. Более того, в этом искусстве он постоянно совершенствовался и дошел до виртуозности, до которой не доходил никто из его соперников в европейской литературе. Я без колебания ставлю его далеко впереди Мопассана. Мопассану часто приходилось делать напряжения, чтоб справиться со своей жертвой. От Мопассана сплошь и рядом жертва уходила хоть помятой и изломанной, но живой. В руках Чехова все умирало».

Если вдуматься в ряд однотипных и одно характерных рассказов, где все серо, уныло, в драмы, где люди задыхаются и погибают от своего бессилия и неумелости, можно уловить характерный чеховский вопрос. Можно заметить недоумение. Это чеховское настроение и чеховский вопрос долго не понимали. При его литературной манере, в этих мелких рассказах, которые и печатались и читались врозь, через большие промежутки времени, на самом деле нелегко было распознать Чехова во весь его действительный рост и разгадать его заветные думы. Вопрос, дающий главное содержание творчеству Чехова — это вопрос о нравственной слабости, бессилии добра в душе среднего человека. Это бессилие заставляет страдать человека и создает этих хмурых и нудных людей. Ивановых, трех сестер, Астровых, Ионычей, Тузенбахов, Лаевских. Чехов художественно показал проблему умственной и нравственной ограниченности, духовного мещанства, которые делают жизнь скучной.

Чехова можно назвать любимым писателем нашего безволия, нашего без героизма, нашего «средненького». Он рисует усталый полдень жизни и еще более усталый и немного сонный вечер жизни. Мерцает, мигает, теплится, но не горит. И глядя на это «мигающее», долго глядя, вдруг преисполняешься мистического страха: «вдруг погаснет». Дмитрий Мережковский говорил – простота Чехова такова, что от нее порою становится жутко: кажется еще шаг по этому пути – и конец искусству, конец самой жизни; простота будет пустота – небытие; так просто, что как будто и нет ничего, и надо пристально вглядываться, чтобы увидеть в этом «почти ничего» — все. Глаз Чехова устроен так, что он всегда и во всем видит это «невидимое обыкновенное» и вместе с тем видит необычайность обыкновенного. Он – великий бытописатель. Тут, впрочем, не только сила, но и слабость его. Он знает современный русский быт, как никто, но, кроме этого быта, ничего не знает и не хочет знать. Он, в высшей степени, национален, в высшей степени современен, но не историчен. Бесконечно зоркий и чуткий ко всему русскому, современному, он почти слеп и глух к чужому прошлому. Он увидел Россию яснее, чем кто-либо, но проглядел Европу, проглядел мир. У Чеховских героев нет жизни, а есть только быт – быт без событий или с одним событием – смертью, концом быта, концом бытия. Скука, уныние – вот главная страсть. Скука, чувство беспредельной пустоты, ненужности, ничтожности всего. «Русский человек не любит жить» — вот изумительное открытие Чехова. Кажется, не только русский человек, но и русская природа не любит жить. «Утро было нехорошее, пасмурное…». «Штормы в океане, на Руси какие штормы? Стелется ветерок». Как пьют вино запоем, так чеховские герои запоем скучают. «Надвигается на всех громада, готовится здоровая, сильная буря, которая идет, уже близка и скоро сдует с нашего общества лень, равнодушие, гнилую скуку» (Три сестры). Наконец «началось», сорвалось, полетело. Кончился быт, начались события.

Большинство сравнительно крупных произведений Чехова и многие мелкие изображают духовный мир людей, охваченных поисками правды жизни и переживающих муки этого искания. «Скучная история». «Моя жизнь». «По делам службы». «Случай из практики». «Рассказ неизвестного человека». « Палата №6». «Дуэль». «Крыжовник». «Иванов». « Дядя Ваня». «Три сестры». «Вишневый сад» и др.
Чехов мечтал, чтобы люди были красивы, счастливы, свободны. Его слова: « В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли». Но в реальной жизни ему мало встречалось людей красивых, чаще приходилось сталкиваться с грубостью, хамством, бездушием – все это Чехов называет пошлостью. И он высмеивает все, что уродует душу. Рассказ «Скучная история» и драма «Иванов», положило начало новому творчеству. Они носят наиболее автобиографический характер. В них почти каждая строчка рыдает.

Самый сильный, на мой взгляд, рассказ Чехова – «Ионыч». Герой рассказа Дмитрий Ионыч Старцев – молодой врач попадает в серый городишко, он полон энергии и сил, увлечен работой настолько, что и в праздники занят, интересуется литературой и искусством. Обыватели своими разговорами, взглядами на жизнь, и даже своим видом раздражают его. А с Екатериной Ивановной он может говорить о литературе, об искусстве, о чем угодно, мог даже жаловаться на жизнь, на людей. Но она уехала! А он – человек с добрым сердцем и добрыми намерениями постепенно превращается в тупого, жадного и равнодушного обывателя. Он пополнел, раздобрел и неохотно ходит пешком, так как страдает одышкой. А когда Екатерина Ивановна спрашивает его, как вы живете? Отвечает – никак!

В юности у многих есть идеалы, многие к чему-то стремятся, но постепенно человек начинает стремиться к сытости, благополучию, почестям. Внутри каждого живет «Ионыч». Поэтому Чехов призывает и предупреждает: не поддаваться губительному влиянию среды, не предавать своих идеалов, беречь в себе человека.

В рассказе «Учитель словесности» повествование идет об учителе Никитине, который живет в небольшом городе, работает в гимназии. Он образован, умен, счастлив. Казалось бы, все в его жизни хорошо. Но пошлость города, пошлость коллег в гимназии, пошлость безликой женщины душат его. Работа в гимназии ему тоже кажется однообразной и утомительной. Боясь сойти с ума, он решает бежать из этого города, но все это только минутный порыв. Он остается и постепенно свыкается с таким существованием. Чехов восклицает: «Нет ничего страшнее, оскорбительнее, тоскливее пошлости». Потому что есть другой мир! Мир, где люди живут, страдают, ошибаются, создают, мучаются, они живут в полную силу, а не прозябают. Ведь только там, где есть великая цель, где в работе находят удовлетворение, где человек живет не для себя, а для людей – есть жизнь! Чехов мечтал видеть вокруг себя такую жизнь, он говорил: «Если бы каждый человек сделал на земле все, что мог, как прекрасна была бы наша земля!».
В рассказе «Хамелеон» Чехов рассказывает о полицейском Очумелове, который выяснял: кому принадлежит потерявшаяся собачка. И в зависимости от того, кого называли хозяином собачки в толпе, он вел себя то грубо, то заискивал перед собачкой. Вот она – пошлость, как заражает людей. Пошлость – многолика!

Часто героями рассказов Чехова являются врачи. Доктор Рагин в рассказе «Палата №6» заведует больницей. Прекрасно зная, что условия в больнице невыносимые, здесь грязно, плохо кормят больных и даже бьют, больница похожа на тюрьму, но он не реагирует на то, что делается в больнице, оправдываясь, что изменить жизнь нельзя. И убеждает себя в том, что человек должен страдать. Эта философия примирения приводит героя к тому, что он примеряется со злом. «К чему мешать людям умирать, если смерть — есть нормальный и законный конец каждого» — рассуждает Андрей Ефимыч Рагин. Такую психологию примирения Чехов называет пошлостью. Для Чехова сама жизнь, отпущенная человеку – ценна.

Интересны выводы в рассказе «Крыжовник», которые делает Иван Иванович. Он рассказывает историю своего брата, который «тосковал в казенной палате. Годы проходили, а он сидел на одном месте, писал все те же бумаги, и думал об одном и том же – как бы в деревню. Он мечтал есть свои собственные щи, от которых идет такой вкусный запах по всему двору, спать на солнышке, сидеть по целым часам за воротами на лавочке и глядеть на поле и лес». И чтобы непременно рос крыжовник на его усадьбе. Всю жизнь он копил, во всем себе отказывал. Его существование можно назвать унизительным и жалким. Он дрожал из-за каждой копейки, но вот, наконец, мечта его осуществилась – он ел свои, в своей усадьбе собранные ягоды, он был счастлив. Но разве это счастье? Разве для этого живет человек? Постарел, располнел, обрюзг – абсолютно животная жизнь, лишенная смысла. Чехов протестует против такой жизни. Просто быть сытым и довольным – слишком мало для человека. Чехов словами Ивана Ивановича говорит: «Уходить из города, от борьбы, от житейского шума, уходить и прятаться у себя в усадьбе – это не жизнь, это эгоизм и лень. Человеку нужно не три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где он мог бы проявить все свойства и особенности своего свободного духа». Он говорит Павлу Константиновичу: — не успокаивайтесь, не давайте усыплять себя!

В рассказах «Попрыгунья», «Учитель словесности», «Человек в футляре» звучит грустная нота обиды за человека, обиды за его никчемность, приземленность и нежелание изменить жизнь. «Человек в футляре», Беликов всю жизнь провел в футляре. В любую погоду ходил в теплом пальто на вате, в калошах и с зонтиком. И все у него в чехле: и часы, и перочинный ножик. Он носил темные очки, стремился окружить себя оболочкой, уединиться, защитить себя от внешних влияний. Действительность пугала его. Поэтому он все хотел упрятать в футляр. И мысли тоже. Его боялись учителя, и даже директор. «Наши учителя, — пишет Чехов,- народ мыслящий, глубоко порядочный, воспитанный на Тургеневе и Щедрине, однако же этот человек, ходивший всегда в калошах и с зонтиком, держал в руках всю гимназию целых пятнадцать лет! Да что гимназию? Весь город!». «Беликова похоронили, а сколько таких человек в футляре осталось, сколько еще их будет!», — говорит Чехов. Живем в городе, в духоте, в тесноте, делаем ненужное, неинтересное – разве это не футляр? Или проводим свою жизнь среди бездельников, говорим и слушаем всякий вздор – разве это не футляр? Заканчивается рассказ словами Ивана Ивановича: «Видеть и слышать, как лгут, и тебя же называют «дураком», за то, что ты терпишь эту ложь; сносить обиды, унижения, не сметь заявить, что ты на стороне честных, свободных людей, и самому лгать, улыбаться, и все это из-за куска хлеба, из-за теплого угла, — нет больше жить так невозможно!».
«Зачем эта ваша жизнь, — говорит отцу герой «Моей жизни», — которую вы считаете обязательною и для нас, — зачем она так скучна, так бездарна, зачем ни в одном из этих домов, которые вы строите вот уже тридцать лет, нет людей, у которых я мог бы поучиться как жить, чтобы не быть виноватым? Во всем городе ни одного честного человека! Эти ваши дома — проклятые гнезда, в которых сживают со света матерей, дочерей, мучают детей. Город наш существует уже сотни лет, и за все время не дал родине ни одного полезного человека, ни одного! Вы душили в зародыше все мало-мальски живое и яркое! Между тем во всех домах и на улицах спокойствие; из пятидесяти тысяч живущих в городе ни одного, который бы вскрикнул, громко возмутился. Все тихо, спокойно. Это общий гипноз».

Читайте также: Звук при шестом чувстве

Рассказ «На пути» повествует о случайной встрече двух очень разных людей в комнате трактира, о разговоре до полуночи, о расставании утром — у каждого своя дорога. Ничего особенного как будто не произошло, но что-то очень важное случилось во внутреннем мире сорокалетнего, уставшего от жизни и своего сложного характера Григория Петровича Лихарева и молодой женщины Марии Михайловны Иловайской. Что-то словно сдвинулось с привычного места в душе каждого из них, как будто бы проснулась от долгого сна самая заветная мечта, о которой герои уже успели позабыть в вихре повседневных забот. Эта встреча показала им, какую прелесть заключают в себе неожиданные и милые дорожные случайности. О любви в этом произведении не говорится ни слова, но ее атмосфера улавливается безошибочно. Видимо, писатель использует такую форму повествования о любви, как намек. Недосказанность в чувствах, которые возникли между героями, усиленная авторской недосказанностью о том, что же на самом деле они испытывают, создает эффект невидимости, нереальности любви. В рассказе «Шампанское» — тот же намек, та же недосказанность. Рассказ «На пути» вдохновил С. В. Рахманинова на создание «фантазии для оркестра» «Утес» (1893).
Чехов наблюдал, видел, рассказывал… «Любовь? Где ж вечная любовь?» — Не на Руси! «Верная любовь?» — Не по нашим нравам. Но удивительно, как знал он женское сердце, тонко и сильно чувствовал женственность. Среди образов, рождавшихся в его мечте, есть образы пленительные. Много было любивших его, и редко кто умел так, как он говорить с женщинами, входить с ними в душевную близость… Розанов писал: когда я читал его «Баб» то видел, что этот очерк – рассказ должен быть введен целиком в «Историю русской семьи». В «Историю русского быта». В «Историю русской женщины». Когда Чехов написал «Мужиков», то произвел переполох в печати, — он, такой тихий и бесшумный всегда. Не знали, как отнестись к ним. Хвалить? Порицать! Мужики были так явно несимпатичны, а любить можно только симпатичных, а тут. « О любви» — до сих пор Чеховым была сказана только одна неоспоримая истина, а именно, что «тайна сия велика есть». Или как он сказал о любви – проще не скажешь: «Я признался ей в любви, и со жгучей болью в сердце я понял, как ненужно, мелко и обманчиво было все то, что нам мешало любить. Я понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех или добродетель в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе».И ведь это так, как порой ненужно, как обманчиво бывает все, что мешает любить!

Чехов в своих рассказах впервые в русской литературе представил образ провинциального обывателя, лишённого всякого кругозора, жажды деятельности, благих стремлений, потребности действия. Никто не понимал так ясно и тонко, как Чехов, трагизм мелочей жизни, никто до него не умел так беспощадно, правдиво нарисовать людям позорную и тоскливую картину их жизни. Чехов в этом преуспел.
Какую ужасную борьбу пришлось выдержать Чехову с общественным мнением! «Зачем он пишет свои ужасные рассказы и драмы? – спрашивали себя все. Зачем писатель систематически подбирает для своих героев такие положения, из которых нет и, абсолютно не может быть, никакого выхода?». Чехов бросает вызов всем мировоззрениям и в этом его оригинальность. Он не хотел оригинальности, он делал нечеловеческие напряжения, чтобы быть, как все, — но от судьбы не уйдешь! Сколько людей, особенно среди писателей, из кожи лезут, чтобы быть не похожими на других, и все-таки не могут освободиться от шаблона – а вот Чехов против воли стал своеобразным! Чтобы стать оригинальным, нужно не выдумывать мысль, а совершить дело, трудное и болезненное. Пока человек пристроен к какому-нибудь делу, пока человек имеет хоть что-нибудь впереди себя – Чехов к нему совершенно равнодушен. А вот когда он запутывается, да так запутывается, что никакими средствами его не выпутаешь – тогда Чехов начинает оживляться. Тогда у него являются краски, энергия, подъем творческих сил, вдохновение. В этом, может быть, секрет его политического индифферентизма.

Короленко пишет, что, по словам Чехова, он начинал литературную работу, почти шутя, смотрел на нее часто как на наслаждение и забаву, как на средство для окончания университетского курса и содержания семьи. Суворин – рассказывал, будто первый рассказ Антон Чехов написал всего лишь ради того, чтобы раздобыть денег на именинный пирог для матери. Многие авторы передают атмосферу, которая создавалась вокруг Чехова, его заразительное обаяние, нескончаемые выдумки, всевозможные шутливые импровизации.

Чехов иногда говорил, что «писатель должен быть нищим, должен быть в таком положении, чтобы он знал, что помрет с голода, если будет потакать своей лени, если не будет писать». А иногда говорил: «писатель должен быть баснословно богат, так богат, чтобы он мог в любую минуту отправиться в путешествие вокруг света на собственной яхте, снарядить экспедицию к берегам Нила, Южному полюсу, в Тибет и Аравию, купить себе весь Кавказ или Гималаи…
Чехов был сдержан к «высоким словам». Он жаден до художественных подробностей, он мог два, три дня подряд повторять с восхищением удачную художественную черту. Он считал, что выдумывать и уметь сказать хорошую нелепость, хорошую шутку могут только очень умные люди. Чехову не нравился его успех. Он боялся своей славы, и боялся, что станет «модным писателем». Среди писателей Чехов – тишайший писатель. Вся энергия героев его произведений направлена вовнутрь, а не наружу. Они ничего видимого не создают, они все видимое разрушают своей внешней пассивностью и бездействием.

Одним из самых характерных для Чехова, а потому и замечательных его произведений должна считаться его драма «Чайка». В ней — истинное отношение Чехова к жизни. А.П. Чехов в «Чайке» размышляет над проблемами творчества, ведет разговор о сложности и противоречивости личности художника. «Чайка» отличается от предыдущих пьес Чехова своим лиризмом, символикой и ярко очерченным столкновением различных концепций искусства, концепций жизни. В пьесе много любви, показано, как заполнило это могучие чувство всех героев. Сам Чехов острил, что в его «Чайке» « пять пудов любви». Любовные перипетии развиваются остро. Любовь, охватившая почти всех героев, составляет главное действие «Чайки». Но большую силу имеет преданность её героев искусству. И это чувство, оказывается выше любви, оказывается самым сильным стимулом для поступков главных действующих лиц. Стремится ли Чехов в своей пьесе обсуждать проблемы искусства, его сущности, назначения, традиции и новаторство? Несомненно, стремится. Но не отвлечено, а характерами людей, преданных искусству.

Глубокий идейный смысл и художественное своеобразие пьесы «Вишнёвый сад» были поняты далеко не сразу. Ее истинное понимание рождалось в ожесточенных спорах. В образах-символах этой пьесы показано умирание старого, временное торжество мещанства, пошлости и зарождение новой силы. Смерть старого мира более или менее чувствуется всеми. Но не у всех находится мужество, чтобы прямо взглянуть в глаза гибнущему, в котором ещё много дорогого и привычного.
Я думаю, в творчестве Чехова главное то, что он на примерах житейских мелочей, каждодневных отношений людей высвечивает идеалы, к которым человек должен стремиться.

Евгений Замятин говорит: — Было в нем какое-то особое целомудрие, заставляющее его тщательно прятать все, что глубоко, по-настоящему волновало его. В «Черном монахе» он определенно решает: смерть лучше обыденной тусклой жизни. В рассказах Чехова все реально, все имеет меру и все можно видеть и осязать, все – на земле. Ничего фантастического, ничего таинственного, ничего потустороннего нет у него ни в одном рассказе. Необычайная доведенная до крайних пределов сжатость и краткость рассказов Чехова. Он первый узаконил в русской литературе ту форму художественной прозы, которая на западе существовала под именем новелл.

Владимир Набоков говорил: — Чехов никогда не мог бы написать хорошего длинного романа. Чехов сам объясняет, почему не пишет романы, а пишет рассказы. Объясняя, рассказывает притчу про птичку: «Почему у меня песни так коротки? Потому что у меня их много, я хочу спеть все».
Чеховские книги – грустные книги для веселых людей; это означает, что только читатель с чувством юмора может оценить их грусть. Чехов не был изобретателем слов в том смысле, в каком им был Гоголь, его литературный стиль отправляется на праздник в обычном платье. Книги Чехова предназначены не для того, чтобы мечтать над ними. Думаю, чтобы размышлять.

Источник

Чеховское настроение что это

Чеховское настроение

Драматургия настроения

Читайте также

212. НАСТРОЕНИЯ

ДРАМАТУРГИЯ ТОЛСТОГО

Настроения в Польше

Пластическая, словесная и музыкальная драматургия

Глава 44. Драматургия в «Гамлете». — Шекспир, Кемп и Тарлтон

X. Петроградские настроения.

Глава девятая ДРАМА В ТРЕХ АКТАХ (Драматургия Агаты Кристи)

Мрачные настроения в тылу

Драматургия Лермонтова

Слухи и настроения

ГЛАВА 3 Русский театр второй половины XVIII в. и драматургия В. А. Левшина

4.3 Работа в театре, драматургия

Патриотические настроения

Протеста настроения

Творчество Чехова